"Фантастика 2025-162". Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - "Greko"

В прибытии на летний отдых доктора Плехова, Антонина Сергеевича, к брату Максиму Сергеевичу не было ничего необычного. Так или иначе, в июле или в августе, московский гость навещал родные пенаты. Другое дело, когда это рядовое событие совпало с доставкой моей изрядно обескровленной тушки в господский дом. Очень взбудоражили село и моя персона, и загадочные обстоятельства, при которых меня нашли и принесли в имение. Не было еще в окрестностях такого, чтобы находился крепко порезанный человек. Можно сказать, на последнем издыхании. Откуда только взялся на реке Воронеж нехристь, способный ножичком по горлу полоснуть? Выживет, не выживет солдатик, гадали целый месяц селяне.

Выжил. И спутал все карты заговорщикам. Хоть и слабый — дунь на меня, упаду, — но опасный. Это сразу сообразили. Так что, когда «дохтур» отбыл в старую столицу, раскачивались еще месяц. И гунявый мироед, и огородник, и лавочник как только ни агитировали за анархию. Как только ни соблазняли. Время-то шло, антоновка поспевала. Казалось, богатство, в тайных думках уже пристроившееся в сундуках, уплывало в дальние дали. Пролетел вхолостую яблочный Спас, вот-вот Осенины настанут. Бабье лето клонилось к закату, а опчество все колебалось.

Новость о поражении России в войне с японцем разом все изменила на радость троице яблочных рейдеров. Всколыхнула, убедила самых сомневающихся. Глухие толки тут же превратились в яростный рев, несмотря на поздний час.

— На барина! Айда имению потрошить!

Перво-наперво ломанулись гурьбой к добротным сеновалам возле барского дома, прихватив пустые возы, а те, у кого и тачки в хозяйстве не сыскать, — баб да детишек. Ребятня усвистела вперед. Следом потянулись скрипучие телеги. У одной не хватало заднего колеса. Плюгавый мужичонка-владелец, не долго раздумывая, выдернул из забора жердь подлиннее, да и приладил ее вместо колеса. Так его воз и двигался в конце процессии, волоча по земле слегу, кренясь на один бок. Эх, Расея! Скоро и ты уподобишься этому невзрачному возу: перекосишься, потеряв свои скрепы, и заскрипишь-захромаешь…

Троица главных верховодов, как грамоте и счету обученная, поступила хитрее. Своих домашних подельники отправили вместе с сельчанами, а сами, вооружившись факелами и топорами, ломанулись в сады, одним боком примыкавшие вплотную к господской усадьбе. Двигались ходко, не отвлекаясь на подсчет будущей добычи, своей тяжестью клонившей к земле упругие ветки. Пахло дурманяще прекрасно — только в бабье лето можно насладиться подобным запахом яблоневого сада, созревшего для сбора. В этом аромате, слышным за версту, нужно купаться, как в райском бассейне, пить его как лучшее на свете вино, а не обсуждать злодейские планы. Но ничто не трогало и нежной струнки в душах мужиков, намылившихся поживиться чужим добром. В отсвете чадящих факелов были видны суровые складки у упрямо сжатых губ, бисеринки пота на лбах и не тени милосердия в глазах. Разве что некоторая неуверенность.

— Можа поспешили мы, Тихон Пантелеевич? — мордастый, переваливаясь с боку на бок, норовил забежать вперед и взглянуть в глаза главному заводиле. — Дождались бы, когда урожай соберут. Все ж сподручнее было б.

— Сейчас — или никогда, — отрезал на ходу признанный лидер. — А урожай? Ничё, авось не переломимся, своё собирая.

Насчет «не переломимся» у огородника были сомнения. Озвучивать их не решился. Закряхтев и ухватившись за спину привычным движением, он подотстал и с вопросами завязал.

Не доходя полсотни шагов до дома, остановились. Встали кружком — Пантелеич спиной к усадьбе.

— Значица, так! Сейчас с другой стороны дома должно полыхнуть. Тудой мой человечек побег. Подпалит угол — и тикать. Мы — в крик! Пожар, пожар! Кто первым барина или солдатика увидит, тюкай его топором.

— Убийство⁈ — испугался лавочник.

— А ты как думал? — чуть не брызгая слюной, взвился Пантелеич. — По-иному никак! Народ дом обнесет подчистую. А дале закинем в огонь тела и сожжем вместе с хоромами. Всех одной веревочкой повяжем. Никто и не пикнет потом. И на наши яблоки не позарится. Забьются от страха по избам и начнут грех отмаливать…

Мордастый и Серафим вдруг переменились в лице и отступили.

