Сергей Плотников - Техническое задание
— Маяк они нашли, — на секунду высунулся из люка один из четырёх бахадуров, составлявших личную… ну, не охрану – скорее свиту бека. Князь всё-таки – на официальные мероприятия и без свиты невместно. Заодно и накормить, и катер вести есть кому… и добры молодцы постоянно под присмотром наставника, что не даёт свернуть не туда при постижении трудного родового Пути степного воина.
— Не страшно, — скорее сам себе, чем скрывшемуся ученику, сообщил стоящий у леера монгол. — Я уже их вижу…
На катере преследователей тоже заметили – связать найденный маячок и прущий «на всех парах» далеко не тихий и высоко сидящий над волнами катер на воздушной подушке было проще простого. Судно воров взревело двигателем, махом выходя на глиссирование… и расстояние продолжило сокращаться: небольшой личный кораблик бека имел максимальную скорость процентов на двадцать выше. Абишев терпеливо дождался, пока расстояние между судами не сократится до километра и швед не начнёт вопить в эфир на аварийной частоте о «необоснованном преследовании и попытке тарана», и, не торопясь, полным гордости движением поднял с палубы и установил в специальный держатель копье-«сигну»: этакий национальный вариант стяга из развевающихся конских волос, лент и прочей красоты. Хорошо быть диким батыром-коневодом из диких монгольских степей: пожалуй, подними свой вымпел русский боярин или ханьский гойзу,[5] засевший на шведской посудине потомок захудалого дворянского рода мог бы и попытаться уйти, пока катера береговой охраны зажимали бы «преследователя» (и попробуй погранцам быстро чего докажи). Сейчас же, едва разглядев сигну, оба катера «береговиков» замедлились до скорости судна Тогжана и пошли параллельными курсами: не такое уж нынче частое явление – Поединок Чести. Наверняка все свободные от вахты сейчас прилипли к иллюминаторам с биноклями в надежде рассмотреть подробности. Вот, точно, шведы начали сбавлять ход: наличие благородного на борту, в другое время почти гарантированно исключающее осмотр катера, теперь вынуждало этого самого «благородного» предоставить преследователю возможность честно себя атаковать. Честно – это значит на родовом оружии… которым у Абишева, кроме плетки-семихвостки значился ещё и мощный боевой лук. И первой же стрелой он намеревался «промахнуться» по двигателю прогулочной лодки: от отца он научился не только вечным истинам Первого Пути,[6] но и ещё кое-чему. Расстояние быстро сокращается – ученик, управляющий СВП-судном, тоже сбавил обороты… ещё чуть-чуть… На палубу шведа выбрался худощавый молодой пацан с длинным прямым мечом и – надо же! — в облегчённом подобии лат без шлема… Батыр резким движением подхватил с палубы лук, натягивая тетиву… и заполошно заоравшее чувство опасности заставило его со всей силы оттолкнуться от борта катера.
— КХРРРРАКХ!!! — оглушительный грохот едва не разорвал барабанные перепонки, толкнув в спину. В воду бек-оружейник упал, уже лишившись сознания. Очнуться ему будет суждено только два месяца спустя, когда тренированный организм адепта всё-таки справится с последствиями близкого удара рукотворной молнии, превратившего судно на воздушной подушке в пылающие обломки. Узнав, что четверо находящихся на борту учеников-бахадуров не смогли покинуть катер столь же вовремя и погибли, швед под шумок успел отойти в сторону и незаметно утопить контейнер, а «мага»[7] (одного ли?), ответственного за атаку так и не нашли, он только мрачно кивнёт.
За четыре года до начала событий.Самые невероятные красоты природы ли, творения рук человеческих – могут стать обыденными, если подолгу жить среди них. И в рвущихся ввысь громадах американских мегаполисов, и в глухой непролазной сибирской тайге, и в бесконечности арктической тундры, и в сплошной зелени тропических джунглей есть свое, неповторимое очарование – для тех, кто приехал туда его увидеть. Для местных же – фон и фон, ничего такого. Даже если утром приходится кочергой медведя от поленницы отгонять или же, скажем, вечером вокруг юрты класть петлю аркана из конского волоса – от змей и скорпионов. Рутина – не меньшая, чем, скажем, регулярно платить за бытовые удобства и пытаться ежедневно не опоздать на работу, не попав в аварию в большом городе. Можно ещё и поспорить, где человек страдает и напрягается больше… Однако, привыкая к особенностям места жизни своего, человек незаметно и неотвратимо меняется и сам. И меняется тем сильнее, чем более сурова красота и чем более грозит она необоримыми случайностями, превозмочь которые не в человеческих силах, а можно лишь узнать по незначительнейшим признакам о приближающейся угрозе и вовремя убраться… если получится, конечно. Иногда человек настолько сживается с этими угрозами, настолько становится гармоничен фону, что и сам из категории «лишь жителей на некой территории» переходит в категорию «местных красот», органично вплетающихся в пейзаж.
