Безбашенный - Арбалетчики в Вест-Индии.
Наши купцы, счастливо отделавшись от нешуточной опасности, как-то не горели желанием досматривать представление, а поскорее обогнули мыс и устремились к гавани Секси. Всех ли пиратов, спасающихся вплавь, перехватила и перетопила унирема, всех ли потерпевших крушение римлян спасла трирема, мы уже не видели. Торгашей тоже можно понять — от добра добра не ищут. Если разобраться непредвзято, то маловероятно, чтобы на пути к Абдере нас подстерегала ещё одна пиратская эскадра — большими флотилиями своих лёгких, быстроходных и потому подозрительных для римского флота судов они стараются не плавать. Когда я высказал это соображение, моя бастулонка заметно помрачнела — тем более, что и сам владелец судна, похоже, колебался. Но остальные купчины капитально перебздели — на хрен, на хрен! Продолжать путь одному нашему торгашу было тоже как то неуютно, а тут ещё и его натерпевшаяся страху команда встала на дыбы и потребовала расслабона — хорошего расслабона, настоящего — с загулом и ночёвкой. В результате же в наибольшем выигрыше оказалась Софониба, получившая нежданно-негаданно возможность побывать в родном городе. И нетрудно было догадаться о смысле бросаемых на меня украдкой взглядов. Млять, жаль лишаться ТАКОЙ наложницы, привык ведь, жаба давит — спасу нет, но если ей судьба найти там родных и близких, значит — судьба…
Сойдя на берег и перекусив в портовой таверне, мы с ней пошли в город, но уже при выходе из порта я заметил, что не очень-то она рада.
— Всё напоминает о том дне? Не смотри по сторонам. Просто иди по улице, — посоветовал я ей.
— Дело не в этом, господин. Я, конечно, и не ждала, что увижу старых знакомых прямо на причале, но мы прошли через весь порт, и я не увидела НИ ОДНОГО знакомого лица. Вообще ни одного! Я знаю, что многих убили и очень многих продали в рабство, сама из этих проданных, но ведь не должны же были вообще ВСЕХ!
— Не спеши с выводами. Мы ведь не весь ещё город обошли. Веди дальше.
Но чем дальше мы шли, тем печальнее становилась Софониба. Наконец, остановившись на одной улочке, вдоль которой стояли средненькие по местным меркам дома, она окинула их все взглядом, а затем всмотрелась в один из них и не смогла сдержать слёз.
— Твой?
— Да, я жила в нём… А теперь в нём живут проклятые италийцы! — из дверного окошка, приоткрыв створку, как раз выглянул шатенистый парень, непохожий ни на бастулона, ни на финикийца, ни даже на грека.
— Не вини их в этом. Они поселились там, где им было указано. Не они лишили тебя всего.
— Я понимаю, господин… Но видеть в пускай даже и бывшем, но СВОЁМ доме этих… Не могу…
— Успокойся и присмотрись к остальным домам. Может, в каком-то…
— Нет, я уже присмотрелась — везде чужаки. Вместо соседей справа — греки, вместо соседей слева — бастетаны из какой-нибудь глухой дыры, судя по неряшливости. Напротив через улицу — наши бастулоны, но тоже не отсюда, а из какой-то деревни, а рядом с ними — опять греки и опять эти италийцы. И так — по всей улице, насколько я смогла разглядеть. Здесь нет НИКОГО из наших. Давай уйдём отсюда, господин — не могу больше на это смотреть…
Мы вернулись к порту, и у входа в него присели передохнуть на каменную скамью возле набережной. Потом зашли пообедать в ту же припортовую таверну, в которой и завтракали, где увидели за одним из столов Хренио с Володей и их слугами. Подсели к ним, заказали обед, подкрепились, подегустировали неплохого вина из окрестностей Гадеса. Поболтали с нашими, набили трубки, покурили — в Гадесе выяснилось, что несколько из привезённых Акобалом из последнего рейса мешков с табаком были подмочены морской водой в шторм, что считалось уже некондицией, и мне не составило особого труда выпросить у Волния один из них. Вкус, конечно, немного не тот, но табак есть табак — и такой с удовольствием выкурим. Докуривая, я заметил, что Софониба пристально наблюдает за каким-то дряхлым стариком финикийцем, зашедшим попопрошайничать.
— Знакомый?
— Да, он всегда здесь околачивался. Его здесь знали все, и он сам знал в городе очень многих…
— На вот, подай ему на жизнь, это развяжет ему язык, — я выудил из кошелька и вложил ей в ладонь полшекеля, — И вот ещё, угости его, — в нашем кувшинчике ещё оставалось вина на пару небольших кружек.
Пока она расспрашивала старика нищего, мы сыграли с гудящей здесь же матроснёй нашего купца в кости, проиграли им несколько медяков, которых им как раз не хватало, чтоб дойти до полной кондиции, и через это сделались в их глазах их лучшими друзьями. Потом моя бастулонка вернулась — ещё печальнее прежнего.
— Никого. Все или погибли, или проданы. Ну, почти…
— То есть кто-то всё-таки уцелел? — уточнил я для порядка.