— Вы чаво? Напужались что ль, как детишки бесштанные? — удивился гунявый мироед.

— Там… — затряс головой лавочник.

Пантелеич тут же сообразил, что в стройный план вторглась неведомая сила. Да и как не сообразить, если тебе по плечу постучали чем-то неприятно твердым? Он оглянулся и обмер. Уставился на ружье, стволами которого я и привлек к себе испуганные взгляды. Тук-тук, обрати внимание на мои страдания.

— Никак обструкцию задумали, экспроприаторы?

Голос мой, отвыкший от словесов, пения и матюгов, звучал хрипло и невнятно, но хотя бы не гундосо, как ответ деревенского рейдера:

— Чаво?

— Таво, революционеры хреновы! Портки подхватили — и чешите отсель!

— Да мы… — замялся мордастый огородник.

Я сделал шаг назад. Взвел курки тулки-вертикалки.

«А ведь как все хорошо складывалось. Без рабства и мучений, но в штиблетах», — подумал я, пристраивая палец на ближайший из спусковых крючков.

Двумя месяцами ранее.

— Держись, солдатик! — выдернул меня с того света незнакомый голос.

Я почувствовал, как чья-то ладонь прижала к горлу тряпицу, не давая крови сбежать в самоволку. Поврежденная гортань болела и мешала сосредоточиться. Мое тело взмыло вверх на чужих руках и куда-то, слегка покачиваясь, поплыло.

— Кто же тебя так, родимый? Что за нехристь мог такое спроворить с православной душенькой? Ножичком по горлу — это ж надо такое удумать!

— Повезло тебе, касатик! — прозвучал другой, немного охрипший голос. — К барину брат приехал. Отменный дохтур! Если не он, никто тебя не спасет!

«Барин? Дохтур? Куда меня снова Боженька забросил? Хотя спасибо, что пока живой!» — подумал я и снова отключился.

Когда очнулся, обнаружил горло перевязанным и похоже, зашитым, а самого себя — голым, за исключением подштанников, и на вполне приличной постели. За окном уютной комнаты в зеленых бумажных обоях ярко светило солнце, раскидывая сквозь кружевные занавесочки причудливую вязь на натертых воском желтых деревянных полах.На этих ароматно пахнущих досках одиноко возвышался в углу обыкновенный горшок, который я в последний раз использовал по назначению в детском саду. «Ночной генерал», таз и эмалированный кувшин с водой меня тут же неумолимо уведомили, что встреча с холодильником, душем и нормальным ватерклозетом откладывается на неопределенное время.

«Душ, холодильник? Почему мне кажется, что я отвык от нормальной постели и одновременно тот же кувшин мне кажется какой-то архаикой?»

Перед глазами замелькали странные картинки, совместить которые мозг не мог, как его не напрягай. Бронзовые стволы пушек, автомат АК, серебряный темляк на моем тесаке, девушки в коротких юбках за уличными столиками под яркими зонтиками, злобный бородатый горец в черкеске и лохматой папахе, тычущий в меня кинжалом… Я провел слабой рукой по боку и нащупал старые шрамы.

Память вернулась резко — словно проснулся и открыл глаза: я был обычным солдатом, я воевал и одну мою войну от другой отделяло почти два столетия. Мне привычен и противоосколочный тактический костюм, и грубая белая рубаха с георгиевскими крестами на груди (у меня их, кстати, аж две штуки). За свои тридцать с маленьким хвостиком прожитых лет я пытался выжить на СВО и на Кавказской войне. Как такое возможно? Ответ простой: я попаданец, путешественник во времени. И последнее, что я помню, это офицера в форме прапорщика, который моим же ножом, переделанным из сабли, полоснул меня по горлу в Пятигорске. Руфин![2] Его звали Руфин Дорохов…

— Очнулись? — отвлек меня бодрый уверенный голос, принадлежавший высокому мужчине, рядом с которым стоял человек, очень похожий на говорившего, только помладше годами. — Я доктор Плехов, Антонин Сергеевич, а это Максим, мой младший брат и владелец имения, куда вас принесли крестьяне. Горло я вам зашил. Все с вами будет в порядке, скоро пойдете на поправку. Вот вам местная пресса, чтобы не скучать. Читать умеете?