Александр Шевцов - Мы из будущего
— Ну, когда ты нас за продуктами в село гонял, там по дороге мемориал стоял. А я тогда в обиде на тебя был. Ну и чиркнул, было дело. И даже не имя написал, а только погоняло «Борман». Да и почерк у меня, сам не разберу. Не переживай.
Борман побледнел.
— Кому надо, тот разберет.
Череп начал осознавать роковые последствия своего поступка.
— Ну прости! Не может же быть такого в самом деле! Все нормально будет. Сам же сказал, все условия выполнены.
— Чего гадать, вариантов у нас нет. Надо к озеру прорываться и опять пробовать, — сухо добавил Спирт. — Вы идите, я догоню.
Он остановился у дерева справить нужду.
— Я сейчас! — крикнул он.
С трудом продравшись через плотные заросли, первым на открытое пространство очередной поляны вышел Череп и в изумлении замер. Перед ним, не менее удивленный, стоял знакомый обер-лейтенант СС. Стоящий рядом с немецким офицером автоматчик тут же взял Черепа на прицел.
— Здрасте! — только и смог из себя выдавить Череп и глупо улыбнулся.
Обер-лейтенант достал из кобуры вальтер. Череп поднял руки.
Листья кустарника раздвинулись, и на поляну вышел Борман.
Обер-лейтенант СС засмеялся. Борман вздохнул и поднял руки. За его спиной затряслись ветки кустарника и раздался веселый голос Чухи:
— Мужики, вы где? Тут потеряться можно. Ау!
Борман и Череп обернулись. На поляну вышел смеющийся Чуха и, увидев немцев, попятился. Обер-лейтенант СС подозвал его вальтером. Чуха поднял руки, втянул голову в плечи и встал рядом с остальными.
— Помню, вас четверо было, — заметил эсэсовец.
Пришедший в себя Череп, багровея от усердия, отрапортовал:
— Никак нет, товарищ обер-лейтенант эсэс, никого больше с нами нет!
Спирт в этот момент уже застегивал галифе. Услышав бодрый рапорт, он аккуратно раздвинул ветви.
Обер-лейтенант покачал головой. Череп с деланной преданностью смотрел на офицера. Немец, поджав губы, резко ударил Черепа в челюсть, после чего сделал шаг назад, дав возможность тому упасть на землю.
— Это тебе за «товарища обер-лейтенанта эсэс». — Офицер с размаху ударил Черепа сапогом в живот, затем каблуком съездил по лицу. — А это за громкий голос.
Череп корчился от боли, сгребая пальцами землю с травой. Изо рта и носа потекла кровь.
— Нацистский выродок!
— Вы плохо воспитаны, молодой человек, — вздохнул эсэсовец, наступая ему на кисть руки.
Из кустов за избиением товарища наблюдал Спирт.
— Ну, блин… Автомат бы, — тихо прошептал он, достал из-за ремня гранату и несколько раз подбросил ее на ладони.
Обер-лейтенант СС продолжал стоять на посиневшей кисти Черепа.
— Кстати, на чем мы тогда расстались? Если не ошибаюсь, вы собирались служить великой Германии.
— Вы дали нам время подумать, — напомнил Чуха.
— Мы вот бегаем по лесу. Вас ищем. А знаете зачем? — спросил Борман.
— Интересно, зачем же?
— Чтобы сказать, что мы передумали! — гордо ответил Борман.
— Хм, чувство юмора, русские… — улыбнулся офицер. — Хотя все это уже не так важно.
Он опустил пистолет, целясь в голову Черепа, но из кустов вышел Спирт.
— Слышь, ты, истинный ариец, бросай ствол на землю. A-то сейчас такой трындец будет, мало не покажется.
Обер-лейтенант взглянул на гранату, а затем внимательно посмотрел в глаза Спирту.
— Что бросать? — не понял он.
Спирт сплюнул и нагло, вразвалку, пошел на немцев. Автоматчик попятился.
— Вот дятел! Пистолет бросай! — Спирт остановился перед офицером.
— Я неплохо разбираюсь в людях. Вы слишком любите жизнь. Вам этого не сделать. — Обер-лейтенант приставил к животу Спирта пистолет.
— Психолог, значит. Не сделаю?
— Как это говорится у вас, у русских, не валяйте дурака.
— Говно ты, а не психолог. На! — Спирт выдернул чеку.
Чуха зажмурился, Борман открыл рот, а автоматчик сорвался с места и исчез в кустах. Обер-лейтенант тоже попытался убежать, но лежащий на земле Череп схватил его за ногу. Офицер упал, хватаясь за траву руками. Череп подтянулся к нему, сорвал с его пояса нож и вонзил лезвие между лопаток.
Затем он встал, размазывая кровь по лицу.
— Воспитатель хренов, у меня по поведению всегда «два» было.
— Ну вы, блин, даете, — пролепетал Чуха.
— А ты что с гранатой сделал? — поинтересовался у Спирта Борман.
— Лучше не знать. — Спирт сделал паузу. — Нассал на нее.
— Тьфу-у-у, придурок.
