"Фантастика 2024-15".Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Респов Андрей
Всё это сопровождалось правилом, то есть обязательными к исполнению молитвами: утренними и вечерними, перед едой и после еды, перед работой и после работы. Многие из них я слышал и раньше, благо начиная с 90-х религии в повседневной жизни стало даже слишком много, вернее, её внешних, атрибутивных черт. В веру ударились все: бандиты и политики, учёные и обыватели, верующие и не очень…
Здесь же, посреди Сибири в маленькой церквушке, живущей в одном ритме с небогатым селом, не скажу чтобы вот прямо узрел бога и понял что-то невообразимо великое и важное. Нет. Верил я и раньше.
Просто сейчас, занимаясь нехитрым простым трудом рядом с людьми, которые, наоборот, истово верили, а главное, не были испорчены сверх меры тем, что принято называть «современной цивилизацией», в часы ночного бдения и заучивания слов очередной молитвы я стал невольно задумываться над тем, почему именно мне выпали все эти испытания.
Старенький потрёпанный «Молитвослов» с закладками из лыковых дощечек отец Афанасий вручил мне, едва мы переступили порог храма. Я старательно, спотыкаясь на ятях и непривычных речевых конструкциях, прочёл «Символ Веры» и «Отче Наш». На что священник покачал головой и нахмурился. И…всё своё свободное время до вечера подходил ко мне, заставляя читать снова и снова, терпеливо поправляя. А главное, с толком разъясняя значения и смысл чуть ли не каждого слова. В итоге уже к первому всенощному бдению обнаружился и третий приобретённый навык. Я и раньше на память не жаловался, но так, чтобы с первого прочтения после поправок отца Афанасия повторить всё буквально…
На этот раз настоятель уже не хмурился, а вскидывал брови в удивлении, удовлетворённо кивая, без лишних слов переходя к следующей молитве.
На ночь же он наказывал прочесть несколько молитв сто раз и только потом ложиться отдыхать. Что явилось поистине иезуитской пыткой. При этом настоятель часто появлялся в самое неожиданное время посреди ночи, заглядывая мне через плечо в бумажку, в которой я карандашом палочками отмечал очередной раз прочитанной молитвы. Я же, чаще всего, исполнив наказанное, засиживался гораздо дольше, прогоняя в памяти прошедший день. Возможно, молитвы, многократно произнесённые мной, и не оказывали должного влияния, ибо, по правде сказать, не всегда удавалось не отвлекаться и читать, как наставлял священник, «с душой и рвением», чего я особенно и не скрывал. На вторую ночь я поймал себя на том, что вспоминаю прочитанные в сети материалы по Великой войне накануне переброски целыми страницами, с иллюстрациями, схемами и рисунками. И чуть не завыл от досады. Если бы знать! Не отвлекался бы на всяческий мусор и балластную информацию. Фотографическая память запечатлела даже таргетную рекламу, то и дело мешавшую просмотру страниц. Помимо важных и полезных текстов о вооружении, обмундировании, политической ситуации и прочем, влезали какие-то совсем специальные статьи о сравнении психического состояния солдат Первой и Второй мировых войн, статистика по цензуре и перлюстрации писем с фронта, данная по годам, личные дневники императора Николая II и прочая, прочая… Оказывается, за те несколько часов поисков в ту ночь я успел пересмотреть мельком тысячи страниц, хотя толком прочёл не более сотни.
Одухотворяющая сила мантры, словесного кода веры и посыл, вложенный в проверенные временем слова обращения к высшей силе, обладали потрясающими свойствами. Даже при моей, испорченной цивилизацией и бытовым цинизмом, скудном веропонимании. Стихала тревога и страх за семью, укреплялась уверенность в своих силах. Мне всё чаще стало казаться, что кем бы я ни был послан сюда, ради какой-то чужой цели, я пройду все испытания и сохраню жизнь родным и любимым несмотря ни на что. Иначе для чего эта жизнь мне дана? В то же время пришло и трезвое понимание, что многое из того, чем я привык жить и о чём должен был заботиться в прошлой жизни, придётся надолго забыть.
