Закон оружия - Силлов Дмитрий Олегович "sillov"
Но – нельзя. Игнат сказал: погибла дружина – так теперь вы за нее. Кто, кроме вас, защитит князя? И мечи раздал – настоящие, боевые, с несмываемыми бурыми пятнами на ножнах и на кожаной оплетке рукоятей. Те, что остались от ратников, погибших на стенах. И много их было, тех мечей. Больше, чем оставшихся в живых отроков.
Когда спать хотелось совсем уж нестерпимо, отрок до боли сжимал в ладони твердую рукоять – и вроде как отпускало на время, словно боевое оружие делилось с парнем своей суровой, спокойной силой.
В ночи колыхнулся силуэт человека, приблизился, стал отчетливее. Отрок сморгнул, прогоняя остатки сонливости, и чуть подправил левой рукой ножны на поясе, чтоб удобней было выхватить оружие – мало ли? Крепостной ворот – ключ к мосту и воротам. И Игнат, и покойный воевода наказывали беречь его пуще глаза и ставили к нему лишь особо отличившихся смекалкой и постижением воинской науки. Но на фоне дальних сполохов пламени разглядеть лицо приближающегося человека было невозможно.
– Кто там? – воскликнул отрок, берясь за меч. Послушный движению клинок на палец вышел из ножен.
– Я, – ответила темнота.
– А, это вы, дядька Семен, – перевел дух отрок. Крестовина меча расслабленно щелкнула об устье ножен. – Я уж подумал, кто бы это среди ночи…
Широкое лезвие подсайдашного ножа, выброшенное вперед из широкого рукава медвежьей шубы, легко перерезало горло отрока и вонзилось в шейный позвонок, мало не смахнув с плеч головы, – этим оружием многие в Козельске и помимо дружинников отменно владели с детства. Сильные руки подхватили падающее тело и мягко опустили рядом с во́ротом.
Семен воровато оглянулся. Никого. Тогда он медленно выпрямился, уперся в плечо отрока ногой и, выдернув нож, тщательно вытер его о рубаху мертвеца. Держать оружие в чистоте и опрятности в Козельске тоже учили с детства.
Засунув подсайдашник обратно в чехол на поясе, Семен истово перекрестился, взялся за рукоять ворота и осторожно толкнул ее вперед. Шестерни плавно тронулись с места. Вроде не скрипнуло ничего.
– Ну, с Богом, – прошептал Семен.
– Поможет ли Господь в таком деле-то? – эхом отозвался голос из темноты.
Семен вздрогнул, бросил рукоять и вновь схватился было за нож.
Из ночи вышли двое. Подсайдашник дрогнул в руке Семена.
– Сон неладный увидел, братко? – спросил Игнат. – Али под шкурами жарко стало, решил проветриться?
Его взгляд упал на остывающий труп.
– Брось нож, – деревянно сказал Игнат.
Ямки меж ключиц Семена коснулось холодное острие копья. Бесстрастные глаза Кудо смотрели на купца, словно на таракана, с легкой долей брезгливости. Мол, по-любому надо прихлопнуть, да вот жалко тряпки под рукой нет, ладонь измарать придется.
Широкий нож упал на землю, досадливо звякнув о невидимый в ночи камень.
– Давно я за тобой присматриваю, Семен, – глухо сказал Игнат, невидяще глядя себе на сапоги. – И как ты в лагерь к Орде сходил на диво удачно, и как воеводу подбил на то, чтоб вылазку сделать, в которой все наше войско полегло. И вот думаю сейчас – откуда завелась чернота в душе твоей?
Семен ядовито фыркнул.
– А оттуда, Игнат, что жить хочу. И из-за этой стены запах смерти чую.
Семен хотел кивнуть на возвышающуюся справа громаду приступной стены, но острие копья надавило чуть сильнее. Шею ожгло, за ворот потекло теплое. Кудо внимательно следил за каждым движением. Шевельнись сильнее – проткнет, не думая долго.
Семен замер.
– И за то отрока неповинного жизни лишил не дрогнув? – спросил Игнат. – И на брата готов с ножом броситься? Не понять мне того…
Вдруг Кудо вздрогнул и медленно начал заваливаться вперед. Если бы вдруг разом не ослабли его руки на древке копья, валяться бы Семену рядом с давешним отроком с такой же раной на шее.
