Сергей Чичин - Отстойник
— Да как сказать, — фон повел плечами. — Можно бы и надеть, если, к примеру, он цветом вызывает желание поблевать. Если честно, Мейсон, не хотел бы я быть парнем, на которого она всерьез положит глаз. А ты хоть и очевидный с первого взгляда придурок, но никогда же не знаешь, на что бабы клюют. Так что, если хочешь, могу глаз подбить. В комплекте с твоей истинно гондурасской небритостью должно хватить. Правда, как показывает история, хватает далеко не всегда.
Это он прав. Это я и сам замечал. Потому и не бреюсь, хожу в мятых штанах и туплю по–черному. Что я буду делать, если на меня еще и мимохожие женщины начнут вешаться? Помните про казус с выпадением мне незаслуженных трендюлей?
Тем временем я собрался. Мятые штанцы, древние тапочки с протертыми мысами, на груди футболки застиранная до обесцвечивания черепашка–ниндзя. Отстой, короче. Авось не позарится. На всякий случай, не забыть расплакаться — для вящей надежности.
— Пошли. Лучше смерть, чем бесчестье.
— Серьезно? Я бы подумал.
— Это потому, что чести у тебя так и так нет.
— А разве бесчестье — не от честности? Вот уж чего точно не предвидится.
Ясно, этот филолог–самоучка первым идти опасается. Ну что ж, дом мой, мне и стены в помощь. Я пошел.
И я пошел.
…Первый свой шок я испытал, как и положено — выдвигаясь в этот неустроенный мир из материнского чрева. Второй — когда над моим, в ту пору семилетнего пацана, ухом прозвучал проникновенный голос дяди–полицейского: «Очень осторожно дай мне эту пушку, сынок!…». Серия шоков пронизывает все мое бытие: когда я удачно, но неосмотрительно забрел в женский душ, когда Сенат запретил к продаже пистолеты с большой емкостью магазина, когда мама в темноте метко шарахнула меня парализатором (а потом, растерянно всплеснув руками, шарахнула повторно), и так далее. Короче, жизнь моя — один большой, непрекращающийся стресс. И, покуда жизнь продолжается, стресс тоже множится.
Создание, занятое кухонными хлопотами, оказалось девушкой откровенно восточного типа. Но… акселерация, господа мои! Где миниатюрные японочки времен Второй Мировой, о которых так любят рассуждать наши с фоном деды, собравшись пошлепать картами?… Вот передо мной — чуть ли не полные шесть футов, добавить вместо кроссовок каблуки — будет со мной вровень. Правда, у фона все подруги негабаритные. Вот была одна с кольцом в пупе и с цветной татуировкой на, простите великодушно, заднице… она потом побрила голову налысо и покрасила все стены в своем доме в синий цвет, в знак протеста против вылова тунца, что ли… Так та вообще в дверь еле проходила. Причем по любому на выбор измерению. Любит Мик нетривиальности и не позволяет грубым телесным формам омрачать тонкое душевное восприятие.
Ну вот, рост ростом, а странности гостьи на этом только начинались. Так, оценивши слабо прикрытую спортивной майкой мускулатуру, я решительно развернулся и двинулся обратно — лечь и не просыпаться больше никогда. Женщина с бицепсами — уж лучше молоко с кетчупом. Но на пути торчал фон, личность достаточно монументальная и в столь тесном пространстве, где не больно–то махнешь ногой, практически несокрушимая.
— Вот и он, — сообщил Мик за мою спину. — Тот самый печально известный… гм… или известно печальный Мейсон. А это… не падай ты!… и вообще развернись — это моя старая добрая знакомая Айрин.
Я покорно развернулся и вяло булькнул:
— Весьма!…
И озадачился вопросом — целовать ли руку девице, которая, пожалуй, меня поднимет с не меньшей легкостью, чем я ее. Она–то вряд ли мне поцелует?… К тому же она, наверное, феминистка. Не может не быть. И лесбиянка. И вообще трансвестит. Или нет?
Восточная девушка Айрин с прищуром — или без?… — оглядела мою жеваную персону. Очень так прицельно оглядела, еще и пяточку притерла, словно бы собиралась сейчас ввалить мне с ноги в самую что ни на есть ранимую душу. Глупо и неоригинально. То ли я правда преуспел в создании отталкивающего образа, то ли что–то Мик им такое наплетает про мою скромную персону…
— Не надо, — предупредил я грустно. — И так боюсь.
И щелкнул зубами. Которые не отдраить никаким пепсодентом. Слишком много кофе, уверяет мой стоматолог. А кому легко?
— И не пробуй, — подтвердил фон, протиснулся мимо меня и плюхнулся за стол. — Если я ничего не путаю, последнего такого испытателя полдня от плиты отдирали.
А он орал, как сейчас помню, два раза полиция приезжала и один раз Гринпис. Больно, видимо, когда тебя к раскаленной конфорке прикладывают. А нечего меня обижать на моей же кухне.