Страшную мысль, что многое придётся не просто забыть навсегда, а трудно и болезненно изменить для исполнения задачи, я трусливо спрятал на задворках сознания, как привык всю свою жизнь забывать совершённые мной неприятные и постыдные поступки. В эту шкуру придётся не просто вживаться, а срастись с ней всем своим естеством, чтобы она стала родной на ближайшее время. А иначе никак! Какие бы новые возможности не подарило влияние нейротрона на это тело, к ним следовало не только приспособиться, но и максимально эффективно их использовать. Всё же я не бессмертен и не неуязвим, а моя гибель означает потерю значительного числа шансов на спасение моей семьи. От этих размышлений мороз шёл по коже и начинала раскалываться голова. Приходилось выбегать в ночь на мороз и махать деревянной лопатой, убирая снег до изнеможения. Разгорячённый, но успокоенный на некоторое время, я возвращался к мантрам, то есть к молитвам.
— Отче наш…
С наступлением утра четвёртого дня моего пребывания в новом теле ударил ещё более крепкий мороз. Но вопреки этому, ещё затемно поднялся сильный шквалистый ветер, накоротко завьюжило, очень быстро церковное крыльцо и тропинки самой от калитки к входу и на заднем дворе.
Уже привычно растопив печь, расположенную в углу притвора, выбрался на двор, снова вооружённый деревянной лопатой. Ветер, так и не успев разгуляться, начал стихать, разгоняя ночные низкие облака и открывая на предутреннем небе яркие крупные звёзды.
— Экий ты терпка-то, Гаврила, — снег густо захрустел и из темноты показалась фигура отца Афанасия, закутанная по самую шапку. Свой любимый казакин (ту самую дублёнку, в которой я встретил священника в первый раз) он сменил на тулуп сторожа, — такому здоровью можно только позавидовать! — только сейчас я сообразил, что стою с лопатой в штанах, фуражке, гимнастёрке без ремня и босой. Выскочил на двор, задумавшись о перипетиях судьбы, понимаешь…
— Взопрел, пока печку топил. Чисто баня. Да и молитва согревает! — я улыбнулся, лихо заломил фуражку и заработал лопатой со скоростью вентилятора. Я и вправду, несмотря на скудную кормёжку и ночи без сна чувствовал себя так же бодро, как и в первый день.
— Вот гляжу я на тебя, Гаврила, — отец Афанасий остановил меня, ухватившись за черенок лопаты, — и думаю, дурень ты или прикидываешься? Думаю, прикидываешься. Какая молитва? Ты же сейчас молча снег кидал. А допреж молился в храме. Господь, чай, чудес направо и налево не раздаёт. Особенно таким, как ты, безбожникам.
Я вздохнул. Настоятель фальшь чуял, как хорошая борзая зайца. Думаю, он мне так до конца и не поверил. Ну так это его проблемы. Я старался.
— Отец Афанасий, я с детства к холоду приучен, да и спать вполглаза. Не удивляйтесь. А молитва хорошо мозги прочищает, успокаивает. После неё любая работа в два раза быстрее и лучше делается, — я прямо взглянул в глаза настоятеля. Лучшая защита — говорить правду. Это легко и приятно. Ну а то, что правда не вся, так я лишь о самом отце Афанасии беспокоюсь. Зачем плодить лишние сомнения и сущности?
— Вот сейчас не лукавишь, Гавриил Никитич. И правду говоришь от души! — улыбнулся священник, — нет большой беды в том, что молитва твоя не от нутра твоего исходит, не от самой души покаянной, а лишь от ума. То дело наживное. Молод ты ещё, да и ребёнком, видать, нечасто молился. Молитва дитя несмышлёного, она хоть и наивна, зато чиста и истова, ибо верит он не столько в бога, сколько в матушку с батюшкой, им послушен, а через них и к Нему дорога. А ты вырос в безотцовщине, воспитан воином суровым, веру в крови утратившем. Какой же с тебя спрос? Я ведь тебе только дорогу наметил, а ты уж сам решай. В веру за уши не затащишь.
Вот это да! Это со мной православный священник сейчас говорит, настоятель храма? Мда…интересно, кем же ты был Афанасий в прошлой жизни?
— Чего рот-то разинул, паря? — священник вернул меня к реальности, — давай доделывай, что наметил, и собирайся в баню. У Марфы знатная баня, ещё муж её покойник сложил, Царствие ему Небесное, — Афанасий перекрестился, — руки золотые! После обеда эшелон придёт. Определять тебя будем, с божьей помощью.
