Михаил Ахманов - Странник, пришедший издалека
Сейчас вся их компания, все девять окольцованных и связанных невольников, располагалась меж двух костров под присмотром рослого вонючего бандита с огромной секирой, откликавшегося на имя Коготь. Был он одним их трех ближайших подручных Полосатой Гиены, которых Скиф называл про себя сержантами. Сам Гиена, по-местному – Тха, являлся невеликой кочкой на ровном месте, всего лишь шаманом и вождем маленького отряда степных разбойников – или, если угодно, капитаном. Но замашки и амбиции у этой толстой жабы были генеральские, что внушало Скифу самую острую неприязнь. Как говаривал майор Звягин, не стоит капитану принюхиваться к генеральскому коньяку: пьян не будешь и свое пиво расплескаешь. Верная мысль, Скифу тоже казалось, что всякой гиене положено знать свое гиенье место: начальствовать над двадцатью шакалами, рвать глотки беззащитным антилопам и не строить из себя льва, готового схватиться с буйволом.
Так размышлял Скиф, с горечью сознавая, что он-то сейчас не могучий степной бык, способный поднять хищника на рога, и даже не быстроногая антилопа. Так, нечто вроде кролика-кафала… да еще со связанными лапами…
Желая отвлечься от мрачных дум, он повернул голову к Джамалю и тихо, сквозь зубы, пробормотал:
– Ну, выходит что-нибудь, князь?
Джамаль перекатился на бок и снизу вверх заглянул в лицо компаньону.
– Не выйдет это, дорогой, придумаем другое. Найдется кусок мясца, чтоб подманить шакалов… только выбрать надо полакомей, с тухлинкой…
– Поторопись с выбором-то, – произнес Скиф, – Иначе дело труба.
О себе он, впрочем, не тревожился; колокола Хараны-заступника молчали, а это значило, что он сумеет выкрутиться из любой передряги. Но вот Джамаль… С ним-то что будет?.. С одной стороны, Скиф за него не отвечал, ибо таинственное явление князя в амм-хамматские пределы свершилось по собственной его воле и желанию, и был он сейчас не клиентом, коего полагалось лелеять да беречь, а равным партнером. И в этом качестве князь на законном основании подвергался всем опасностям и риску, всем тяготам странствий в жестоком мире прошлого, где судьбой человеческой правили меч, стрела да аркан. С одной стороны, все обстояло именно так; но с другой… С другой, Джамаль был ему дорог; и не просто дорог, а жизненно необходим. И самому Скифу, и Сарагосе, и всей Системе! Отсюда следовал бесспорный вывод: князя надо спасти, даже если для этого придется назвать пароль, досрочно прервав амм-хамматское странствие. Но такую возможность Скиф приберегал на крайний случай.
Сейчас Джамаль пытался решить проблему иными способами, не столь радикальными: уже два дня он внушал Гиене мысль забыть о пленниках, бросить их где-нибудь посередь степи и убраться к дьяволу. Или к нечистому Хадару, игравшему в шинкасском пантеоне роль Сатаны… Однако все усилия князя оставались тщетными; либо он не мог повторить фокус, сыгранный некогда с Зуу'Арборном, джараймским купцом, либо Полосатый Тха, смрадный хиссап, потомок ксиха, не поддавался гипнозу. Впрочем, надежды Джамаль еще не потерял.
– Как думаешь, – спросил он, по-прежнему заглядывая Скифу в лицо, – куда нас тащат? Тот дернул плечом.
– Сказано было – к ару-интанам, в сеняков превращать… А дальше – понимай как знаешь! То ли продадут кому, то ли…
Он рухнул лицом вниз, едва не перевернувшись через голову; острая боль прострелила поясницу. Коготь, сын ксиха, приложился сапогом по самому копчику! Сапог у него был мягким, шитым из хорошо дубленной шкуры, но ступня не уступала крепостью лошадиному копыту.
Стоя над поверженным Скифом, Коготь с минуту разглядывал его. От шинкаса попахивало немытым телом, пропотевшей кожей и конским навозом; ко все этим ароматам примешивался едкий запах пеки, местного хмельного напитка, который шинкасы потребляли в невероятных количествах.
Коготь прочистил горло, поиграл висевшей на шее серебряной цепью и внушительно произнес:
– Сену! Сену – не болтать, молчать! Твой, мутноглазая зюла, еще говорить. Коготь дух вышибать. Твой до арунтанов не доживать!
– Сам ты зюла, – прошипел Скиф, корчась от боли. – Зюла безносая, ксих недорезанный, хиссапья моча…
Новый удар, в почки, заставил его прикрыть рот. Поминать зюлу, ксиха или хиссапа считалось у шинкасов страшным оскорблением, и за первым ударом тут же последовали второй и третий – по одному за каждый непечатный эпитет. Зюла была огромной бородавчатой жабой, самого мерзкого обличья, обитавшей кое-где в лесных ручьях; ксих являлся абсолютным подобием земной свиньи, а хиссап напоминал бесхвостого койота, вонючего, словно скунс. Все эти тварюги Скифу еще не встретились ни разу, но ему пришлось свести с ними заочное и самое близкое знакомство, так как язык шинкасов наполовину состоял из проклятий, божбы да смачных ругательств. Правда, до русского в этой части было ему далековато.
