Сергей Абрамов - Медленный скорый поезд
– И не неси. Тебя с рейса заберут тамошние ребята, отвезут в отель. Что нужно, у них и возьмешь. Они не в курсе дела, просто ребята из разведки, знают, что тебе надо чуть-чуть помочь в гуманной и абсолютно безопасной миссии. Они же и встретят тетеньку, привезут в порт.
– А вот этого не надо, – не согласился Пастух. – Я сам ее встречу в порту. А они пусть подстрахуют. Но чтоб не светились. Я ее по фотке узнаю.
– И по росту, – засмеялся Наставник. – Метр с полтиной буквально. У нее ж и фамилия от приемных родителей – Кляйн. Марина Кляйн. Маленькая, значит… Короче, иди вон отсюда и не возвращайся без Маленькой…
Вот и поговорили. А в сухом остатке есть объект, которого следует сопроводить, обиходить, окормить, оберечь и по финалу сдать кому-то с рук на руки. Финита. Теоретически объект могут в дороге перевербовать, похитить, даже стереть. Очень теоретически. Приказ краток и невнятен по сути: бди, Пастух денно и нощно. То есть неусыпно заботься об объекте, следи за ним, бодрствуй все шесть с лихом суток ходу с одного края Страны и почти до другого. Всего-то и делов, как говорится…
Глава первая
Лететь во Владик предстояло долго – восемь с половиной часов, а то и больше, уж какой рейс выпадет. Ехать обратно по «железке» много дольше – сто сорок шесть с копейками часов, но там хоть передвигаться по вагону можно, полежать можно, поспать вдоволь, какую-никакую зарядку сделать, на дальней станции сойти – трава по пояс… Выходит, что эти сто сорок шесть часов поездом лучше девяти часов самолетом?
А вот и нет, думал Пастух, и то и другое плохо, потому что все одно долго и нудно. Бессмысленная потеря времени. Но все его эмоции на сей счет, понимал он, суть каприз и вообще фигня. А каково, к примеру, было высидеть трое суток на жаре в колючих кустах и со снайперской винтовочкой «М-24» – такой же, как и та, из коей по научной бабушке стреляли? Тяжко было. Но сидел. Кстати, по времени – полдороги от Владика до Москвы… И высидел того, кого ждал. Убил, естественно. Стоило это трехсуточного терпения? Бог его знает…
Пастух умел делать дело и никогда не заморачивался на счет жары, холода, голода и прочих неудобств, сопутствующих любому военному заданию – всегда военному, будь то война, будь то мир. Да и мир-то по нынешним временам очень сильно напоминает войну. Когда тихую, невидимую. Когда громкую, очевидную, бессмысленную – вроде многотысячных толп, спорящих о том, каким должен быть президент страны… Да каким бы ни был, все одно – был, есть и будет. Какой ни на есть, да хрен его снимешь, Конституция не позволит. А народ быстро привыкнет, стерпится, народ у нас, конечно, шумный, но в итоге всегда сговорчивый…
Вылетел Пастух из Шереметьева в двадцать минут пятого, летел спокойно, ел, когда давали, а в остальное время спал, поскольку разница во времени между столицей и Владиком составляет семь часов. Поэтому прилетел он в шесть пятьдесят по-местному, сразу в отель поехал. Знал – в какой, живал он в нем как-то. И на сей раз его выбрал, потому что отель был самым большим в городе, шестьсот с лишним номеров, толпа постояльцев, в которой и жену родную сразу не узнаешь, а уж Пастуху в толпе потеряться – плевое дело. Но полезное.
А маленькую бабушку в отель вести не понадобится. Ее теплоход причалит в порту в тринадцать пятьдесят плюс-минус какие-то минуты, а поезд «Россия» отбывает в Москву в пятнадцать тридцать. Времени – только-только доехать из порта на вокзал. А ему – лишние три часа поспать в нормальных условиях. Сибаритство, конечно, но очень утишает. А что какие-то деньги на отель истратил, так они ж казенные, без счета отваленные, Наставник на своих людях не экономит.
Поспал, расплатился за сутки проживания, поехал в порт.
Японский корабль оказался большим, четырехпалубным и не шибко молодым. В порт Владивостока он пришел практически вовремя, минут двадцать причаливался, спустил пассажирский трап. Марину Пастух узнал сразу: такие маленькие тетки и нынче и вообще во все времена – редкость, а эта была ну прямо фея с цветка – на все отпущенные ей полтора метра, – крошечная, еле-еле до груди Пастуха доросла, уютно полненькая, быстрая, счастливо улыбающаяся и совсем даже не старая, несмотря на серьезный паспортный возраст. Если с точки зрения Пастуха, то, конечно, пожилая, а еще и шустрая, легкая, веселая. Прямо колобок из сказки.
