Александр Афанасьев - Линия разлома
Они прошли свой путь. Через унижения и потрясения, через безумие майданов и схидов, через гражданскую войну и бойню. Теперь – они на пути к своему последнему решению – к войне. Войне, которая погубит либо их, либо нас.
Я не знаю, останусь ли я в живых или нет, но эта рукопись увидит свет в любом случае. Я хочу сказать вам, как говорили до меня: люди, будьте бдительны! Фашизм не побежден навсегда! Фашизм всегда рядом с нами. Он шепчет нам в ухо имена врагов и подталкивает нашу руку. И ты сам не замечаешь, как оказываешься посреди поля, залитого кровью.
Я знаю главное: мы готовы. Готовы мы, готов наш народ, готовы те пацаны в лагерях, которые ждут возможности вернуться на свою родную землю. Готов и я. И пусть Бог рассудит, кто из нас прав.
Северодонецк. Бывшая Украина
30 мая 2020 года
Бандеровщина
Земля – небо.
Между землей и небом – война!
Виктор ЦойСвой автомобиль – старенькую, но ходкую еще «Приору» – человек загнал за гаражи. Их здесь было три, самодельные. Два уже вскрыты. Сильно несло мочой, дерьмом – видимо, местные парубки использовали это место как отхожее. Правильно, а чего нет – по соседству дискотека. Тут же росли лопухи.
Человек огляделся. Четырехэтажное здание глядело на мир пустыми бельмами оконных проемов, никому не нужное. Последние жители оставили его пару лет назад, перебравшись в деревню, – там все-таки посытнее. На первом этаже был магазинчик – когда-то. Теперь там не было ничего. Только надпись – на серой побелке, уже почти слившаяся с мутным фоном стены, но все-таки различимая:
«Тут господарь украинец!»
Полумертвый город.
Человек огляделся, потом неспешно направился к дому. Толкнул дверь подъезда, прислушался. Нет, никого. Он бы услышал.
Подъезд был старый, как и сам дом. Без лифта, кованые перила давно сняты и сданы на металлолом. Низкие потолки, неудобные ступеньки, облупившаяся штукатурка – интересно, когда это строили, это люди были такими низкими или на материалах экономили? Дверей тоже нет. Точнее – есть, одна. Стоит, издевательски прислоненная к стенке. И это хорошо…
Квартира была на четвертом этаже. Он зашел в коридорчик, сунулся в туалет – он был справа. С кухни – сочился яркий свет, его остатков было достаточно, чтобы различить надпись на стене, извещавшую всех о том, что «Люба – б…».
Надпись выглядела подозрительно свежей – на фоне общего упадка. Под ней – валялись два использованных презерватива, словно в подтверждение…
Человек снял штаны и присел. Долгий и богатый опыт научил его – не надо торопиться. Никогда не торопись. Враг на это и рассчитывает.
Зря они на нас полезли… ох, зря. Здесь стволов больше, чем голов по переписи…
Облегчившись и натянув штаны, человек прошел на кухню. Здесь каким-то чудом сохранился стол, он изучил потолок, стены. Встал на колени у стены, начал ковырять. Этот дом строился еще в те времена, когда не было центрального отопления – потому в конструкции дома были дымоходы. Дверь у стены подсказывала, что все было нормально, надпись на стене и количество гондонов под ней – в какой квартире искать. То, что он искал, было на месте: зацепившись, он вытащил из бывшего дымохода длинный, под метр сверток: одеяло, тщательно свернутое и прихваченное для верности широким серым скотчем. Есть. Осторожно разрезав скотч, человек нашел там охотничий карабин «КО-СВД» с оптическим прицелом «ПУ3,5» производства госзавода оптического стекла в Изюме, пистолет «ПМ» с самодельным глушителем, двумя запасными магазинами и две коробки патронов, к «ПМ» и к винтовке. Патроны к «ПМ» были барнаульские, гражданские, к винтовке – новосибирские, марки «Экстра». И то и другое его более чем устраивало.
Человек осторожно выглянул в окно. Поморщился от лозунгов, доносившихся с площади Победы, переименованной сейчас в площадь Героев. Героев УПА, конечно.
Бандера! Шухевич! Герои! Народу! Они! Воевали! За нашу! Свободу! Смерть москальским оккупантам! Слава Украине!
Бред полный…
Человек аккуратно поставил стол посреди комнаты. Стол был на удивление устойчивый, ни одна ножка не расшатана. Остатки скотча он приклеил на туго свернутое одеяло, чтобы не развернулось. Положил одеяло на стол, вмял по центру цевье винтовки.
