Олег Синицын - Маша и Санечка
– Так она вас бросила? – осторожно спросил Сапрыкин.
– Да… То есть, нет. – На лице попутчика промелькнула растерянность. – Она получила урок. Да, я преподал ей урок, которого она никогда не забудет.
Теперь ему не требовалось задавать вопросы. Его, словно раскрученный пропеллер, было не остановить.
– В тот вечер она довела меня своим чириканьем. Да, выпил немного, что-то сказал не так, а она начала швыряться посудой. Больше ничего не помню. В голове словно помутилось… На утро очнулся в милиции. Оказывается, моя родная и сдала. И заявление написала, что я побил ее табуреткой. Сука! Я ее потом…
Алексей резко надавил на тормоз. Попутчик едва не расквасил нос о "торпеду".
– Вылезайте, – потребовал Алексей.
Федор удивленно уставился на него.
– Ты что, намерен высадить меня? Посреди леса? – С его лба скатилась крупная капля пота.
– Я не собираюсь выслушивать ваши грубые высказывания по отношению к женщинам. – Голос Алексея срывался, как у школьника. – Ваши истории отвратительны. Так что вылезайте и, предупреждаю, я могу за себя постоять…
Сапрыкин ожидал любого развития событий и готовился к ним. Но все произошло намного быстрее, чем он предполагал. Волосатый кулак попутчика врезался в челюсть худощавого водителя. Два зуба мигом превратились в крошево, во рту брызнул сладковатый привкус крови. Голова ударилась о стойку между передней и задней дверцами. Очки слетели и упали куда-то к педалям.
– Хочешь жить, жаба? – поинтересовался Федор. – Не рыпайся! Вези, куда скажу! Или есть возражения?
На шею легло холодное лезвие. Алексей судорожно сглотнул.
– Очки… – прошептал он. – Я ничего не вижу без них…
Лезвие убралось, и Сапрыкин получил возможность подобрать очки. Левая линза оказалась расколота.
– Теперь, трогай.
Алексей поехал, напряженно вцепившись в руль. По ухабистой дороге машине шла не больше тридцати. Зверски ныла челюсть, но он не смел до нее дотронуться.
– Прибавь, – велел попутчик.
– Быстрее нельзя. Мост изуродуем.
– Надави на газ, я сказал! – Федор ткнул в ребра кончиком ножа. Алексей вскрикнул и утопил педаль. "Москвич" запрыгал по кочкам. – Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому… Почему-то никто не хочет по-хорошему.
– Километров через пять будет пост ГИБДД, – продолжил Федор. – Видел когда-нибудь покойников? Если выкинешь глупость, будешь выглядеть так же. Веди себя паинькой, и тогда встретишься со своей уродливой бабой и ребенком.
Алексей скрипнул зубами на последние слова.
– Лучше пристегнуться, – предупредил он.
– Ты прав, жаба. Еще остановят из-за этой ерунды, а мой фаз слишком знаменит в Забодруйске.
Алексей сбросил скорость и отпустил руль. Вытащил язычок из лямки и перекинул ремень через плечо. В тот момент, когда правая рука защелкивала язычок, левая отпустилась под кресло. Федор не заметил этого. Его неожиданно заинтересовало содержимое вещевого ящичка. Он отодвинул защелку и изумленно уставился на то, что находилось внутри.
– Эй! – воскликнул Федор, поворачиваясь. – Ты меня обманул! У тебя тут целый блок сигарет. Ты что…
Оточенный серп всей шириной полукружия рассек его шею с легкостью бритвы. Дикие глаза попутчика уставились на водителя. Кровь водопадом выплеснулась на усеянный колючками грязный свитер, забрызгала "торпеду" и окропила лицо Алексея. Из горла Федора донеслось слабое кудахтанье – его снова мучил кашель. В последний раз.
– Нельзя, – нравоучительно произнес Сапрыкин, обращаясь к попутчику и заканчивая этим какую-то свою, неведомую мысль.
Он взял сумку с коленей еще дергающегося в конвульсии пассажира и раскрыл ее. Черствая горбушка хлеба и пара луковиц. Удостоверение временного рабочего, приписанного к геологической партии. Надо же, не соврал!
Алексей вышел из "Москвича" и скатил его в придорожную канаву. После этого достал из кармана заветную фотографию и прошептал:
– Скоро приеду, Маша и Санечка! Закончилась командировка-то.
С этими словами отправился по дороге в обратную сторону от Забодруйска.
Его разум помутился в тот момент, когда, вернувшись из командировки, он увидел дымящийся обугленный остов родного дома и санитаров, уносящих почерневшие до неузнаваемости трупы. Все, что осталось у Алексея – эта фотография, огромное ослепляющее чувство к семье и сладкие воспоминания солнечного дня, когда он, подъезжая к городу, предвкушал встречу с любимыми.
Вот уже год он кружил вокруг города, уверяя себя, что возвращается к жене и дочери. Над ним смеялись и издевались, пытались лечить, но он бежал ото всех. Освобождался от тех, кто пытался его задержать. Потому что спешил.
Потому что его ждали Маша и Санечка…
Notes