— Ну, часть городской черни — из тех, кто всегда лизал римлянам пятки…
— Ладно, успокойся — прошлого не вернуть. Пошли-ка лучше… гм… куда-нибудь, — мы уже договорились с хозяином забегаловки о комнатушках для ночлега и прочего тому подобного времяпрепровождения. Город, в конце-то концов, как называется? Секси, если кто запамятовал. Ну и чем, спрашивается, нормальному человеку, заполнять свой досуг в городе с таким названием? То-то же, гы-гы!
Одно из достоинств этого дела — помимо основного, конечно — ещё и то, что оно здорово прочищает мозги от всякой хрени. Хорошенько вымотавшись и восстанавливая силы форсированной ДЭИРовской прокачкой энергопотоков, я заметил, что и эта часть задачи в общем и целом выполнена успешно. Ну, в пределах возможного, конечно. Понятно, что ТАКОЕ хрен забудешь, но способность соображать и рассуждать здраво к Софонибе вернулась:
— Я неточно выразилась. На самом деле уцелели многие, и не из одной только черни. По словам этого попрошайки, из важных и влиятельных — около половины отвертелись или откупились, из средних — около трети или даже немного больше. Просто среди них — никого из наших, с кем мы общались…
— Ну, всё-таки не весь город, как тебе показалось вначале. Хотя твоим, конечно, не повезло…
— Не повезло… А вот скажи мне, господин… Ну, вот если бы случилось иначе — если бы уцелели и нашлись мои родные — ты позволил бы мне тогда выкупиться на свободу?
— Выкупиться — это вряд ли, — поддразнил я её маленько, — Ну подумай сама, откуда у твоей родни взялось бы столько серебра, сколько ты стоишь. Да ещё и после такого разорения, которое пережил твой город. Пришлось бы отпустить тебя так — не разорять же твою родню окончательно. Хоть и очень не хотелось бы лишаться такой женщины, как ты, но это была бы судьба…
— Но судьбе было угодно иначе…
— Не грусти. Хочешь освободиться — так и скажи. Освобожу, давно заслужила, хоть и жаль тебя терять. Но вот, допустим, освободил бы я тебя хоть прямо сейчас — и куда бы ты пошла? Да даже и, допустим, нашлась бы вдруг каким-то чудом твоя родня — так в том ли она была бы положении, чтобы защитить тебя от всех возможных передряг? Ты видела, что творится в Малаке, и знаешь, что было здесь. Ты думаешь, дальше — в Абдере или Барии — окажется лучше?
— Я понимаю, господин. Вот это — гораздо лучшая защита сейчас, чем даже наше прежнее городское гражданство, — она приподняла на ладони свою серебряную пластинку с моим именем, которую носила на цепочке, — Нашего города больше нет. Вроде бы, никуда не делся, стоит на месте, но уже не наш. Тоскливо это видеть…
— Ничего, завтра уже уплывём отсюда. А то в самом деле…
— Для тебя есть разница?
— Ну, мало ли что? Сама же говоришь, что что не так уж и мало твоих сограждан уцелело. Вот возьмёшь, да повстречаешь ненароком ещё одного какого-нибудь знакомого, да помоложе и пообеспеченнее этого попрошайки, а тот возьмёт, да глаз на тебя положит. А на тебя ведь глаз положить нетрудно. Ну и что тогда прикажешь с тобой делать, а?
— Хи-хи! Я ещё не сошла с ума, чтобы вешаться на шею каждому, кто на меня глаз положит! А у тебя есть чем занять меня, чтобы я ни о чём подобном и не думала! — и ручкой мне туда, где «есть чем», оторва эдакая! Естественно, мы снова занялись хорошим и полезным делом…
— Слушай, Софониба, а я ведь только сейчас сообразил… Как ты вообще в Кордубу-то попасть ухитрилась? — осенило меня, когда мы снова отдыхали после трудов праведных.
— Пригнали, как и других. Ты же сам понимаешь, что нас никто не спрашивал.
— Я не про то. Смотри, что получается — в Кордубе тебя продавали за пятьдесят шекелей. В аттических драхмах это… так-так…
— Семнадцать аттических драхм за десять шекелей, — напомнила она машинально — вот что значит финикийская примесь в породе!
— Да, и это получается… так… ага, восемьдесят пять драхм — меньше сотни. Где-нибудь в Афинах или каком-нибудь другом большом городе за морем ты стоила бы в несколько раз больше. И обратили тебя в рабыню не где-то вдали от моря, а в приморском портовом городе. Любой соображающий в своём деле работорговец погрузил бы тебя на корабль — ну, не одну, конечно, а когда вас таких набралось бы достаточно — и повёз бы за море, где за тебя дали бы настоящую цену, а не погнал бы в Кордубу продавать за бесценок.
![Джон Кризи - Инспектор Вест [Инспектор Вест в затруднении. Триумф инспектора Веста. Трепещи, Лондон. Инспектор Вест и Принц.]](/uploads/posts/books/243250/243250.jpg)
