Алек Майкл Экзалтер - Авантаж
Оказалось, многим и многим такой базы мало, и постнатальные институты все еще называют учреждениями дошкольного воспитания, хотя так называемые воспитанники в возрасте до 6 лет получают там базовые знания, эквивалентные 2–3 техническим и гуманитарным образованиям, какие давали своим выпускникам высшие учебные заведения времен ранней Панспермии. Удивляться тут нечему. Пансенсорная среда дидакт-процессора может сдельно вложить в реципиента любые знания, сведения, информационные массивы, но она, как ни жаль, не может научить его ими пользоваться, их развивать и углублять.
Дело тут даже не терминах, словах и дефинициях, когда имеется всем понятный единый язык интеллектуализации с общими для всех корнями. Назвать дидактические устройства, учреждения, институции можно по-разному. Ведь еще в седой древности на изначальной Земле, невзирая на вавилонское смешение языков и наречий, образованные люди видели разницу или же ее отсутствие в определениях филологии, лингвистики и языкознания.
Вместе с тем, как встарь на обывательском уровне господствует глоссалическая невнятица в понятиях воспитания, обучения, образования и просвещения. Пусть даже имеется определенный прогресс, если науку об обучении и образовании половозрелой человеческой личности никто больше странно и дико не именует педагогикой. Вон еще древним интеллигентам было известно: детей лечит педиатр, развращает педераст, педофил, надо понимать, очень их любит, а вот однокоренным словом "педагог" они называли с большой филологической и дидактической дури тех, кто учил взрослых людей. Видимо, это идет от первобытного дилетантского поверья, будто учить, любить и лечить может каждый ближний, было бы кого, и от доморощенного родительского образования, как попало перемешанного с воспитанием, когда недоросли-отпрыски не видели толком ни одного, ни другого, — в чем нимало не сомневался Дин Ли, изучая палеографические источники.
А там еще со стороны самозвано лезут с педагогическими советами к детям и взрослым, когда веками и тысячелетиями одни идейно озабоченные субъекты на общественных началах занимаются просвещением широких народных масс, назойливо навязывая им собственный символ веры в виде партийного понимания чего-то разумного, доброго, вечного, тогда как другие, облеченные государственной властью, с размахом наставляют народы на тоталитарные директивы коммунистического, нацистского или ура-патриотического воспитания. С третьей стороны те же народы устрашают, воспитывают и просвещают, устраивая громогласные проповеди и буйные миссионерские набеги, бесчисленные церкви, религиозные конфессии и секты, часто враждебные друг другу, словно они тоже наказаны толчеей, смешением языков, концепций и понятий за участие в строительстве государственных вавилонских башен и рабский коллективизм, несколько синхронично вспоминал отрывки из ветхих анналов доисторической педагогики студент-дидактик Дин Ли.
Истины ради отметим, как сам виконт Либен просветительски-вольнодумно, если не сказать по-вольтерьянски, относился к религии, культовыми сооружениями никак не интересовался и в религиозные диспуты старался не вступать. Однако веру древнего галльского короля в то, что Париж стоит мессы, он полностью разделял и потому благорассудительно не выставлял направо-налево свои атеистические взгляды.
Вместе с тем, религиозное мировоззрение Дин Ли публично и гласно критиковал за мирское политическое доктринерство, что в условиях идеологического плюрализма, распространенного в империи, было безопасно и благонамеренно. Когда многим церквям и конфессиям свойственно безрассудно влезать в политику, а непрошибаемая идейная партийность часто сродни твердокаменным религиозным верованиям, то политическая пропаганда и миссионерская катехизация неотличимы друг от друга. Отсюда в реальной политике имперские власти не обращают внимания ни на обособленную религиозность, ни на сепаратную партийность, следуя своим идейно секуляризованным курсом. Если кредо империи, ее символ веры есть защита всего человечества в целом от эвентуальной угрозы извне, от вероятного вторжения чужеродного разума, то имперские власти имеют роскошную возможность благоразумно пребывать в подчеркнуто деидеологизированном статусе.