– Молчать! – прикрикнул Коготь, раздуваясь от злости. Его физиономия, почти безносая, с огромной выступающей челюстью, побагровела, сальные черные пряди разметались по плечам. Остальные шинкасы, развалившиеся сейчас на траве по другую сторону костра, почти ничем не отличались от этого неандертальца: были такими же темноглазыми, смуглыми, плосколицыми, с ноздрями, смотревшими не вниз, а вперед. Скиф, светловолосый и белокожий, казался им, очевидно, уродом, что подчеркивалось неоднократно и в самых крепких выражениях и Полосатым Тха, бандитским капитаном, и его сержантами, Клыком, Когтем и Ходдом-Коршуном, и прочими воинами, включая распоследнюю шваль – Пискуна и Две Кучи.
Коготь ткнул пленника топорищем в ребра. Секира его весила килограммов пять и древко имела соответствующее – длиной в полтора метра, толщиной с лошадиную ногу, украшенное кольцами из серебра. Скиф уставился на нее с вожделением. Были б у него свободны руки… и если б он добрался до своей катаны и топора… или хоть до проволоки, зашитой в комбинезонную лямку…
Мечты, мечты! Ну, добрался бы, совладал с Когтем, самым крепким бойцом в отряде… Так ведь оставалось еще два десятка! Против них не выстоять… ни в одиночку, ни на пару с Джамалем… Разве что семь братцев-невольников помогут? Но с ними Скиф еще не успел свести близкого знакомства.
– Глядеть туда, мешок с дерьмом Хадар! – Древко секиры вновь прогулялось по Скифовым ребрам. – Глядеть! – Коготь вытянул над костром длинную мускулистую руку. – Твой скоро менять на сладкий трава, вот так! Твой стать сену… ничего не понимать, ничего не видеть, не слышать, только работать. Пока твой видеть, понимать – глядеть! Глядеть, какой шинкас грозный воин! Бояться шинкас! Сильно бояться!
– Боялся моськи волкодав… – пробормотал Скиф, но тут Джамаль, вытянув связанные руки, коснулся его локтя:
– Слушай, дорогой, не надо, не заводись. Побереги здоровье. И погляди… Может, придумаем чего.
Совет был мудр; очевидно, поэтому Коготь и не приложился рукоятью секиры к пояснице торгового князя. Впрочем, с Джамалем шинкасы не рукоприкладствовали – оттого ли, что был он черноволос и смугл, как сами они и остальные пленники, или подчиняясь некой таинственной эманации, исходившей от великого финансиста. Эманации сей не хватало, чтоб подчинить Полосатого Тха, но по крайней мере князь ухитрялся избегать побоев.
Скиф, уже не огрызаясь, в угрюмом молчании уставился на пространство за костром, где важно восседал Гиена в ожерелье, в котором сверкали пуговицы с пижамы Джамаля, с чашей пеки в левой руке. Троном степному князьку служили три седла, поставленные друг на друга; остальные седла и упряжь были аккуратно разложены в стороне, вместе с большими секирами, луками, колчанами и походными мешками. Имелось там и два-три длинных прямых меча, украденных либо отвоеванных у амазонок из Города Двадцати Башен; однако ни шлемов, ни металлических панцирей Скиф не замечал. Похоже, шинкасы брезговали доспехами, предпочитая идти в бой нагими по пояс, в одних своих устрашающих масках из размалеванной кожи.
Чуть дальше, за рядом седел и секир, фыркали стреноженные кони. Их, как всегда, стерегли Пискун и Две Кучи, обладавшие самым низким статусом в орде и потому назначенные на роль вечных козлов отпущения. Прочие шинкасы, числом восемнадцать, сгрудились перед своим владыкой, размахивая легкими топориками и ножами длиной в половину руки. Лица их прикрывали плотные кожаные маски, одевавшиеся, как знал уже Скиф, и во время сражения, и во время боевых плясок; то и другое посвящалось Шаммаху, богу Чистого, Одноглазому Кондору Войны, Всевидящему Оку.
Тха отхлебнул из своего серебряного кубка, шлепнул правой ладонью торчавший у колена небольшой барабан; резкий звук раскатился в сумраке ночной равнины. Из толпы выступили двое: коренастый Клык и широкоплечий жилистый Ходд-Коршун, самые сильные воины после Когтя. Клык был обнажен до пояса, и с шеи его свисало ожерелье, а Ходд щеголял в безрукавке из оленьей шкуры мехом наружу и широких браслетах. Каждый держал топорик с треугольным лезвием и длинный нож; маска Ходда пестрела серыми полосами, маска Клыка была размалевана рыжей охрой. Скиф отлично видел обоих: света хватало, так как над степью уже взошли луны, темно-багровая Миа и Зилур, больший из двух серебристых амм-хамматских сателлитов.