Но Семен не зря слыл лучшим кулачным бойцом в округе. Кто на кулаках не промах, тот почти всегда и с оружием накоротке знается. Извернувшись, словно ласка, он перехватил копье и нанес два удара. Первый тупым концом древка в грудь брату, уже тянувшему меч из ножен. И второй – туда же, но перевернув копье.
Игнат, выронив меч, грянулся на землю. Смертная тоска в его глазах таяла вместе с уходящей жизнью.
Семен выдернул копье, аккуратно, чтоб не звякнуть лишний раз, прислонил его к стене и нагнулся над братом.
– И не поймешь, братко, – сказал он. – Совестливый ты больно. Своя шкура – она ведь завсегда теплее и дороже чужой будет. Жаль, ранее ты того не понял. А теперь уж и подавно поздно.
И прикрыл глаза брата ладонью. Нехорошо, когда мертвец смотрит с упреком, пусть даже и не на тебя, а в непроглядное небо – все равно спиной тот взгляд чувствуется.
Семен поднялся с колена, подошел к вороту и снова взялся за рукоять. Сотник Тэхэ возился с трупом Кудо, пытаясь вытащить нож-хутуг, застрявший под лопаткой мертвеца в ремне нагрудного панциря.
– Давай помогай, черт немытый, – прошипел Семен. – Чего там ковырялся так долго? Я те когда нож в окошко подбросил?
Тэхэ подошел и тоже схватился за рукоятку во́рота. Медленно крутить тяжелый ворот так, чтоб не скрипели петли и механизм, требовало больших усилий.
– Так до той ножа еще дотянуться надо было, – прошептал он. – И веревка пилить. Еще хорошо, что охрана вчера воевать убежал. Ты зачем так поздно нож бросал?
– Затем, – буркнул Семен. – На стене сторожей снял?
– Снял.
– Тогда давай ручку верти!
Ворота крепости медленно разъезжались в стороны. В образовавшуюся щель сперва проскользнули считаные тени, вскоре сменившиеся черным, сплошным людским потоком.
Над городом занимался мутно-багровый рассвет…
Если бы человек мог подобно птице воспарить над землею, его глазам открылась бы многое. Могучие леса, благодатные поля, быстрые реки и величественные озера, в безупречной глади которых отражается вечное синее небо. Но обрадовался бы тот человек при виде всего этого великолепия? Вряд ли…
Ибо среди той первозданной красоты на земле порой творится такое, на что невозможно смотреть ни людям, ни даже Богу, который так часто заслоняет свой светлый лик облаками и тучами, проливая дожди слез над тем, что своими руками творят его создания. Может, потому Он и не дает людям крыльев…
Над городом разносился равномерный звук, какой случается, когда десятки людей с утробным хеканьем валят лес, вырубая огнище для пожига и последующей распашки. Но не поле для благословенного зерна ныне готовили люди.
Сейчас они убивали других людей, скучно и монотонно делая привычную работу и лишь порой досадливо кривясь, если в той работе возникали препоны…
Кузнец Иван взмахнул молотом. В перерывах между ордынскими штурмами требовалось многое – правились затупленные и выщербленные клинки, чинилась порванная оковка щитов, латались кольчуги. Иван работал истово, порой забывая о сне и еде. Спасибо, что после гибели подмастерья Левки дед Евсей взялся помогать в кузне. Он и сейчас, покряхтывая при каждом ударе кузнеца, держался за рукоять лежащего на наковальне меча, который Иван взялся подправить вхолодную, – не до хорошего, делали что могли. Кузнецов мало, а вот ущербных мечей после прошлого штурма – чуть не каждый второй…
Жалобно взвизгнув, шмякнулась об косяк дверь – и повисла на одной петле. Иван и дед разом обернулись. И увидев то, что лезло в дверной проем, раздумывали недолго.
Странно, но одинаковые лица, выглядывающие из железной чешуи, почему-то не казались людскими. Первое из них легко смялось в кашу из окровавленных костей и железа – разогретое работой тело кузнеца само повторило предыдущий удар. Только пришелся он не по лежащему на наковальне клинку, а по ордынскому шлему. Второе лицо распалось наискось, перечеркнутое мелькнувшей на мгновение светлой молнией, – дед Евсей с годами не утратил ратной сноровки, а меч, похоже, и вхолодную отковали на славу.
Те, кто лезли следом, попятились, что-то истошно вереща по-своему.
