Сергей Клочков - Дар Монолита
— Я сказала — стоять! — Хип, судя по звукам, щелкнула предохранителем «сайги» и отступила на пару шагов назад. Ну до чего же досадно, что глаза совсем не желают открываться, а от жара в голове гудит тяжелый колокол. Знал бы, что вот так меня развезет, лучше бы не устраивал привала. Эх, «чернушка», сволочь… доедает она меня, похоже.
И Хип не стреляет. Значит, человек пожаловал… ну, или зомби хорошо сохранившийся. Приходилось стажеру в людей стрелять. По мародерам как-то раз, меня прикрывала. Во вчерашних друзей «долговцев», когда вышел тот мерзкий расклад, и мирно разойтись не вышло, и получил я в перестрелке эту самую пулю, будь она неладна. Но сердце у моей девчонки не каменное — и пленных мародеров, в упор Сионистом расстрелянных, жалела до слез. И в «долговцев» картечью била не потому, что у нее давняя ненависть к черно-красным, кстати, вполне объяснимая, а лишь потому, что эти самые «долги» по Луню, по мне то есть, стреляли. Жизнь анархистку мою по голове не погладила, не приласкала, однако не озлобилась девка, не стала зверьком. Душа у нее добрая… зомби как-то к костру ночью вышел, когда мы к схрону до темноты добраться не успели. Ладно, я проснулся от криков и успел визитеру полбашки снести. А Хип — в рев, да нешуточно так. Говорила, не злой он был, даже разговаривал из темноты как человек нормальный, живой. Просил погреться у огня, мол… а когда вышел к свету, стажер и увидела, что глаз у мужика нет, и вместо носа дыра. Это же надо, додуматься — ночью лясы точить непонятно с кем. А если излом? Или, того хуже, контролер? Болтала она… однако, думается мне, что и вправду не опасен был тот мертвец, Зоной поднятый. Тогда не доверял я еще интуиции Хип, только начиналось у нас все — и ходки совместные за хабаром, и то, что поважнее любого хабара будет. До сих пор говорит Хип, что не опасен был тот зомби, не нападал он, а просто хотел погреться и поговорить. Не поверил я ей тогда, отругал крепко, был бы парнем стажер — так и за плюхой бы не заржавело. А потом с Доктором поговорил и понял — зря я тогда наорал на девку. Видать, в некоторых фокусах Зоны она лучше меня понимает… может, и прав Док, что агрессия — не всегда правильный подход к Зоне.
И все-таки, кто же к нам в гости пожаловал? Паршиво, что глаза до сих пор не желают открываться, а соображать нормально, когда температура под сорок, если уже не выше, никак не получается. Воспоминания, образы идут обвалом, чуть ли не локтями друг друга распихивают, а вот две мысли связать не выходит, хоть ты тресни. Каюк Луню. Нет у меня даже двух дней — уже проваливаюсь во тьму, «чернушкой» эту заразу Зоны не только ведь за черноту вокруг раны называют. Удивительное дело… не страшно помирать. Знал ты, сталкер, на что идешь, понимал прекрасно, что Зона не позволит встретить старость, может, и свыкся ты с этой мыслью. Может, от сильнейшего жара, в полубреду не выходит как следует испугаться. Факт, не страшно… но обидно чертовски. До слез. Жить-то мне действительно хотелось и нравилось. Не надышался я, если можно так сказать, жизнь моя, а не существование, в сущности, совсем недавно началась, и жаден я был до нее очень. Уже заранее тоска берет по улыбке и глазам Хип, обидно не чувствовать запаха ее волос, не слышать смеха. Да и стыдно, честно говоря, перед стажером. Нехорошо я с ней поступил, что бросать собрался. Наверное, вот в этом самом подвале и брошу… ох, только бы глупостей она не наделала.
Не знаю, сколько прошло времени от щелчка предохранителя и угрозы, которую Хип устало, почти обреченно бросила кому-то, пожаловавшему в «наш» подвал. Может, секунды, может, несколько минут. Но ответ я все-таки услышал.
— Опусти оружие. Мы не сражаемся с тобой. Нас привел бледный ангел. Вы нужны Монолиту. Вы не умрете. Уже не умрете.
Ну конечно… спокойный, ровный, совершенно невозмутимый голос, почти лишенный интонаций. Ни угрозы, ни дружелюбия, вообще ничего. У тех, кто говорит таким голосом, обычно ясный, бессмысленный взгляд и выражение бесконечного счастья на лице. Лютые, беспощадные воины, начисто лишенные страха смерти, сталкеры, непостижимым образом выживающие в самых черных местах Зоны. Люди, ну, или почти люди, спокойно уживающиеся рядом с контролерами и кровососами. Монолитовцы.
— Он уходит, братья.
— Мы пришли слишком поздно.
— Рана плоха. Ему осталось несколько часов.
— Его жизнь давно уже не принадлежит ему. Смотрите, братья, он живет иной жизнью. Но он уходит очень быстро. У нас мало времени, и мы должны успеть. Его ждет Монолит.
