Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром
— Я знаю. И все равно даже такой выход лучше предстоящей судьбы, если я буду действовать по закону. К счастью, я могу предложить тебе гораздо больше. Те самые люди, среди них и твоя сотрудница Седова, и так изящно переигравший тебя господин Мэллони, он же Александр Шульгин, — они все в равном сейчас с тобой положении. И им некуда возвращаться, и они должны будут начинать новую жизнь в новой реальности. Но их восемь человек, они хорошо подготовлены к разным неожиданностям, и, став девятой, ты сохранишь все, что имела, а то и получишь гораздо больше… Впервые почувствуешь себя свободной и красивой женщиной, а не разведчиком на поле боя… Может быть, еще я буду тебе завидовать…
Предложение показалось Сильвии настолько невероятным, что она даже не нашлась сразу, что и как на него ответить. Она сидела, сжимая ручку прозрачной фарфоровой чашки, и смотрела на Антона широко раскрытыми глазами.
— С ними? С людьми, которые лишили меня всего? Да и я сделала все, чтобы их уничтожить. И это ты предлагаешь мне как выход и даже награду?
— Ну зачем же так удивляться? Один из твоих друзей и покровителей, то ли Гладстон, то ли Чемберлен, говорил, что у Англии нет постоянных друзей и постоянных врагов, есть только постоянные интересы… У тебя сейчас тоже один интерес, который совпадает с их интересами… Только с ними ты выживешь и сохранишь привычный тебе уровень.
Сильвия опять задумалась. Но поскольку базировалась ее личность на английской, а не на русской, как у Ирины, основе, ей принять рациональное решение было легче. Никаких рефлексий по поводу нравственной стороны вопроса.
— Допустим. Но что же может ждать их… нас в предложенном тобой варианте?
— Не берусь сказать точно. Им решать. Однако не думаю, что они выберут аналог своего времени… Я бы посоветовал, пожалуй, начало века. Разве тебе не покажется заманчивым еще раз прожить те годы, исправить кое-какие ошибки, по-другому построить отношения со своими друзьями? Ты, помнится, была близка к кружку леди Астор, встречалась с сэром Уинстоном… Представь, ты снова приезжаешь в Кливден, по-прежнему молодая, прекрасная и богатая, знаешь, что со всеми будет дальше, у тебя новые возможности, а главное — право поступать теперь, как хочется тебе, а не как требует долг… Вспомни, ведь иногда он тебе мешал?
Сильвия вдруг увлеклась предложенной темой, и они довольно долго вспоминали, когда и как по разные стороны фронта занимались одними проблемами, уличали друг друга в ошибках, которые становились очевидными позже, чем их можно было исправить, и, напротив, смаковали удачные пассажи, кому бы они ни принадлежали. Так сошедшие с круга гроссмейстеры со вкусом обсуждают партии, чуть было не приведшие к мировой короне.
Потом она собрала всю силу духа и, как недавно Антон, послала ему в один из мозговых центров точно направленный и сфокусированный импульс. Он, конечно, сможет его отразить, но не мгновенно, и она успеет получить ответ на главный для нее вопрос.
И он ответил:
— Нет, как раз здесь нет моей выгоды. Я на самом деле хочу тебе помочь. Если сама ничего не испортишь, они тебя примут…
Антон на мгновение прикрыл глаза и тут же вновь открыл их, такие же ясные и насмешливо-проницательные.
— На этот раз у тебя получилось. Но только потому, что я ничего и не собирался скрывать. Все же вы слишком подозрительны, аггры. Неужели ты еще не убедилась за время знакомства, что я привык играть честно? Как вы там, в Лондоне, в бридж. Для чего мне сейчас, после полной и окончательной победы, затевать новую интригу? Я ухожу с Земли навсегда, без всяких проблем мог бы уничтожить тебя чужими руками или просто предоставить воле рока… Неужели так трудно поверить, что я на самом деле решил устроить твою судьбу?
Сильвия в третий раз за сутки ощутила свое поражение. И больше ей не хотелось пытаться изменить неизбежное.
— Что я должна для тебя сделать конкретно?
— Этим мы займемся завтра. Я посажу тебя перед моим информарием, ты наденешь шлем и вступишь с ним в прямой контакт. Он сам знает, что от тебя требуется. Твоя задача одна — не сопротивляться и не искажать без особой команды информацию. А после этой процедуры я как можно деликатнее введу тебя в круг будущих друзей. С Шульгиным ты уже знакома… А с Седовой?
