Александр Мирер - Дом скитальцев (Рисунки Н. Васильева)
— …Пилотируешь, как молодой бог. Будь здоров!
— Да что там! — говорил водитель. — Будь здоров!
Степка влепил кулаком себе по коленке… Здесь, на юру, из машины не вылезешь — кругом поле. Но гитарист небрежно сказал:
— А поехали со мной, механик… Здесь рядом. Покажу такое — не пожалеешь.
Степка развел и сложил ладони: ловушка, мол… Я кивнул. Мы ждали, выкатив глаза друг на друга. Удивительно был прост этот «механик»! Он только проворчал:
— Поехать, что ли… Не сядем?..
Дверца хлопнула, машина прокатилась до лесопарка и свернула на проселок.
Нас кидало в кузове, пыль клубами валила сзади под брезент. Зубы лязгали. Я чихнул в живот Степке. Но машина скоро остановилась.
— Пылища — жуть, — произнес Федин голос. — Топаем, механик?
Водитель не ответил.
— Э, парень, да ты чудак! — весело сказал Федя. — Сколько проехал, полста метров осталось… Ленишься? Езжай тогда домой.
— На «слабо» дураков ловят, — прошептал Степа.
Водитель шел неохотно, оглядывался на машину. Место было подходящее для темного дела — опушка елового питомника. Елочки здесь приземистые, но густые и растут очень тесно. Сначала скрылся за верхушками русый хохол гитариста, потом голова шофера в грязной кепке.
Мы спрыгнули в пыль, переглянулись, пошли. По междурядью, по мягкой прошлогодней хвое. Впереди, шагах в двадцати, был слышен хруст шагов и голоса.
Еловый пень
Междурядье было недлинное. Еще метров пятьдесят — и откроется круглая полянка. Туда и вел Федя таксиста, причем их аллейка попадала аккуратно в середину поляны, а наша как бы по касательной, вбок. Я было заторопился, но Степан махнул рукой, показывая: «Спокойно, без спешки!».
Эх, надо было видеть Степку! Он крался кошачьим шагом, прищурив рыжие глаза. Мы с Валеркой знали, и Сур знает, что Степка — настоящий храбрец, а что он бледнеет, так у него кожа виновата. На этом многие нарывались. Видят — побледнел, и думают, что парень струсил, и попадают на его любимый удар — свинг слева.
Значит, Степка, такой белый, что хоть считай все веснушки, и я — мы проползли последние два-три метра под еловыми лапами и заглянули на поляну.
Солнца еще не было на поляне. Пробивались так, полосочки, и прежде всего я увидел, как в этих полосах начищенными монетами сияют ранние одуванчики. Две пары ног шагали прямо по одуванчикам.
— Ну вот, друг мой механик, — говорил Федя. — Видишь ли ты пень?
— Вижу. А чего?
— Да ничего. Замечательный пень, можешь мне поверить.
— Пе-ень? — спросил шофер. — Пень, значит… Так… Пень… — Он булькнул горлом и проревел: — Ты на него смотреть меня заманил… балалайка?
— А тише, — сказал Федя. — Тише, механик. Этого пенечка вчера не было. Се ля ви.
— «Ля ви»? — визгливо передразнил шофер. — Значит, я тебя довез. А кто твою балалайку обратно понесет? — заорал он, и я быстро подался вперед, чтобы видеть не только их ноги. — И кто тебя обратно понесет?
Федя сиганул вбок, и между ним и шофером оказался тот самый пень. Шофер бросился на Федю. Нет, он хотел броситься, он пригнулся уже и вдруг охнул, поднял руки к груди и опустился в одуванчики. Все было так, как с двумя предыдущими людьми, только они удерживались на ногах, а этот упал.
Впрочем, он тут же поднялся. Спокойно так поднялся и стал вертеть головой и оглядываться. И гитарист спокойно смотрел на него, придерживая свою гитару.
Я толкнул локтем Степана. Он — меня. Мы старались не дышать.
— Это красивая местность, — проговорил шофер, как бы с трудом находя слова.
Гитарист кивнул. Шофер тоже кивнул.
— Я — Угол третий. Ты — Треугольник тринадцать? — проговорил гитарист.
Шофер тихо рассмеялся. Они и говорили очень тихо.
— Он самый, — сказал шофер. — Жолнин Петр Григорьевич.
— Знаю. И где живешь, знаю. Слушай, Треугольник… — Они снова заулыбались. — Слушай… Ты водитель. Поэтому план будет изменен. Я не успел доложить еще, но план будет изменен без сомнения…
— Развезти эти… ну, коробки, по всем объектам?
— Устанавливаю название: «посредник». План я предложу такой — отвезти «большой посредник» в центр города. Берешься?
Шофер покачал головой. Поджал губы.
— Риск чрезвычайный… Доложи, Угол три. Я — как прикажут…
Степка снова толкнул меня. Я прижимался к земле всем телом, так что хвоя исколола мне подбородок.
