Наталья Игнатова - Змееборец
Воеводствами в Загорье, пока оно не стало королевством, называли владения тамошних правителей, князей – не князей, баронов – не баронов… воевод, в общем.
Упорно ходившие слухи о том, что королева чуть ли не своими руками убила собственного мужа, воеводу Лойзу Удентальского, до сих пор никто не смог опровергнуть. Как уж умудрилась молодая вдова убедить приближенных воеводы в том, что смерть его – результат происков соседней Гиени, осталось загадкой. Зато ничего загадочного не было в том, что войска, преданные воеводе, боготворившие его супругу, взяли Гиень на копье меньше, чем за две недели. Ну а дальше покатилось само. Оставшиеся три воеводы быстро подтвердили старые союзы, начали, было, собирать войска… И не успели. Вопреки всем правилам ведения войны, Удентальская Вдова атаковала сразу в двух направлениях, одним ударом обезглавив двоих противников. Рискованный ход. Однако он себя оправдал. Неясным оставалось, откуда в казне Уденталя нашлись деньги на войну и на последующие мощные вливания в экономику захваченных воеводств. Слухов и об этом хватало, но очень уж походили все слухи на сказки, сказки страшные, волшебные, иногда смешные, и все совершенно бредовые.
Нельзя сказать, что мастера Серпенте сильно интересовала ситуация в Загорье, но благодаря случайной дорожной встрече он окончательно утвердился во мнении о том, что цены на речные и морские перевозки нужно снижать. Если разбойники продержатся еще хотя бы год, а они продержатся, все к тому, купцы просто перестанут ходить через Загорье. Тогда на юг и на восток им останется одна дорога: по большим рекам западной части материка. Вот он – последний шаг к одной из заманчивых целей: к монополии на этих реках дома Серпенте. Впрочем, с распоряжениями по этому поводу можно было не торопиться, а дорога предстояла долгая и достаточно скучная, чтобы коротать время за отвлеченными размышлениями. Куда больше, чем королевство мастера Серпенте интересовала королева. И о королеве он знал уже достаточно много, чтобы видеть предстоящее свидание в самых мрачных тонах. Квирилльский купец не считал себя пессимистом, но и оптимистом он не был, реальность же ухмылялась и щелкала зубами, не то зазывно, не то угрожающе, поди, пойми ее.
* * *Гиень плакала дождями. После горных, пронизывающих ветров, что по осени яростно штурмовали Северный перевал, эти холодные дождики вполне сходили за хорошую погоду. Первые пару дней. Потом Серпенте начал подумывать, что ветра, все-таки, меньшее зло.
В гордом одиночестве следуя по раскисшей дороге, он слушал, как барабанит дождь по капюшону сшитого из тонкой кожи плаща, смотрел на мокрую гриву своего коня и думал о том, что не сегодня-завтра выберется на мощеный камнем тракт, по которому можно будет доехать до Вайскова, столицы Гиени, не опасаясь осенней распутицы. А в Вайскове можно будет остановиться. Дней на несколько. Переждать выматывающие душу дожди.
Он живо вообразил себе теплую комнату, горящий в очаге огонь, чистую постель без клопов. Грустно вздохнул и поднял глаза от конской гривы.
Дождь лил стеной.
Здравомыслящие люди, из тех, кого застигли в дороге проливные дожди, останавливались, где придется, пережидая непогоду. Рыжень – не самый подходящий месяц для путешествий. Но мастер Серпенте спешил добраться до Надерны. Известие о том, что за книгой охотится еще кто-то, кто-то, кого королева, похоже, опасается всерьез, заставляло поторопиться. А вдруг да окажется охотничек удачливым. Где искать его потом?
– Остановись-ка, добрый человек! – рявкнули из кустов на краю дороги.
Первой и естественной реакцией на подобную просьбу было выпалить по кустам из обоих пистолетов и дать коню шенкелей. Но дорога раскисла и носиться по ней не то, что галопом, хотя бы рысью, стало опасно. Еще опасней было пытаться уйти от тех, кто в кустах, и от тех, что вышли из лесочка, перекрывая пути к отступлению. Мокрые и раздраженные мушкетеры. Вооружение их больше пристало королевским войскам, манеры были самые, что ни на есть разбойничьи, а одежка… интересная такая, пятнистая одежка. В подлеске прятаться – самое то, что надо.
– Слазь с коня. Оружие брось. И тихонько, спокойненько, топай сюда, – распоряжался один из стрелков. Синеглазый бородач, с топором на поясе. – Будешь хорошо себя вести, уйдешь живым. Поведешь себя плохо – умрешь. Вот, молодец.
Последняя реплика, снисходительно веселая, одобрила разумное поведение десятиградца, который действительно спрыгнул с коня и направился к бородатому, держа на виду пустые руки.