– Здравствуйте, – сказала она звонко и радостно. И утвердила: – Это вы меня встречаете.
С ударением на «вы». Русский ее был вполне русским, несмотря на долгую жизнь в Германии, а потом в Японии, ну, может быть, что-то прибалтийское, на слух Пастуха, в ее русском имело место. Чуть-чуть. Мило даже.
– Я, – сказал Пастух. Странно, но бабуля ему, осторожному на эмоции, понравилась. – Меня зовут Пастух.
– А меня – Марина, – сказала она.
– А по отчеству?
– Давайте безо всяких отчеств. Марина – и все.
– Давайте, – с некоторым удивлением сказал Пастух, – только я сразу не привыкну…
– Привыкайте не сразу, – позволила Марина. – Я потерплю. А когда поезд на Москву?
– В пятнадцать тридцать. Надо поторопиться.
– Успеем, – уверенно сказал средних лет мужик, один из двух Марину сопровождавших. – Я звонил в Управление. Они дали указание железнодорожникам придержать поезд, если не будем успевать.
Все было выстроено по уму, счел Пастух, Контора веников не вяжет. Придержать поезд на десять – пятнадцать минут, а то и на полчаса, – да они бесследно потеряются в шести с лишним сутках пути.
Однако успели.
Загрузились в вагон, попрощались с провожающими, познакомились с проводницей, явно предупрежденной о каких-то супер-дупер пассажирах, помахали в окошко руками, тронулись.
Заказывая билеты на «Россию», клерки администрации Президента знали точно: люди в Москву едут солидные, важные, им непременно нужен вагон СВ, а в нем – купе «люкс», и чтоб два проводника на вагон, и чтоб чистый туалет, и глухие – тоже чистые, главное! – шторы на окнах, и еще одно главное: питаться лучше бы не в вагоне-ресторане, а в своем купе, обслуга ресторанная все заказанное мухой принесет. Такой вот поезд. Это удобно, счел Пастух, и благонадежно, поскольку идти в вагон-ресторан, сидеть там на виду у всяких пассажиров – не всегда комильфо, особенно когда любой из пассажиров может оказаться наймитом ЦРУ или Управления госбезопасности Японии.
Типа того. Но – в теории.
Хотя Пастух слабо верил в теоретически возможные попытки похитить Марину из поезда. Или вообще ликвидировать как персону нон грата на этом белом свете. Ну на хрена? Научный мир – это если и мафия, то все ж какая-никакая интеллигенция. С оговоркой: научная. Трудновато представить, что какие-то ученые мужи нанимают не интеллигентных, но опытных в своей профессии киднепперов, а те уносят женщину в мешке из-под картошки и вываливают где-нибудь в лаборатории перед компьютером или чего там еще есть? Нет, это тоже не комильфо, если чуток подумать…
А уж она и вовсе о том не думала.
Для начала она открыла нехилую дорожную сумку и оттуда стала доставать вот что: сперва – непочатую коробку конфет, потом – карманный нож с множеством опций от лезвия и штопора до отвертки и консервной открывашки, потом – коробку конфет с японскими иероглифами и девушкой в кимоно на фоне Фудзиямы, потом почему-то – средних габаритов альбом, явно с фотографиями, а в итоге – японский цветной журнал с ее портретом и, очевидно, портретом ее покойного мужа: рядышком они стояли, а сзади опять была Фудзияма.
– Это я, – сказала она, замечательно улыбаясь, – а это мой покойный муж Генрих или Гена по-русски.
Странным это казалось. Выросла она и утвердилась по жизни в Германии, много лет прожила в Японии, откуда ж тогда такие истинно русские, даже скорее советские хозяйственные замашки?..
Купе было невыносимо парадным, хотя и одновременно уютным, что вообще-то редко совмещается. Две низкие полки, мягкие, застеленные накрахмаленным бельем, по две пухлых подушки на каждой. Тяжелые шторы с ламбрекенами – золотые, парадные. На приоконном столике – бутылки с водой, маленький букетик живых цветов, на подносе – два тонких стакана, рядом – две чашки на блюдечках, а еще и корзиночка с конфетами и печеньем. И плюс выложенное Мариной…
Пастуху приходилось ездить по стране на поездах. На других. Где висели серые от вековой застиранности занавески на окнах, где чай подавался в треснутых граненых стаканах с железными подстаканниками и вообще не имел вкуса чая, где – вот главное! – подушка на полке была всего одна, плоская, жесткая, и наволочка почему-то всегда чуть влажная, а проводницы доброго слова не знали, но злых знали много. И если вдруг попадался запасливый и гостеприимный сосед или соседка по купе, по вагону, по полке, если говорили Пастуху: «Давай перекусим, мужик, чем Бог послал», то он с благодарностью принимал участие в дорожной трапезе – всегда долгой, многословной и ни к чему никого не обязывающей.
