Алла Гореликова - Змеева дева
— Ага, значит, правду говорят, что эти твари змеевкам мозги выжигают?
— Точных данных нет, но я бы не сказал. Тут картина эмоционального сверхторможения, а не выжженных мозгов. Последствие шока.
— Трахнуть ее разок нормальным мужиком, а не тварью…
Голоса слишком громкие, резкие, неправильные. Сливаются в неровный гул, бьются в уши, а внутри — пустота.
Землянка в лесу, терпкий запах осени, редкие проплешины неба сквозь еловые лапы. Дни тусклые, похожие один на другой. Ничего не хочется и ничего не волнует. Иногда приходят мужчины. Кто-то из них груб, а кто-то нежен, но ни один не заставил скучать по нему. Все они — как тень, слабый отголосок чего-то настоящего.
— Жаль, нет возможности сравнить эту с другими. Или хотя бы расспросить. Интересное исследование можно было бы сделать…
— Чего исследовать, баба как баба. Ледышка только, ну да на безрыбье сгодится.
— Ледышка… Есть, видишь ли, версия, что змеевку связывают со змеем эмоционально, подкрепляя постоянным физическим контактом…
— Трахом, что ли?
— Не знаю! Проберись на змейскую базу и посмотри сам. А слабо, так не перебивай.
— Ладно, док, чего ты. Мне, может, просто обидно, что расшевелить ее не могу. Давай, чего там про контакты? Хочешь сказать, у нее короткое замыкание в мозгах случилось?
— Хорошее сравнение. Да, можно сказать и так. Так вот, вы тут со своей вялотекущей войной этого не помните, но для змеев отбирают обычных девочек. Семь — десять лет оптимальный возраст. И представь себе, в лояльных правительству районах дочь-змеевка считается за честь. Опять же компенсацию родителям выплачивают.
— Тьфу, гадость! Чтоб я вот так свою дочку твари отдал?! Ну ничего, с этими новыми снарядами мы их наконец-то выбьем.
— Новые вылупятся. Равновесие сил, замкнутый круг. Здесь нужны какие-то нестандартные подходы. Почему и жалею, что эту не расспросишь. Мы слишком мало о них знаем.
— А хорошо бы найти, где эти твари вылупляются. И бомбой…
— Деревня. В столице они вылупляются, в армейском питомнике. Охраняемый объект номер два, после Дома правительства. Не подобраться. Ладно, пошел я. А ты будь с девчонкой поласковее, может, все-таки оттает.
Снится огонь, чистое небо над головой, а внизу — дым. Странные, хорошие сны. Теплые. Снятся огромные, затягивающие, как в пропасть, черные глаза — у людей таких не бывает. Тугие объятия — руки здешних мужчин так не обнимут! Снится голос в голове: «Моя».
А утром — пусто.
Некому ответить: твоя, твоя, твоя…
— Забрюхатела?! Еппп…
— Ты не знал, что бабы иногда беременеют?
Этот мужчина не хуже и не лучше других, но все-таки, когда он держит за руку, становится легче. Спокойнее. Тянущая боль скручивает внутренности, ощущение — будто безумная прачка выжимает тебя вместе с бельем.
— Тужься, дура!
Под закрытыми веками — полуденная белизна неба, чистая, ослепительная. А потом ее сменяют черные глаза, огромные, нечеловеческие, надвигаются, затягивают, и тебя больше нет, и ничего нет, только кружится в темном туннеле сухой листок…
Крик. Глаза открываются сами, тело само вскидывается, крепкие руки давят на плечи:
— Лежи, не дергайся. Вот она дочка, держи.
— Ишь ты, сосет. Вот же чучелко!
— Поздравляю… папаша!
Глаза у дочки черные, глубокие, серьезные. Когда сосет, телу вспоминается странное: как будто порхают бабочки, задевая крыльями сердце. «С-ссе-е», — вырывается сквозь зубы, и больно щемит в груди.
— Во-оздух!
— Чертовы твари, нашли!
— Заряжай! Сейчас мы его…
— Чего столбом стоишь, дура, дуй в укрытие!
Расселина ослепительного неба над узкой лесной дорогой, и в небе — серебряный проблеск. Стремительный, сверкающий, СВОЙ! Рвется крик сквозь позабывшее слова горло: вернись, я здесь, мы здесь! Широкий разворот над лесом. Выстрелы, грохот, треск, огонь, дым.
Плачет дочка.
Надсадный кашель над ухом, хрип:
— Хватай мелкую и дуй к реке. Сгорим все нахер здесь, ветер на нас. Слышишь? Поняла?
Плачет дочка, невесомые бабочки щекочут крыльями сердце, и рождается в груди странное, непривычное, звериное: не отдам! Моя!
— К реке, давай, дура, бегом!
Треск, дым, крики за спиной. Проблеск картинки перед глазами: внизу горит лес, в расселине лесной дороги мечутся крохотные фигурки, разворачивая гранатомет с дурацким длинным стволом, чуть дальше — серебристая полоска реки, затянутая спокойной дымкой. Туда огонь не дойдет.
Грохот бьет по ушам, удар — и тьма. Чужая тьма. Жаль. Жаль, но на самом деле неважно. Важно другое, река — там.
Серебристый туман, широкий пляж, плеск воды, сюда почти не доносится жуткий треск горящего леса. Вода холодная.
— Ш-шш… — успокойся, ты моя, не отдам. На вот, поешь…
Медленно катится к закату солнце. Выходят к реке обгоревшие, шатающиеся фигуры. На черных от копоти лицах — оскалы улыбок.
— Лагерь менять…
— Ничего, зато все живы.
— Эй, док! Второй змеевкой не разжились, извини, со сравнительным анализом придется подождать!
Смеются.
— Эй, чучелко, ты как? Надо же, спит, — глаза мужчины светло-серые, как дымка над водой, когда смотришь сверху, с неба. — Ну что, молодец ты, — неловко, ребром обожженной ладони, проводит по волосам, — глупая змеева девка, как же тебя все-таки звать…
— Ле… — горячий воздух царапает гортань, ком в горле сжимается, ощетинивается колючками — и лопается. — Ле… ли.
Серую реку морщат первые капли дождя. Дочка спит.
© Copyright Гореликова Алла, 02/08/2011.