Разумеется, в разных мирах фаворитарно по-разному относятся к различным политическим и религиозным убеждениям, но в метагалактических масштабах империи попытки монополизировать идеологическое просвещение приравниваются к навязыванию тоталитарной пропаганды и насильственному промыванию мозгов, нисколько не поощряются и не приветствуются. Против общей трактовки просвещения как частного индоктринирования ни Дин Ли, ни дидактическая наука не выступали, рассматривая просвещение как партикулярную сферу общественных связей групп интереса, а все прекраснодушные намерения придать какому-либо индоктринированию общую моральную направленность современной дидактикой категорически отвергаются, поскольку устоявшиеся за тысячелетия нравственно-этические нормы демократически абсолютны, в то время как их всяческие толкования миноритарны, относительны и преходящи. Изменчивость времен и нравов, постоянное расширение экуменических пространств предполагают, что в каждой конкретной нравственной коллизии необходимо ориентироваться на мнение социологически абсолютного большинства, был убежден студент Дин Ли с легкой руки прозелит-магистра Рона Тилбо. В то время как просветительские либертарианские пожелания этических диссидентов, нравственных отщепенцев и аморальных уродов моральное большинство не обязано принимать во внимание, подобно тому, как оно учитывает политические мнения оппозиционных меньшинств, не сумевших победить на очередных выборах.
Моральное меньшинство, в свою очередь, должно само позаботиться о нравственном выборе своего места в человеческом сообществе, как и те, кто преследует групповые просветительские цели. Хотя без присмотра социально-технологического контроля и гуманитарных наук они все же не остаются. Посему универсальная дидактика как имперская наука, стоящая вне идеологических фракций и политических партий, изучает группы интереса и разрабатывает для них научные просветительские методики развития и укрепления общественных связей, что терминологически именуется частной дидактикой просвещения.
Если бы политиканы и прочие публичные фигуры изредка просвещались новыми разработками ученых-дидактиков или хотя бы не забывали того, чему их научили в детстве, то меньше бы несли благоглупостей и полоумных кризисных комментариев на всех уровнях восприятия в новостных порталах, ехидно отметил Дин Ли. От теоретических проблем просвещения он перешел было к практическим основам воспитания и возрастной психофизиологии в постнатальном периоде и в высшей школе, что, собственно, в нынешние времена называется постнатальной ювенильной педагогикой, но с этой мало его интересовавшей темой он благополучно разделался на втором курсе и потому решил философски поразмышлять об имперских критериях и параметрах образования совокупно с методиками интенсивного обучения, но как-нибудь позднее. Тем более его авиглайдер уже влетел на скорости в боковой воздушный шлюз Либен-манора. Какая-никакая, а перегрузка, и Дин Ли задумался о вечерних виртуальных стрельбах в своем навороченном чудо-тренажере и ночной спальной тренировке с отягощениями — надо держать боевую форму рейнджера…
Подключив полуторную силу тяжести и массажные глубинные нейростимуляторы скелетной мускулатуры, Дин Ли не погрузился как обычно в пассивный медленный сон, а принялся вдруг снова активно размышлять об универсальной дидактике. Естественно, четвертью часа ранее в пасенсорной среде при экзистент-реальном программировании у него и мысли не было о лукавом дидактическом мудрствовании. Там следовало, с самоотдачей, и не отвлекаясь, воевать до победного конца как должно рейнджеру в реальной миссии. Иначе левантийцы сделали бы его, если не на счет "раз", то на "два-три" — всенепременно, ублюдки. Конфуза с левантийскими наркотикам, загонявшими его в спячку на Экспарадизе, Дин Ли себе не простил, с тех пор отраву не употреблял и в наркотическую прострацию с релаксацией никогда больше не впадал. И быстрые сны у него теперь были только стимулирующие, бодрящие. А отдохнуть на покое можно в депозитарии на том имперском свете или под дидакт-процессором в амниотическом баке, пускай себе он сравнительно недавно оттуда вышел. Дидактически, оно, конечно, полезно, так как учение и повторение, мать его, суть образование и образованность по имперским критериям. И вовсе не скучно (ой, врешь!) прокрутить 18 лет непрерывного обучения и 33 года жизни за неполных полтора года в баке. Скажем, в порядке самовнушения и самоуважения, весьма познавательно для будущего молодого наставника-прецептора Саксонской академии рейнджеров, кем себя видел через два года Дин Ли, в принципе уже договорившийся с командованием академии об офицерской стажировке в ее стенах. А ведь там в одном взводе когда-то вместе учились магистр Хампер и гениальный доктор Бармиц!
