Сергей Попов - Я иду
А тем временем охваченные всеобщей яростью Тенеборцы окружили оказавшегося неповоротливым морфа и всадили ему последние электрострелы в незащищенные костяными наростами части тела. Ток жестоко жег ему бока, спину, горло, и всякий новый удар отуплял, выматывал, сковывал, подчинял. Хоть страж и сопротивлялся еще из последних сил, размахивал тяжелыми, словно увешенными гирями, бронированными лапищами и пытался затоптать надоедливых людей, но исход схватки уже предрешен. Развернувшись к столпившимся Тенеборцам, морф вдруг дернулся, завыл, метнулся, как от огня, куда-то влево и весь парализованный вдруг обрушился на грязь с аккуратно торчащей из шеи стрелой.
– Тросы готовьте… – осмотрев поверженного гиганта, приказал всем Марк и, убрав лук за спину, подбежал к напарнику, сломленному утратой. Он как сидел, скуля и качаясь вместе с погибшим Чаком, так и продолжал сидеть, совершенно безразличный ко всему происходящему.
Постояв рядом несколько секунд, Марк траурно скинул с головы капюшон, стянул респиратор и сел рядышком прямо в чавкающую слякоть, с трудом подбирая слова:
– Нам пора, Айс… – сам едва не зарыдав, он скорбно уткнулся лбом тому в плечо, прижал к себе и живого, и мертвого, и совсем омертвевшим голосом проговорил: – Горевать будем потом – сейчас опасно…
* * *Тени перестали мерзко хрипеть и ломиться в убежище только под утро. Толстая дверь с решеткой и подпертым столом, стойко выдерживающая всю ночь свирепые, яростные удары, наконец-то обрела долгожданный покой и смолкла, больше не треща и не скрипя. Неспокойно оставалось лишь снаружи, где в поисках пропитания на улицы вылезли голодные собаки, дожидающиеся рассвета в промозглых подвалах, ямах и глухих берлогах. Их звонкий лай, разрывающий на части недавнюю утреннюю тишь, разносился по всем окрестностям, подолгу висел в воздухе, подхватывался другими такими же. К нам же он врывался из-под дверной щели и через многочисленные пробоины в стенах. Но уже не один, а с бледным мнимым светом, что лениво просачивался в утлое убежище, и легким сквозняком, взявшимся забавляться с раскиданным мусором.
– Разлаялись же, заразы такие… – вдруг сонно проворковал Майк и чем-то громко заскрипел, пытаясь не то встать, не то перевернуться на другой бок, – с утра пораньше…
От полусонных причитаний напарника я вздрогнул, посопел и поднял голову, но посмотрел почему-то не на Майка, а на тусклый дневной свет, разливающийся по голому полу.
«Вот тебе и ночь прошла, – подумалось, – даже как-то и не верится…»
Поглядев на него еще чуточку, – широко зевнул, протер лицо шершавой ладонью и наконец повернулся к почмокивающему проводнику – тот, по-видимому, подниматься особо не спешил, начесывал мягкое место.
– А кто-то, помнится, бил себя пяткой в грудь и уверял, что поднимет «чуть свет», – без упрека, а скорее шутливо напомнил я и сразу же добавил: – А сам вон рожу мнет…
Майк мигом вскочил, как полоумный, затрещав ветхим столом, на каком и спал, вытер слюнявую бороду и выкатил на меня ошалелые глаза:
– А?..
– Вот тебе и – «а», блин, – передразнил я и, укутавшись в накидку, без злобы продолжил: – Спишь больно крепко, говорю, – сел на стол, – вставать-то собираешься сегодня, нет? На улице уже, наверно, день.
Майк в ответ заморгал, зазевал и молча спрыгнул на пол, подходя к кострищу. Покрутился у него пару мгновений, обвел все еще сонными глазами убежище и вдруг целенаправленно засеменил к горе старого хлама позади меня. Протиснувшись туда, он все так же безмолвно откинул в сторону вешалку, два стула, какую-то железную перекладину, и вскоре выполз со стопкой рваных газет, двумя короткими деревянными палками и какой-то книгой.
– Погреться надо хоть немного после ночи-то… – как с похмелья, сипло и тяжело наконец проговорил он и, покидав все в золу, оставшуюся после ночного костра, добавил: – Да и поесть бы не мешало.
– Да было б что… – невесело усмехнулся я и тоже спрыгнул со стола, забирая вещевой мешок, – о таком счастье можно только мечтать. Я уже молчу про воду…
Договорив, – вытащил пустую бутылку, и уже хотел отправиться на поиски ближайшей лужи – а их по осени в подобных помещениях обычно немало, – как вдруг Майк метнулся к своему затрепанному рюкзаку и извлек слегка помятую жестяную банку без этикетки.
– В магазинчике одном неделю назад откопал, – подкинув в руке, с ноткой самодовольства пояснил он и криво улыбнулся: – На полке пылилась, гадина такая… для особого, блин, случая берег! Последняя, между прочим!