— Его призывает Светлый. Они неверные, но они нужны Великому. Выполним его волю, братья. Славься, Монолит!
— Славься! — дружно гаркнули сразу несколько голосов.
Что-то произошло. Чернота мира качнулась, я услышал, словно издалека, шорох грубой ткани, наверно, брезента, щека почувствовала холод. Где-то очень далеко, на самом краю моей черной вселенной кто-то зарыдал, но эти звуки скоро стихли, а потом я смотрел, как по багровому ночному полю бежали тысячи, десятки тысяч солдат, громко стуча ботинками по сухой растрескавшейся земле. Их было много, до самого горизонта, залитого больным розовым светом, мелькали их темные, угловатые фигуры, и вокруг уже не было Зоны, Припяти, заброшенных многоэтажек, а только бесконечная степь с выгоревшей до пепла травой и горячий, пыльный воздух, больно царапавший горло. А солдаты все бежали, от их мерного топота и хриплого дыхания почему-то качалась, вздыхала земля, и меня страшно тошнило от этих звуков, покачивания и, почему-то, понимания того, что мучительный этот бег никогда не закончится. Я кричал им, чтобы они остановились, потому что я уже не мог выносить эти звуки, меня мутило все сильнее, но спекшиеся, мрачные лица изможденных людей даже не поднимались, никто не оборачивался на мой крик. Только иногда из черно-красной, обжигающей мглы показывался странный, даже страшный лик известково-белого цвета, и мне становилось немного легче, я почему-то знал, что существо это не злое. И еще помогало мне чье-то незримое присутствие, настойчивое, мягкое тепло, крепко державшее меня здесь, не позволявшее уйти в тихую, спокойную тьму, где не было бы этих жарких, багровых полей, непрекращающегося топота тяжелых ботинок и тошнотворного покачивания. А потом, когда из горячей темноты показалась громадная прямоугольная тень, а на фоне совсем черного, словно сажа, неба выплыла высокая полосатая колонна, теряющаяся во мгле, грохот ботинок прекратился.
— Вы нужны ему.
— Мы не можем идти дальше.
— На этом месте живым долго быть нельзя.
— Да, мы не можем больше быть здесь. Мы уходим.
— Великий ждет.
— Ангел проведет вас к нему.
И все плохое, тяжелое стало вдруг уходить: дурнота, жар, боль растворялись, я смог вздохнуть и открыть глаза. Тут же исчезло бесконечное багровое поле с бегущими людьми, перестало тошнить… я словно всплывал к прохладному воздуху из кипящих черных глубин лихорадки.
— У тебя мало времени, — произнес высокий, одетый в серый комбез мужчина, чье лицо было скрыто маской респиратора. На серый бетон дороги с тихим цоканьем упал пустой шприц-тюбик. — Полчаса. Может, час. Это не лекарство, оно тебя не спасет, не вернет к жизни. Иди.
— Ты уже не здесь, сталкер. Ты на гранях мира… второй смерти ты не вынесешь, поэтому поспеши, — добавил другой «монолитовец».
И два десятка людей в серых комбинезонах разом отвернулись от нас и, построившись в колонну, начали просто уходить, даже не оборачиваясь.
Значит, час… слышал я о странных шприцах без маркировки, заправленных какой-то исключительно сильной дрянью. Говорят, что ученые поначалу интересовались этим составом, а потом — как отрезало, и непонятно почему. Барыги их тоже не покупали, мало того, «Долг», активно воевавший с «Монолитом», не раз брал эти шприц-тюбики в качестве трофеев. Но тоже — поначалу. Потом «долги» просто давили их каблуком прямо на дороге, по слухам, это им военные так посоветовали, по дружбе. И — ничего. Никакой информации… известно только, что после инъекции человек живет пару часов, не больше, и это если не ранен. Раненый — от пяти минут до получаса… причем раны могут быть такими, что никогда и не подумаешь, что человек жив еще, и не просто жив, а уже выдернул чеку из гранаты или приготовился в упор расстрелять врага, как только тот подойдет ближе. Потому и говорят, что к пострелянным «монолитовцам» подходить нельзя. Даже если в нем десяток пуль сидит, даже если пополам его разорвало… ну, а если уж приспичило обыскать, так издалека в голову выстрели сначала, и только потом подходи. Сколько раз бывало, когда «мертвый» фанатик гранату под ноги сталкерам выкатывал… страшная это дрянь. И не поймешь — то ли наркота, то ли стимулятор мощнейший, то ли еще какая химия.
Я легко поднялся с наспех сооруженных носилок, брошенных «монолитовцами». Хип отшатнулась от меня, только взглянув в глаза, но тут же ощупью нашла мою руку, вымученно улыбнулась. Молодец ты все-таки у меня, стажер. Знатный из тебя сталкер получился. Пенка, не говоря ни слова, просто повернулась к громадине Саркофага. Успеем.
