Валентин Шатилов - Магнолия
Одна штабная комната, но с пяти точек зрения приобрела вдруг какой-то дикий вид — как бы вывернулась наизнанку.
У Магнолии даже голова закружилась! Она покрепче схватилась за край топчана, чтоб не свалиться на пол в случае чего. Но уже через минуту легкая тошнота вроде пропала. Не так все и сложно, надо только помнить: раз их пятеро и все сидят вокруг стола спинами к стенам, то и она воспринимает стены той штабной комнаты как находящиеся за спиной. Все четыре стены — у нее за спиной. Сомкнулись, наложились друг на друга, ужались — чуть ли не в одну точку. А стол, вокруг которого там все сидят, тот наоборот: расширился, расползся, охватывая ее неестественно вспучившимся кольцом. И на его солнечной блескучей поверхности лежали сразу десять ее локтей. Как бы ее. Но десять — вот в чем неудобство! И мысли разные в голову лезут. Штук пять или даже шесть.
Постой, а откуда шестая?
Фу ты! Это ж ее собственная. Но какая она невзрачная, тусклая. Даже не мысль, а ощущение. Однако как разительно ее тусклое ощущение отличается от вальяжности штабной пятерки, возложившей свои локти на стол. Уж им-то вполне хорошо — там, за этим столом. А она явно ощущала неудобство. Мелкое, но неприятное.
Все еще не выходя из состояния погруженности в головы других людей, она неуверенно повела ладонью перед лицом — как бы отмахиваясь от чего-то. Но ощущение неудобства все усиливалось.
Пришлось отвлечься. Вернуться к себе — в крепко запертое помещение без окон.
Она сладко потянулась — будто со сна. Глубоко вздохнула и осмотрелась.
Все вроде было тихо по-прежнему. Гнетуще тихо. И очень чесалось под правой коленкой.
Приподняв за скользкий от времени край байковое одеяло, она осторожно заглянула под него.
На гладкой коже голени сидели какие-то насекомые. Их тельца торчали из ноги как две миниатюрные черные щепочки. Еще несколько таких же черных маленьких козявок медленно, но вполне ощутимо карабкались по ноге вверх от щиколотки.
До этого Магнолия не имела никакого опыта общения с кровососущими. Она даже не знала такого слова: «блоха». И не подозревала о существовании Рекса — кобеля боксерской породы, родного и близкого существа для полковника Васина. А между тем полковничий Рекс всего несколько часов назад мирно спал на этом топчане, и непонятное жжение, ощущаемое Магнолией как раз в районе пребывания двух насекомых, объяснялось предельно просто. Так просто, что даже неопытная Магнолия наконец-то поняла.
Вскрикнув, она вскочила на ноги. Негодующе замахала на наглых козявок руками, беспорядочно закричала:
— Вон! Уйди! Фу!
Какая-то судорожная брезгливость не позволяла ей прикоснуться к их черным тельцам.
Некоторые козявки послушались, исчезли с ноги. Штуки же три упорно продолжали ползти вверх. И рядом с ними вдруг возникла еще одна — мгновенно, как бы из ничего. То ли вернулась одна из прежних, то ли новая.
«Они умеют перемещаться в пространстве, как я!» — панически подумала Магнолия. И затрепетала, представив, как такие козявки устремляются на нее со всех сторон, со всех концов света, облепляют ее ноги, голову, грудь черным шевелящимся движением…
— О боже! — ужаснулась она и гадливо, ладонью, стряхнула с ноги оголодавшую без боксерской крови живность.
И даже не заметила, когда отпрыгнула от топчана к середине помещения. Ее трясло, пальцы дрожали.
— Боже, боже… — повторяла она, как заведенная.
3
А рядом тихо смеялись. Она не услышала — она почувствовала. Как раньше чувствовала разговор в штабной комнате.
Смеялись явно над ней. Хохотало несколько человек — два, может, три.
Магнолия растерянно завертела головой, пытаясь понять: кто это смотрит на нее и смеется. Но нет — что это она, в самом деле! — ведь нигде ни оконца, ни даже щелочки. Нету никого! Нету даже глазка в тяжелой двери, обитой металлическими листами.
Но на нее явно смотрели. И потешались, подглядывая. Какие-то невидимые, маленькие, тихие — наподобие тех кровожадных козявок, что только что покушались на кожу. Этих тоже хотелось прижать ногтем к чему-то твердому и надавить — так, чтоб квакнули и раскололись.
Магнолия почему-то представила смеющихся в виде крохотных стеклянных шариков. Но нет — они были не маленькие. И хохотали от души, во все горло. Просто они были довольно далеко.
Магнолия попыталась сосредоточиться на этих троих, на подглядывающих, но не смогла… Она не видела их! Почему?..