– Удивительные люди попадаются на дорогах, – балагурил разбойник, пока купца обыскивали, обшаривали седельные сумки, успокаивая нервно похрапывающего скакуна, – я бы даже сказал, непонятные. Ведь не простой ты человек, сразу видно, – бородач взвесил в ладони изъятый у Серпенте кошель, – Золотишко вон, при себе возишь. Одет хорошо. Конь под тобой справный. И едешь в Загорье без всякой охраны. О чем думаешь?
– О сухой комнате и теплой постели, – честно ответил десятиградец.
Разбойник заржал и хлопнул его по плечу:
– Не боишься!.. Ну что там?! – крикнул молодцам, потрошившим седельные сумки.
– Камни, – доложили в ответ. – Золотишко. Цацки с самоцветами. Одежа, как у знатных, золотом шитая… еще чего-то…
– Зубная щетка, мыло, бритвенные принадлежности, туалетная вода, – ядовитым голосом сообщил Серпенте.
– Какая щетка? – переспросил бородатый.
– Зубная, – повторил Серпенте.
– Зачем? – нахальство разбойника стало чуть неуверенным.
– Зубы чистить.
– Зубы?
– Да.
– Зачем?
Серпенте вздохнул.
– Забирайте побрякушки, деньги и что там вам еще глянулось, оставьте мне меч и разойдемся по-хорошему.
– Ты, видать, из благородных, – хмыкнул его бородатый собеседник, – меч оставить. Дорогой, поди, меч-то?
– Я купец, – безразлично ответил десятиградец. И отвернулся, потеряв к грабителям интерес.
Он смотрел на лес, кутаясь в блестящий от воды плащ. Возле лошади продолжалась возня. Дошло и до меча. Один из разбойников пытался вытащить оружие из потертых ножен. Пытался. И не мог. Остальные, кроме тех, что продолжали держать под прицелом купца, заталкивали обратно в сумки, вываленные на грязную дорогу вещи.
– Вот, Краджес, глянь, – подбежал один. Протянул командиру тисненый серебром несессер и плоскую, широкую шкатулку. – В куферке[1], значит, цацки. А в этой хреновине всякая хренотень, на хрен не нужная.
– Что с мечом? – поинтересовался бородач.
– Да застрял, зараза, не вынуть. Думается, меча там никакого и нет, так, для виду ножны с рукояткой повешены.
Краджес открыл шкатулку. Долго смотрел на разложенные внутри, хитро закрепленные на темном бархате драгоценности.
– Мастера делали, – не спросил, сообщил себе самому. – Один ларчик сколько стоит! А уж цацки-то! Бабе вез?
– Женщине, – задумчиво ответил Серпенте. – Хотя… может быть.
– Женщине, – повторил Краджес. – Точно из благородных. Ладно, ты добыча правильная, глупостей не делаешь, и денег с тебя много. Сейчас ты с нами пойдешь, расскажешь о себе, мы тебя накормим, напоим, даже спать уложим. А утром пойдешь дальше.
– Мне с вами не по дороге.
– Ну, не звери же мы, чтобы обобрать человека и даже ужина ему не предложить, – заржал бородатый, – пойдем-пойдем. Или силой тебя вести?
– Не надо силой, – Серпенте оглянулся на своего коня. – Сам пойду.
Разбойники, как им и подобает, жили в лесу, в неуютных землянках. Мимо такого убежища можно пройти в нескольких шагах, и даже не заподозрить о том, что под зеленым холмиком прячется человеческое жилище. Тем более что вокруг лагеря было на удивление чисто. А ведь люди имеют обыкновение гадить вокруг своего дома, не то от лени великой и нежелания за собой убирать, не то от перенятого у зверей обычая метить территорию. Зверь, он метит, а люди – гадят.
На неширокой поляне между деревцами был растянут навес, под которым поместился длинный дощатый стол, скамьи и даже очаг, возле которого священнодействовал агромадный мужичина, с черпаком себе под стать.
Серпенте осматривался, и видел, что и навес, и вся обстановка под ним, ставятся и разбираются меньше чем за час. Вот оно было, а вот – нет. И следов не сыскать. Странные разбойники, право слово. Обычные бандиты все-таки по деревням прячутся, а эти в лесу горе мыкают, но мыкают с претензией на комфорт и даже некоторую изысканность. Об изысканности подумалось, когда узрел десятиградец на поваре белоснежный фартук.
– Вот и пришли, – сказал Краджес, усаживаясь во главе чисто выскобленного стола. – Сейчас жрать принесут. А пока, не обессудь уж, гость дорогой, мы тебя еще разок обыщем. Не наскоро, а как следует.
– Ты скажи, что ищешь, – купец стянул с плеч мокрый плащ и тоже сел, – если есть у меня, я отдам.
