Закон Кремля - Силлов Дмитрий Олегович "sillov"
– Отпусти его, чудовище!
Далекий крик ворвался в сладкий туман, где я плавал, несмотря на жуткую боль в шее. Мне было все равно, пусть болит, лишь бы чувствовать ее объятия, ощущать ее запах, зарываться лицом в густую копну волос…
– Отпусти!!!
Краем глаза я увидел, как Колян заносит обломок ржавой трубы, намереваясь ударить Марию, – и как она ленивым движением руки отбрасывает киба в сторону, по-моему, даже не коснувшись его…
Колян перевернулся в воздухе и вряд ли случайно упал грудью на тот кусок трубы, что был у него в руке. Причем удар был настолько силен, что эта труба проткнула его насквозь и вышла из спины.
– Ну что, любишь? – вновь повернулась ко мне она.
– Люблю, – сказал я. – Больше жизни.
Моя рука зарылась в ее волосы, я притянул ее к себе и поцеловал – жарко, страстно, как в тот день, когда наши губы впервые встретились… одновременно посылая мысленный приказ, о котором – я точно знаю – буду жалеть всю оставшуюся жизнь.
Странно, но на этот раз я не почувствовал боли – лишь толчок в ладонь. А потом я услышал легкий хруст, с которым металл проходит сквозь кость – в этом что моя «Бритва», что обычный остро отточенный штык абсолютно одинаковы.
Мария вздрогнула всем телом, словно ее ударило током. Потом посмотрела мне в глаза, и я услышал ее шепот:
– Благодарю, любимый.
Она потянулась ко мне, словно желая поцеловать в последний раз, и я в ответ невольно потянулся к ней.
Наши губы сомкнулись…
Но тут она вздрогнула всем телом, и я услышал хруст, с каким зубы вонзаются в мясо. Так бывает, когда человек от страшной боли прикусывает собственный язык – и я рефлекторно отшатнулся, почувствовав во рту вкус крови, которая в следующее мгновение выступила у девушки на губах…
Стальные тиски на шее ослабли. Я смотрел на Марию и видел, как в ее глазах стремительно угасает жизнь. А она смотрела на меня – до тех пор, пока ее взгляд не подернулся вечностью. Тогда я выдернул «Бритву» у нее из затылка, вытер рукавом кровь на ее губах и медленно опустил мертвое тело на землю. Надо было закрыть ей глаза, но я не мог оторвать взгляд от ее лица, которое снилось мне так часто. Смотрел – и чувствовал, как по моим щекам текут слезы. И когда Шерстяной закричал:
– Снар, сзади!!! – я даже не пошевелился. Что там может быть за моей спиной? Очередная опасность? Да и ктулху с ней. Надеюсь, эта серьезная опасность убьет меня так же быстро, как я сейчас убил любовь всей своей жизни…
Удар был страшным!
Меня приподняло над землей. Я пролетел несколько метров и с ужасающей силой ударился спиной о стену полуразрушенного дома.
Будь я не в навороченном бронекостюме, думаю, от подобного удара я бы превратился в кучу хорошо отбитого мяса с кашей из переломанных костей внутри. А так – лишь дыхание перебило: броник боргов обладал повышенной пулестойкостью и был рассчитан именно на то, чтобы гасить динамические удары даже крупных осколков от снарядов. Затылок же спасла рефлекторная привычка прижимать подбородок к груди, так что я просто сполз по стене вниз, ловя ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.
А в следующее мгновение надо мной нависла гора мышц, покрытых серой волчьей шерстью.
Человек?
Животное?
Мутант?
Сразу и не поймешь.
Одно ясно – сейчас эта тварь просто оторвет мне ничем не защищенную голову, с такими лапами это пара пустяков. Вон уже занесла для удара… но почему-то не ударила. Наклонилась – и я увидел глаза, горящие неистовым желтым светом, с вертикальными зрачками, пересекающими глазные яблоки.
– Снаррр? – прорычало чудовище.
– Ага, – безучастно произнес я. – Привет, Данила. Давно не виделись.
Он стал тем, кем хотел стать.
Сильным.
Намного сильнее любого человека, даже дружинника. То ли через Поле Смерти прокачался, то ли негативная энергия Марии так на него повлияла…
В общем, теперь это был мутант. Чудовище, еще не забывшее человеческую речь, но уже однозначно не человек. Машина для убийства, которой достаточно одного удара лапы, чтобы снести голову даже нео, не говоря уж обо мне.