— Меня Федором зовут, — сказал гитарист. — Улица Восстания, пять, общежитие молокозавода. Киселев Федор Аристархович.
Шофер ухмыльнулся и спросил было:
— Аристархович? — Но вдруг крякнул и закончил другим голосом: — Прости меня. Эта проклятая… ну как ее… рекуперация?
— Ассимиляция, — сказал гитарист. — Читать надо больше, пить меньше. Я докладываю. А ты поспи хоть десять минут.
Они оба легли на землю. Шофер захрапел, присвистывая, а Федя-гитарист подложил ладони под затылок и тоже будто заснул. Его губы и горло попали в полосу солнечного света, и мы видели, что под ними шевелятся пятна теней. Он говорил что-то с закрытым ртом, неслышно; он был зеленый, как дед Павел, когда лежал в гробу. Я зажмурился и стал отползать, и так мы отползли довольно много, потом вскочили и дали деру.
Далеко мы не убежали. У дороги, у голубого грузовика, спокойно светящего зеленым глазком, остановились и прислушались. Потони не было. Почему-то мы оба стали чесаться — хвоя налезла под рубашки или просто так, — в общем, мы боялись чесаться на открытом месте и спрятались. Рядом с машиной, за можжевельником. Эта часть лесопарка была как будто нарочно приспособлена для всяких казаков-разбойников: везде либо елки, либо сосенки, можжевельник еще, а летом потрясающе высокая трава.
— Дьявольщина! — сказал Степка. — Они видели нас… Ох как чешется.
— Они — нас? И при нас все говорили?
— Ну да, — сказал Степка. — Они понарошку. Чем нас гнать, отвязываться, они решили мартышку валять. Дьявольщина!.. Чтобы мы испугались и удрали.
— Хорошо придумано, — сказал я. — Чтобы мы удрали, а после всем растрезвонили, что шофер Жолнин — «Треугольник тринадцать». Тогда все будут знать, что он сумасшедший или шпион. Т-с-с!..
Нет, показалось. Ни шагов, ни голосов. Через дорогу, у обочины, тихо стоял грузовик. Солнце взбиралось по колесу к надписи «таксомотор».
— Да, зря удрали, выходит, — прошептал Степка.
Зря? Меня передернуло, как от холода. Все, что угодно, только не видеть, как один храпит, отвалив челюсть, а второй говорит с закрытым ртом!
— Хорош следопыт! — фыркнул Степка. — Трясешься, как щенок.
— Ты сам удрал первый!
— Ну, врешь. Я за тобой пополз. Да перестань трястись!
Я перестал. Несколько минут мы думали, машинально почесываясь.
— Пошли, — сказал Степка. — Пошли обратно.
Я посмотрел на него. Не понимает он, что ли? Эти двое нас пришибут, если попадемся. А подкрадываться, не видя противника, — самое гиблое дело.
— Они же шпионы, — сказал я. — Мы должны сообщить о них, а ты на рожон лезешь. Слышал — клички, пароли, «большой посредник»? А «коробки» — бомбы, что ли? Надо в город подаваться, Степка. Ты беги, а я их выслежу.
— В город погодим. Пароли… — проворчал Степан. — Зачем они сюда забрались? Допустим, весь разговор был парольный. А место что, тоже парольное? Кто им мешал обменяться паролями в машине?
— Ладно, — сказал я. — Главное, чтобы не упустить.
— У него, гада, ларингофон, — сказал Степка. — Понимаешь? В кармане передатчик, а на горле такая штука, как у летчиков, чтобы говорить. Микрофон на горле. Дьявольщина! Кому он мог докладывать? Либо они мартышку валяли, либо шпионы. Здорово! И мы их открыли.
Я промолчал. По-моему, шпионы — гадость, и ничего хорошего в них нет. Выследили мы их удачно, только я, хоть убейте, не понимал, почему так переменился шофер возле этого пенька… Выл обыкновенный шофер и вдруг стал шпионом! Этот — «Угол третий» — с утра вытворял штуки, а шофер был вполне обыкновенный… Может, и «Смоленская дорога», которую он свистел, тоже пароль?
У Степана очень тонкий слух. Он первым услышал шаги и быстро стал шептать:
— Я прицеплюсь к ним, а ты лупи в город. К Суру. Там и встретимся.
Я прошептал:
— Нет, я прицеплюсь!
Но спорить было поздно. Затрещали веточки у самой дороги. Первым показался Федя — красный, пыхтящий, он тащил что-то тяжелое на плече. За ним потянулось бревно — второй его конец тащил шофер. Он пыхтел и спотыкался. Медленно, с большой натугой, шофер и Федя перебрались через канаву. Вот так здорово — они тащили пень! Тот самый, о котором говорилось, что вчера его не было, с белой полосой от сколотой щепы — знаете, когда валят дерево, то не перепиливают до конца, оставляют краешек, и в этом месте обычно отщепывается кусок.
Шофер открыл дверцу в заднем борту, и вдвоем они задвинули пень внутрь — машина скрипнула и осела. Чересчур он оказался тяжелым, честное слово…