Почему? Да очень просто — потому что смотрела сейчас их глазами. А они друг на друга не глядели. Они пристально смотрели на нее. И это совершенно зацикливало ее восприятие — сбивало с толку, не выпускало сознание из ее закупоренной комнатенки…
Магнолия даже губу закусила от обиды — и смех прекратился.
У двоих по крайней мере. Третий все продолжал хохотать. А эти двое напряглись, почуя неладное, — слишком уж открыто Магнолия показала свое возмущение — она показала, что слышит их.
— Вот ведьма, — отчетливо сказал один. А другой тревожно пробормотал:
— Молчи, а то накликаешь!
И третий наконец перестал смеяться.
Они смотрели на нее во все глаза, и эти глаза — длинные, как змеи, — лезли через стены, через несколько стен, извивались под землей, проползали даже через такую, вроде бы неприступную, обитую железом дверь.
Дверь.
Магнолия внимательно посмотрела на дверь. Дверь была сравнительно небольшая, и на ней сосредоточиться было легче, чем на обширном пространстве окружающих стен.
Те трое притихли. Но они смотрели — и этого для нее уже было достаточно.
Медленно, стараясь четко контролировать свое приближение по восприятию одного из троих, Магнолия подошла к двери.
Да, похоже, она не ошиблась. Глаз одного находился здесь — она явно видела, что для него с каждым шагом становится все больше и больше. Его глаза видели уже только ее огромное, неестественно выпуклое лицо. («Как в том зеркале», — подумала она. В каком это? Да в том. Она заглянула в комнату к Юрку, а его не было, и на столике, рядом с электробритвой лежало небольшое круглое зеркало — с одной стороны обычное, а с другой — она посмотрела, и было так смешно: огромные губы, огромный нос, как не ее, а лобик ма-аленький… Но тут зашел Юрок и, как всегда, рассердился, сказал стальным угрюмым голосом: «Чего надо?» — и забрал зеркало. А она растерялась, забыла, что надо, забормотала: «Я только хотела, хотела…» — и убежала, не договорив.)
Не отвлекаться!
Вот, отвлеклась и потеряла того, который смотрел на дверь. Все опять поплыло, расстраиваясь и деформируясь. Магнолия качнулась, теряясь во вновь вспучившемся пространстве, но устояла.
Закрыла глаза, напряглась, перебирая рассматривающие ее взгляды: не этот — этому она видна почти вся, причем сбоку. Этот? Он смотрит ей в спину… А этот — вот он, нашла! Этот, стиснув зубы, глядит в ее огромное, выпукло-лягушачье лицо. Ну и рожу же он видит! Но откуда? Из какой щелки он умудряется подглядывать?
Магнолия открыла глаза — нет, тускло поблескивающая кованым железом дверь выглядела совершенно монолитной… И вдруг Магнолия придумала!
Закрыв снова свои глаза, чтобы лучше видеть чужими, она осторожно, как слепая, подняла руку и повела ладонью перед собой — прямо по неприятно-холодной жестяной поверхности.
Оп-па! Потемнело — будто выключили свет. Она отдернула руку — и опять: очень крупно — ее лицо. Руку на прежнее место — и вновь свет померк.
Под пальцами не было щелки. Наоборот — явственно ощущался бугорочек. Магнолия удивилась и открыла глаза. Приподняла палец, заглянула — над поверхностью двери слегка выдавалась шляпка гвоздя. Такая — закругленная. Да вот их на двери сколько набито!
Набито много, но эта шляпка была не как все.
Магнолия поковыряла ее ногтем, серебристая краска чуть отколупнулась, и под ней явно заблестело стекло.
О, да это просто подсматривающий глазок! Может быть, телекамера портативная. В каком-то шпионском фильме по видику что-то этакое было.
А она-то уж напридумывала какие-то глаза, тянущиеся под землей и торчащие из стен!
— Она руками… пальцами видит! — задыхающимся шепотом сообщил один из трех подглядывающих. Который — Магнолия не поняла, да у нее и не было желания разбираться в этих бесстыдниках. Ей хотелось одного: ударить по этому воровскому глазку — так, чтоб осколки брызнули во все стороны!
Но — она внимательно огляделась — ничего в каземате этом не было. Ничегошеньки такого, чтоб взять и ударить. Разве что кинуть один из этих кусков, что плавают прямо в воздухе? Этим, конечно, стекла не разбить, но хоть замазать, забрызгать, может, удастся — по-настоящему, а не так, как этой серебряной краской было замазано, что через нее глазок все прекрасно видел…
Магнолия так увлеклась поединком с подглядывающими, что даже забыла удивиться плавающим вокруг, прямо в воздухе, никогда не виданным желтоватым пушистым комочкам. Она просто протянула руку, схватила ближайший, проплывавший мимо, и, размахнувшись изо всей силы, запульнула его в лжегвоздик.