Пойдет…
Из кармана он достал телефон. Старый на вид – какой и должен быть у Богдана Ивановича Захарчука, сорока шести лет, уроженца и жителя Лисичанска – города, что в четырех километрах от Северодонецка. Но полностью рабочий и с кое-какими хитрыми программами, разобраться в которых не у каждого ума хватит. Набрав код, он активировал эмулятор рации, разница которого с обычной рацией в том, что в эфире – переговоры просто так не прослушаешь. Прослушать можно через сеть, и слушают – но не тогда, когда с обеих сторон шифраторы.
– Второй – точка два – прибыл.
Слышимость была великолепная. Они опасались, что будут глушить, но дядя Витя по прозвищу Мудрый викинг презрительно сказал: «Эти… на праздник… глушить… да ни за что в жизни не будут…»
– Точка два плюс.
Есть… значит, эта с…а все-таки прибудет в родной город. Высоко, ох высоко ты залетел, Андрий. Больно падать…
Не хотелось вспоминать. Как они ходили в школу… в один класс ведь ходили. Как потом разошлись их пути-дорожки. Тогда… в далекой и счастливой стране под названием «детство» они даже не знали, кто какой национальности. Только потом он узнал, что он – кацап и москаль, а Сенька Левитанский, круглый отличник, у которого все списывали, – жид. Спасибо, просветили…
То, чего мало кто понимал… он так и не научился ненавидеть. Те, кто шел ему на смену… молодые волчата из приграничных беженских лагерей – вот они ненавидели. Люто. Зубами были рвать готовы. Для них на «нашей земле» – как называли эти места в лагерях – своих не было, были только враги. А для него – врагов не было. Он просто знал, что так, как живут сейчас, – жить нельзя. Никак, ни при каких обстоятельствах – жить так нельзя. И он восстанавливал ту, старую и давно умершую, запинанную сапогами, сгоревшую в попавшем в засаду и обстрелянном автобусе, тихо скончавшуюся в этом доме без окон – жизнь. Как мог…
Грубые, мозолистые пальцы справились с картонной, в цвет мореного дерева коробкой. В ней – своего часа ждали двадцать патронов, двадцать маленьких, золотистого цвета ракет, с длинными, с фланцем на конце гильзами. Он достал десять, начал неспешно снаряжать. Это была его винтовка, пристрелянная – он сам тренировался с ней под Ростовом и пометил меткой, известной ему одному. Остается надеяться, что те, кто ее перевозил, обращались с ней бережно и аккуратно. Впрочем, армейская винтовка может перетерпеть больше, чем спортивная, крепление прицела жестче, да и сам прицел – в свое время, его устанавливали даже на противотанковые пушки.
Тут господарь украинец…
Почему-то вспомнилась их самодеятельная команда КВН… они не пробились в высшую лигу, но для города, в котором чуть больше ста тысяч человек, своя команда КВН – она и есть своя. Он помнил, как они с Андреем – тогда он еще не бросался в драку от того, что его имя произнесли по-русски, – репетировали номер «под Штепселя и Тарапуньку» – и он тогда сымпровизировал, пошутил насчет чего-то… он так и не вспомнил ту шутку за все эти годы, хотя вспоминал не раз. И он хорошо помнил, как в глазах Андрея плеснулась обида… совершенно неожиданная. Он просто не ответил, повернулся и ушел из их школьного зала, ничего не сказав. И все как-то замолчали, пока Левитанский, признанный хохмач, совсем не похожий на зубрилу-отличника, не сморозил что-то.
Это был восемьдесят восьмой год. «Игла». Год Виктора Цоя. Неужели уже тогда – это было? Неужели – уже тогда???
Закончив снаряжать магазин винтовки, он набил оба магазина к пистолету. Ссыпал остаток патронов в карман.
Прислушался – с площади базлали.
Слава нации! Смерть ворогам! Слава нации! Смерть ворогам! Украина! Понад усе!
Било по нервам…
Он положил винтовку цевьем на скатку. Надо успокоиться. Не время и не место…
– Общая информация, всем на связь, – пробурчала рация.
– Первый, плюс
– Второй, плюс, – отозвался он.
– Третий, плюс.
– Четвертый, плюс.
– Пятый, плюс.
– Есть цель. Второй, работай по готовности.
– Понял. По готовности…
Прицел был с малой кратностью, но ему не привыкать к такому. Он видел изуродованную врагами площадь Победы, черно-красный флаг, машину, превращенную в импровизированную трибуну. У Державы – как эти твари называли то, во что они превратили Украину, было два флага. Официальный, сине-желый, и неофициальный, как его еще звали, «вийсковый». Черно-красный, с золотым тризубом. Был и еще один вариант – с перекошенной, как будто от злобы, свастикой – его не вывешивали даже на мероприятиях «УНА-УНСО», но он сам видел два места, где не могло быть иностранных журналистов. Там он и висел – черный, красный, словно напитавшийся черной злобой и красной кровью, с паучьей свастикой.