– Что это? Не сдохнем хоть?
– Обижаешь, – насупился Майк, – это ж сгущенка! Не ел, что ль, никогда?
Я взял холодную на ощупь банку, покрутил и так и этак и, погрузившись в тревожные воспоминания, ответил раздумчиво:
– Да пробовал как-то раз… – вернул сгущенку, – в детстве…
– Это хорошо, что в детстве, – участливо подметил проводник. – Есть, что вспомнить. Человек-то ведь тем и богат, что воспоминания свои бережет, как сокровищницу. Самое дорогое как-никак…
Я покивал, заглянул Майку в глаза, но не смог ничего ответить – его слова опять умело хлестнули чем-то горячим по сердцу.
– Ну, а с водой я реально не знаю, как нам быть, – вернувшись к кострищу, через несколько мгновений продолжил спутник и флегматично развел руками: – Видимо никак – терпеть будем.
– Слюнями давиться, – хохотнул я и тут же придал своему голосу серьезность: – Жди: сейчас найду что-нибудь. Наверняка после дождей где-то лужа притаилась…
И не дождавшись ответа, – искать нам воду.
Место же, где мы вынужденно отночевали, выглядело почти невредимым, местами сухим и чем-то даже уютным. Ни проломленного потолка, как в квартире Майка, ни обвалившихся стен, ни сквозных дыр – ничего представляющего серьезной опасности для нашего временного пребывания здесь не наблюдалось. Вот только вечно голодный ветер временами завывал так напористо, что по всему помещению мигом разносилось жуткое эхо, чем-то отдаленно напоминающее не то человеческий плач, не то звериный рык. А иногда к нему прибавлялось нудное кобелиное гавканье с улицы, воронье карканье или далекие-далекие хрипы, и тогда и вовсе складывалось какое-то навязчивое ощущение: мы ни в какой не в безопасности, а прямо под открытым небом, у всех на виду.
Растолкав несколько запыленных картонных коробок и деревянных ящиков, валяющихся чуть ли не на каждом шагу, я осторожно пролез под проржавевшей стремянкой, что притаилась от чужих глаз в душном полумраке, и вдруг краем уха уловил почти неслышный за сквозняками стук падающих капель и прислушался.
– Шумишь? – не скрывая радости, задал вопрос манящему звуку и облизнул пересохшие губы, уже предвкушая миг, когда можно будет вдоволь напиться. – Ну, шуми-шуми – найду ведь скоро.
Улыбнувшись, осторожненько, будто боясь вспугнуть, прошел чуть вперед и опять притаился, напряг слух.
– Рядышком уже, – пришел к выводу и – к голой холодной стене. Вдоль нее взад-вперед терся одинокий прохладный ветерок, словно старательно вылизывая отсыревший бетон. – Ну-ка…
– С кем ты там все время разговариваешь?.. – внезапно раздался озадаченный голос Майка. С его стороны – древесный хруст, гам, матюги: делал заготовку для будущего костра. – Сид?.. Ты это… может, того, а?.. По фазе?.. Такое, говорят, бывает: вроде нормально-нормально и вдруг на тебе! Нет, ты скажи – волнуюсь же, и потом…
– Да тихо ты! – громко оборвал я и левым ухом – к стене, закрыл глаза.
– Так-так… – засуетился и неторопливо двинулся на этот звук. Тот исходил откуда-то из темного угла под потолком. – Близко уже…
Шел на этот стук, пока вскоре он не стал совсем отчетлив, и я не уткнулся носом в неприятно пахнущую мокрую стену, полностью утонувшую в полутьме. Потрогав, – постучал косточкой указательного пальца, пытаясь выяснить: полая или нет, – потом еще, еще, и тут о капюшон беззвучно разбилась тяжелая капля, скользнула по накидке вниз, на пол.
Медленно поднял голову, прищурился, и тут в лоб угодила другая капля, а ровно через секунду на щеку шмякнулась третья.
– Нашел, кажется! – сообщил Майку радостную весть и, вытерев насухо лицо, приготовил бутылку. – Только подождать надо: по капле тут много не насобираешь, – нашарил какую-то жутко колючую палку, – сейчас, может, долбану – воды больше сойдет Она, наверно, застоялась там – бетон подмывает.
Проводник как-то невесело хмыкнул и вернулся к своему занятию.
Я секунду-другую примерялся, куда лучше ударить, и уже замахнулся, как вдруг откуда-то сверху отвалился камешек, звонко стукнувшись об пол, и меня хлестнуло холодными брызгами. Никак не ожидая такого, – обронил доску, тихо выругался и вытерся рукавом.
– Ну, пошло дело, – проговорил я, на радостях потянулся за деревяшкой и тут невольно обратил внимание на рукав – он сплошь в темных кляксах. – Блин, где измазаться-то успел?..