— Знаю о ней все, но лично не встречалась… Но Шульгин — он же меня ненавидит. После некоторых действительно не слишком приятных эксцессов…
— Ошибаешься. Он тобой восхищен! И не только как женщиной. Надо лучше его знать. Он тебя победил в честном единоборстве и теперь любит, как коллекционер — жемчужину своей коллекции… Но только вот что — тебе придется с помощью информария избавиться от своей, даже подсознательной, агрессивности. Не ровен час, она у тебя проявится невольно…
— Согласна, — почти без колебаний ответила Сильвия. — Но только от агрессивности, привнесенной профессией и воспитанием. Естественный уровень останется при мне.
— Конечно, конечно. Я ведь и сам не заинтересован, чтобы ты превратилась в унылое беззубое существо. Они, твои друзья и коллеги, ценят только самостоятельных и сильных. Иначе, сама понимаешь, перчатку на ринге поднял бы кто-то другой…
ДИПЛОМАТИЧЕСКОЕ ИНТЕРМЕЦЦО III
…На этот раз Антон явился на административную планету легально, чтобы предстать перед Советом или той его частью, которая будет уполномочена решать судьбу его и Бандар-Бегавана.
Чувства обреченности он не испытывал, хотя, погрузившись в родную атмосферу, несколько потерял в обычном своем земном оптимизме.
Первый свой визит он нанес, как и обещал, профессору.
За время его отсутствия положение Председателя значительно, почти катастрофически ухудшилось. Его практически отстранили от реальной деятельности, пусть даже номинально он еще занимал должность, сохраняя весь набор прав и благ, но реально ощущал себя уже ступившим на «путь просветления». Кабинет референта занимал довольно несимпатичный псевдогуманоид, который вел себя, по меркам Департамента, почти вызывающе. Во всяком случае, с дипломатами такого ранга, как Антон, мелкие чиновники Внутренней администрации всегда держались с почтением. А сейчас этот «псевдохомо» только что в носу не ковырял и допустил Антона в кабинет лишь после нудного и бестолкового «предварительного собеседования».
Антон разозлился до зуда в кончиках пальцев и вошел к профессору в хорошем бойцовском настроении.
Вид шеф-атташе, загорелого, разгоряченного конфликтным диалогом, плохо вписывался в интерьер покоев Председателя, проникнутый апатией, меланхолическим смирением и ароматом успокаивающих трав.
— Считайте, что мы уже победили, Учитель, — приподнятым тоном сообщил Антон после положенных приветствий. — Все документы и ментаграммы у меня здесь, — он коснулся верхних складок форменного плаща. — И мне интересно будет наблюдать за реакцией членов Совета, когда они соберутся для вынесения своего вердикта!
В ответ он получил вялый отстраняющий жест.
— Не надо. Я не хочу ничего знать. Ты представишь отчет, или что там у тебя есть, и пусть случится то, что должно. В меру наших заслуг и нашей вины. Я контрассигную твою официальную, адресованную на мое имя записку, в остальном будь волен в своих поступках. И не говори мне ничего. Я тебе не судья и не соучастник…
— О вине не может быть и речи, совсем наоборот… — Он хотел достучаться до былого профессора, самоуверенного, даже агрессивного, автора многих эпохальных трудов с эпатирующими посылками и скандальными выводами, но видел перед собой старца с потухшим взглядом. И после того, как Бандар-Бегаван движением руки поставил между собой и верным учеником туманную, почти непрозрачную завесу, Антону оставалось только откланяться, изобразив на прощание фигуру крайнего разочарования.
«Что же еще могло случиться после того разговора? — недоумевал он, спускаясь по знакомой лестнице. — Старик сломан, будто его уже подвергли публичному покаянию. Но это невозможно. Будь мы на Земле, я решил бы, что его кабинет прослушивается, а самого загружают наркотиками… Но здесь такого последнюю тысячу лет не бывало, если я хоть что-нибудь знаю о процедуре… Что ж, пусть даже так. Вообразим, что я по-прежнему окружен агграми, вдобавок уже проникшими в Совет и в Департамент соответствия… проиграть им сейчас было бы совсем унизительно… — И Антон усмехнулся некстати родившейся мысли: —Уж тогда-то Шульгин окончательно поймет, кто из нас дурак…»
Это воспоминание о Шульгине в такой момент его даже несколько позабавило — как же глубоко он погружен в земные реалии, если и сейчас, в роковой, по-настоящему критический момент, придает значение мнению человека. А ведь оно должно волновать его куда меньше, чем египетского фараона, — точка зрения раба на необходимость строительства пирамиды.