– Что… ты с ней сделал?
Он медленно опустил занесенную лапу. Прежде чем убить меня, ему нужен был ответ. Очень нужен. Слова давались ему с трудом – видимо, речевой аппарат сильно изменился в результате мутации…
А еще он явно боялся подойти к телу Марии. Боялся, что узнает правду, и сейчас хватался за соломинку, задав мне явно глупый вопрос. И стоит, раскрыв пасть, ответа ждет. А в глазах – страдание. Вполне себе человеческое. Искреннее. Настоящее. Похоже, он действительно любил Марию. Вряд ли сильнее, чем я, но что любил – это точно.
– Ее больше нет, – сказал я.
И невольно скрипнул зубами, повторно осознавая очевидное.
Ее больше нет…
Всего три слова, от которых сердце начинает болеть так, словно не в затылок Марии я вонзил нож, а в собственную грудь.
Он завыл. Тихонько так, неотрывно глядя на меня, наверняка надеясь, что сейчас я скажу – все не так, она жива, просто потеряла сознание.
Но я молчал.
Тихий вой перешел в хриплое клокотание – страшное горе стремительно трансформировалось в ярость.
– Ты… ее убил?
– Я.
Если б он сейчас ударил, мне однозначно стало бы легче. Смерть – надежное средство от горя. Быстрое, в отличие от времени, которое тоже лечит, но долго и болезненно. А тут раз – и все. И нет ни этой боли в груди, ни мыслей в голове, избавить от которых может лишь пуля в лоб или вот такая лапища, которую мутант вновь заносит для того самого единственного удара.
Но он не ударил…
Позади него застрочил автомат. Длинно, без перерывов. Так высаживают магазин в цель, которая рядом и которую непременно нужно устранить. Любым способом, даже рискуя остаться один на один с неубиваемым монстром, имея в руках лишь пустое и бесполезное оружие.
Думаю, Данила, прокачавшийся в Поле Смерти, вполне мог выжить, даже получив в спину три десятка пуль. Но вот устоять на месте, когда по тебе в упор лупит «калаш», не получилось даже у него…
Тяжелая серая туша начала заваливаться на меня. Я чисто рефлекторно выставил вперед руки, чтоб смягчить удар, – и вновь ощутил, как торчащий у меня из ладони клинок с треском разрезает толстую шкуру, больше похожую на броню, и полностью, на всю свою длину входит в грудь чудовища. Туда, где за серой шкурой и слоем гипертрофированных мышц билось человеческое сердце, способное любить и страдать. Такое же уязвимое, как у любого другого существа на планете.
Данила тоже услышал этот треск – и все понял. Я увидел это по его глазам, пока еще полным жизни и ярости, но мы оба знали, что это ненадолго.
Мутант тяжело оперся лапой о стену возле моей головы и усмехнулся, показав длинные клыки.
– Я помню… что ты сказал, Снар, – произнес он, с трудом проталкивая слова через измененную гортань. – Что если я ее брошу… ты меня найдешь и убьешь как собаку… Так знай, я не бросал ее. Просто она сказала мне подождать… а сама пошла сюда. А потом я почувствовал, что ее больше нет… но уже было поздно. Однако ты прав, я не уберег ее… и достоин смерти… Так что забирай обе жизни, ее и мою… И живи с этим, Снар… Живи дальше.
Потом силы оставили его, и он упал мертвым к моим ногам, но его слова все еще звучали в моей голове: «Живи с этим, Снар… Живи дальше». Как приговор зачитал, потому что я совершенно не представлял, как я смогу дальше жить после того, что сделал… В отличие от Марии Данилу я убил не намеренно. Это была случайность… Вот черт, лучше б Данила убил меня! Случайно или намеренно – неважно! Тогда бы сейчас не было так больно внутри, словно я сам себе только что воткнул нож в сердце…
– Ты правильно поступил, хомо, – произнес Шерстяной, подходя ближе с автоматом в лапах: нетрудно догадаться, кто высадил очередь в спину Данилы. – Эта парочка ненавидела людей, убивала их и жрала или же просто убивала, оставляя трупы нетронутыми. Озверевшие твари. Люди Кремля тебе б спасибо большое сказали за то, что ты сделал.