Айрин и бровью не повела, но и наезжать поостереглась. Она нахально меня изучала. Я ответил взаимностью. Справедливости ради стоит отметить, что в отличие от давно утративших чувство меры подиумных культуристок она таки сохранила все атрибуты Истинной Женщины, и ежели на нее надеть что–нибудь с глобальными рукавами, то не всякий еще и испугается. Я, например, в любом случае буду покрупнее, и кто ж виноват что к особям с лишними мышцами я отношусь предвзято? Фон, конечно. Это он дискредитирует всю породу качкообразных, отравляя мне жизнь. Тут, кстати, я вспомнил о предупреждении, ссутулился и постарался выглядеть погаже. Видимо, удалось — Айрин никакого интереса ко мне не проявила, а сокрушенно покачала головой и вернулась к ворошению чего–то на сковородке. Вот и хорошо, а то я совсем забыл, как производить те хлюпающие звуки, после которых отношение женщины к тебе меняется на категорически материнское.
Я уселся рядом с Миком. Пусть меня обслуживают. Поимеем от жизни все блага. А о том, кто примчится бить мне морду за право общаться с этой Айрин, постараемся не думать. Какое–то подобие Лу Ферриньо упорно отказывалось покинуть подсознание, хотя и неясно, как там умещалось. Нет уж, это к фону, он тоже горазд протеин жрать.
— Айрин приехала из большого города Сан–Франциско, — сообщил Мик и добыл из–под стола пакет с чипсами. — Это вон там. Нет, вон там. Или нет? Ну да не суть. Для настоящей дружбы нет преград и расстояний. И топографического кретинизма. Угощайся.
Я угостился. Айрин что–то перемешивала на сковородке, стоя к нам спиной. У нее был широкий, армейского образца кожаный ремень. Ниже ремня смотреть было исключительно приятно — ну хоть вой. Выше — бугрящиеся дельтовидные и трапециевидные мышцы крепко подрывали охоту выть, а равно и выказывать восторги иным образом. Никогда не пробуйте восторгаться задницей существа, которое берет становой тягой больше трехсот фунтов. Независимо от отношения существа, для Вас это добром не кончится.
— У нее исключительные способности к языкам, — продолжил Мик меня просвещать под хруст чипсов. — Знает четыре штуки.
— Шесть, — поправила Айрин равнодушно. — Почти семь. На греческом только читаю.
— Почти семь, — согласился фон покладисто. — У нее аж два черных пояса. По тхэквондо и по каратэ сито–рю. В чем разница — убей не пойму, но, наверно, так надо. В детстве, когда я был, если помнишь, хлипким подростком с треугольной мордочкой, она толкала гирю лучше меня. То есть могла ее толкнуть один раз, а я поднимал только до колена.
— Если семидесятку, то сейчас раз полста качну, — похвасталась Айрин по–прежнему безо всяких эмоций.
— Наконец обогнал, — порадовался фон. — О чем это я? Ах да. Чем занимается — мнется и зажимает. Не иначе как шпионит. Может, даже для обеих Корей сразу, а то больно уж хитрая физиономия. Что бы тебе еще сказать хорошего? Про задницу, вижу, нет смысла — ты и сам ее разглядел и прямо даже взглядом пробуравил. Айрин, вот Мейсон интересуется, как ты насчет анального секса? Угощайся, Мейсон.
Айрин не возмутилась. Правда, и не ответила. То ли не поняла, то ли, наоборот, поняла, то ли ей было глубоко плевать на интересы Мейсона. Я убедился, что битья не будет, убрал руки с головы и угостился. Хорошие чипсы, со сметаной и укропчиком.
— Тарелки есть? — осведомилась Айрин вместо ожидаемой мною реакции.
Где–то были, но потом фон приволок дедов бокфлинт от Меркеля, и какая–то сволочь упомянула при нем стрельбу по тарелочкам… Нельзя же с ним так, он все всегда буквально понимает!…
— Нет, — ответствовали мы хором и посмотрели друг на друга обвиняющее. Так, а на меня за что? Я давным–давно не стреляю ни по чему, что нельзя перепутать с вооруженным агрессором,
Ах, ну да. Я — та сволочь, что упомянула…
— Ясно. Налетайте по–свински.
Ух ты. Понятливая и покладистая. Может, не надо ее так уж опасаться? Во всем есть свои приятные стороны. В Айрин их даже не меньше двух. Плюс ко всему семь языков и два черных пояса. Никаких тебе языковых барьеров, и от хулиганов защитит. Да с ней пойти — никто и не пристанет.
Сковородка плюхнулась на середину стола. Какое–то, наверное, экзотическое блюдо. По крайней мере, не то единственное, что готовит Мик: холодная (и почему всегда холодная?) отварная картошка и тушенка — свинина пополам с огнеопасным перцем. Сам я не готовлю из принципа. Мне лень.