Спирт покачал головой.
— Брезгливый какой! А она вам жизнь спасла. И я, кстати.
— Погодите, ребята. Посмотрим, что у него там! — Череп тем временем приподнял тело обер-лейтенанта и достал из-под него планшет.
— Ого, да тут карта! Все немецкие укрепления. — Борман с интересом развернул исчерченную условными обозначениями карту. — Парни, эта бумага цены немалой. Знаете, сколько солдатских жизней можно спасти, если ее командованию показать?!
— Надо ее Карпенко отдать. Пусть знает, что мы не фуфлыжники какие-то, тоже кое-чего можем, — осторожно шевеля разбитыми губами, выговорил Череп.
— Он нас в разведку за «языком» посылал? А это, как я понимаю, получше будет, — усмехнулся Спирт. — И на этом, я считаю, наш долг полностью выполнен. А потом домой, лады?
* * *Впервые чувствуя в своих сердцах особое единение людей, побывавших на краю смерти и связанных одной целью, следопыты пошли на шум боя, к ставшим по-настоящему своим позициям. Все чаще раздавался свист шальных пуль. Ломая деревья, взрывались снаряды и мины, приходилось падать, вжимаясь в землю, и, дожидаясь короткой тишины, продвигаться перебежками вперед.
Через разбитые артобстрелом окопы следопыты выбрались к месту, где должен был находиться блиндаж. До него оставалось не больше пятидесяти метров. Со всех сторон доносились стоны тяжелораненых и контуженных. То и дело приходилось перешагивать через тела убитых.
Придерживая на голове каску, чтобы не спадала на глаза, к ним подбежал знакомый матрос.
— А я смотрю, до боли знакомые лица. Какими судьбами?
— В строй возвращаемся, — буркнул Череп.
— Помню, вас больше было. А приятелей своих, в синих фуражках, где потеряли? — подмигнул матрос.
— Они не поделили дорогу с немецкими мотоциклистами, — усмехнулся Спирт.
— А… бывает.
Борман показал в сторону леса.
— В тылу немцы.
— Да, знаем. У соседей прорвались. Я тут остатки наших собираю. Говорят, резервы уже идут, надо чуток продержаться. Вы как, со мной?
— Только руководству доложим. Карпенко не видел?
— В блиндаже был. У него тяжелое ранение в голову, Нина кровь остановить не может. Просила его уйти в медсанчасть, а он с передовой ни в какую. А теперь поздно; где тыл, где передовая, перемешалось все.
— Мы сейчас, обожди. Небольшие формальности уладим, — ободряюще подмигнул Борман.
Он на ходу размышлял, как объяснить Карпенко их появление. Почему-то ему казалось, что политрук все поймет и простит их. Ведь они сами вернулись, и, значит, никакие они не дезертиры. Да, надо будет рассказать про спасение подвод с ранеными, про ликвидацию офицера СС. И главное, передать карту. И хорошо, что Нина тоже в блиндаже. А после боя он, Борман, расскажет ей всю правду и предложит уйти в будущее вместе с ними. О том, согласится она или нет, Борман подумать не успел.
Когда до блиндажа оставалось шагов двадцать, в его угол упал снаряд. Бревенчатая крыша вначале подпрыгнула и через мгновение рухнула. То, что раньше они называли блиндажом Карпенко, сейчас больше напоминало воронку, наполненную расщепленными бревнами. Сверху на следопытов полетели доски и щепки. Тлеющий обломок бревна упал перед Борманом. Следопыты растерянно переглянулись. У Чухи затряслась нижняя челюсть.
— Мамочки, там же Нина. — Он опустился на колени.
Борман рванулся к воронке, но, поняв, что все кончено, сел на ее краю, обхватив голову руками. Рядом с ним сел Чуха. Впервые чувство к этой девушке примирило их. Ревность, столь терзавшая сердца обоих, переросла в сочувствие и жалость друг к другу.
В глубине души Борман осознавал, что даже тогда, когда он грубо приставал к Нине в палатке медсанчасти, в его поступке было больше борьбы с самим собой, чем мужской похоти. В случае положительного финала он бы втоптал в грязь свои чувства, таким образом доказав самому себе, что никакой любви нет. Сейчас же он понял, что абсолютно неважно, как назвать то, что он испытывал к Нине, — сейчас важно было понять, как дальше жить без нее.
Чуха же не мог разобраться в своих чувствах по причине излишней, как он считал, идеализации. Каждый раз, думая о медсестре, он ловил себя на мысли, что только его воображение и влюбчивое сердце могли создать идеальный образ девушки. Раньше он убеждал себя в том, что любит фантом, и если он и она узнают друг друга лучше, то вся эта сказочная любовь рухнет, исчезнет как дым. Теперь же пронзительно осознал, что смерть Нины вдохнула жизнь в кажущийся ему надуманным образ. Мечта стала явью. Эта идеальная девушка была реальной и живой, она гладила его по голове, прикрывая своим телом от осколков, она вытаскивала его из-под обстрела. Она была пронзительно настоящей. И еще он понял, что никогда не сможет забыть ее.