Наверное, более всего явление сие иллюстрируют те люди, семьи и народы, что живут средь гор. Могут в известном смысле с ними потягаться лишь туземцы с небольших океанических островов, отрезанных друг от друга сотнями и тысячами километров соленой воды… Вот «рыбьи хляби» от «костей земли» отличаются всеместно: волны – само непостоянство, а горы – те же, что стояли тысячи и десятки тысяч лет. Застывшая в камне стихия располагает к таким же изменениям в людях: жители как бы учатся у камней твердости взглядов, чувству родства в череде поколений и весомости решений. Камень долго может лежать на одном месте, но если скатился и начал падать – попробуй, останови…
Боярин Салтыков Всеволод.— Ты понимаешь, о чем просишь меня, друг? — после длинной паузы, во время которой моложаво выглядевший боярин как будто советовался с видимыми в огромное панорамное окно горными вершинами, развернулся к беку Абишеву Салтыков. — Тебя едва не убила молния, сведенная с небес нечистым на руку колдуном, а ты хочешь, чтобы я инициировал ритуал, который, будь я язычником, назвал воззванием к богам…
— Нет Бога кроме Всевышнего Вседержителя, — Бек не отрывал взгляда от потомственного отшельника: семья Салтыковых уже какое поколение проживала в пожалованной когда-то самим Иваном Пятым вотчине среди гималайских гор, куда ходу посторонним или случайным людям практически не было. — Бог есть дух, не важно, как зовем его и каким именем величаем. Его сила не в Силе, но в нас, его детях… а тех, про кого ты сейчас говорил, просто нет. Есть Сила.
— Но одним Сила отвечает и подчиняется, других же игнорирует, — изогнул губы в подобии улыбки хозяин поместья. — Ритуал, о котором ты пришел просить меня, есть суть обращение к Силе, воззвание к Её воле – которую ты как раз отрицаешь… и результат может тебе совершенно не понравиться. Я уже молчу о том, что это не маленький шарик огня и не Маскировочный Купол – вмешательства такой категории по-настоящему раскачивают мировое Равновесие… Это ведь не какой-то там фиглярский фокус, не использование явления природы, которое и само так или иначе произойдет – это настоящее Чудо. А чудеса, знаешь ли, просто так не происходят… и никогда не проходят бесследно. Мир, как бы пафосно это не звучало, после вмешательства уже никогда не станет прежним. Уж поверь тому, кто в этом действительно разбирается.
— Именно потому ты оказался последним в списке, к кому я обращаюсь, — теперь настала очередь бека улыбаться… вот только улыбка вышла весьма недоброй. — Но, извини, если люди, толкующие про «защиту мирового равновесия», собираются из-за этой философской абстракции разрушить мою страну, то я уж тем более не желаю сдерживаться.
— То есть ты решил потратить данное еще твоему прадеду право обращения к Вратам Белой Лебеди, как способ не складывать все яйца в одну корзину?! — Всеволод так удивился, что перестал привычно щуриться. Морщинки, покинувшие уголки глаз и лоб, разгладились без следа, и сразу стало заметно, насколько сильно боярин внешне отличается и от славянина, и от ханьца, и уж тем более от казаха или араба. Оставалось только гадать, как же выглядела много столетий назад та самая дева-Лебедь, по преданию ставшая женой первого представителя рода Салтыковых, чьи черты не изгладились в потомках за столько поколений.
Сам беззвестный основатель боярского рода, тогда еще безродный витязь оказался лихим рубакой и стрелком, а уж при поддержке колдуньи великой силы, вернувшись в родную станицу, и вовсе смог сколотить собственную невеликую флотилию, живущую исключительно пиратством да контрабандной торговлей. Корабли лихой четы сопровождали караван царевны Софьи Палеолог – некоторым врагам греки предпочли заплатить за защиту немалого приданого, перевозимого за знатной невестой, и ничуть не прогадали. За свою внешность чудесную и мудрость неземную рекомая Лебедь, уже не девица, легко вошла в свиту откровенно скучающей дочери базилевса, да так в ней и осталась. И вроде как поучала детей багрянородной и московского кнеса сотней сотен премудростей. А дети детей тех, собирая наследство распавшейся Золотой Орды, дошли аж до самых вод Тихого Океана, переплюнув достижения ордынских ханов, обломавших когда-то зубы об великую империю Хань. Точно известно, что в этом походе сопровождал Ивана Пятого и наследник Салтыковых, и свершил нечто, за что его пожаловали укрытой от глаз людских горной долиной… и подозрительно быстро забыли. Впрочем, и не мудрено то: первый Император что есть сил старался решить все множащиеся внутри- и межцерковные конфликты, и сильный независимый колдун в свите, вызывающий одинаковую ненависть как православных священников, так и буддистских монахов, и учителей-даосов откровенно говоря, мешал. Про способности Салтыковых очень быстро забыли, а историю так умудрились переврать, что по сравнению с народными сказками о «Царевне-Лебеде» баллада о короле Артуре, повествующая о, в общем-то, аналогичных событиях (что наводит на разные мысли, да), кажется предельно историчной летописью. Умный мужик был прозванный Победоносцем, и тайная служба государева, опричной зовущаяся, у него уже была. Другой вопрос, почему сама царская фамилия утратила знания о таком, прямо скажем, стратегически важном оружии – уж кем-кем, но дураком, способным случайно забыть такого сподвижника, первый император не был.
