Владимир Добряков - Хроноагенты за работой
Я намеренно не смотрел в сторону Антонио, но прекрасно знал, как он меняется в лице. Я снял со стены клещи особой формы. Щелкнув ими пару раз, я обратился к Лючиано:
— День следующий. Пиши: клещи и огонь плюс клещи. Для начала ему холодными клещами выдернут по одному ногтю на каждой руке и по два ногтя на ногах и раздавят по два пальца на каждой руке и ноге. Затем клещи накалят до красна и будут захватывать ему рёбра и кожу на боках. Записал? Ещё три дня отдыха.
Я положил на стол воронку с длинным, гибким хоботом.
— День следующий. Пиши: вода холодная, сколько войдёт и сверх того. Этот конец воронки, сын мой, вводится до желудка, и подследственного накачивают водой. Вода может быть холодная, горячая, солёная или взятая из выгребных ям. Для начала пусть будет холодная, на следующий день напиши горячую, а на третий — солёную. Потом запиши четыре дня отдыха, и воды не давать. Записал? День следующий.
Я снял с полки и положил на стол приспособление из узких металлических полос, расположенных по окружности разрезанного обруча.
— Запиши. Корона святого Франциска. Сначала холодная, буде потребуется, то и горячая. С этим орудием, сын мой, так же связана поучительная история. Рыцарь Франциск участвовал во втором крестовом походе и был захвачен в плен. Сарацины потребовали, чтобы он отрёкся от христовой веры. Доблестный рыцарь ответил отказом. Ты помнишь, какие в те времена были шлемы? В виде ведра, с неподвижным забралом. Жестокие сарацины разрезали шлем на отдельные полосы, оставив целым только шишак. Затем они водрузили разрезанный шлем на голову рыцаря и стали стягивать его ремённой петлёй. Голова рыцаря треснула, но он умер настоящим христианином, ничем не погрешив против веры. Наши мастера, чтобы сделать подследственного сговорчивее, иногда нагревают эту корону на углях. Но, как правило, это не требуется. Записал? Ещё четыре дня отдыха, и снова — испанские сапоги. На этот раз винты следует затянуть, сначала нижние, до пятого деления. В этом случае дробятся кости пальцев ног и ступней. Потом — верхние. Это уже дробит и голени. Записал? Ещё четыре дня отдыха.
Я взял со стены сплошную, сделанную из тонкой листовой меди, маску с большими прорезями для глаз и задумчиво повертел её в руках.
— Запиши, сын мой: маска великомученика Валентина. С ней тоже связана история. Валентин был шутом у одного из римских патрициев, но он был и добрым христианином. Он пользовался полным доверием святого Петра и, как оказалось, не напрасно. Поскольку Валентин был грамотным, святой Пётр сделал его своим секретарём. Валентин один знал состав христианской общины и тайных жертвователей из числа богатых патрициев. Он так же вёл всю переписку святого Петра с другими общинами Римской Империи. Кто-то донёс на Валентина его хозяину, и тот приказал пытать его в присутствии Генерального Прокурора Рима. Но Валентин только смеялся и шутками отвечал на все вопросы. На глаза жестокому хозяину попалась медная маска, которую Валентин заказал для какого-то языческого праздника. «Смеёшься! — вскричал он, — Ну, так я отучу тебя смеяться!» Он приказал накалить маску в очаге и надеть её на своего шута. «Смейся же, смейся!» — кричал он. «Ну, что же ты не смеёшься? — спросил он, когда мучители вместе с кожей отодрали от лица остывшую маску, — Покажи свою улыбку!» И тогда Валентин поднёс к лицу изуродованные пытками руки, поднял вверх углы обгоревших губ и открыл рот. Он так и умер с улыбкой на устах. Наши мастера подгоняют эту маску по лицу подследственного и накаляют её на углях. На затылке она крепится вот этими защелками. Я ещё не слышал, чтобы кто-то сумел после этого улыбнуться, как великомученик Валентин. Записал? Четыре дня отдыха и…
Я снял с полки кол семи сантиметров в диаметре и тридцати сантиметров длиной. Один конец его был закруглён, а на другом имелся посадочный шип.
— И в заключение наш подследственный будет подвергнут одному из самых гуманных методов убеждения. Он будет бодрствовать, сидя в этом кресле, не менее четырёх суток. А чтобы его не клонило в сон, в сидение кресла предварительно будет вставлен этот предмет, который будет введён ему в соответствующее отверстие. Заодно он прочувствует: для чего оно дано мужчине. Записал? На этом и остановимся. Пока.
Я заметил, что левая рука, которой Лючиано придерживал листы бумаги, заметно дрожала. Дрожали и его губы. Так сильно подействовало на моего послушника сравнение работы инквизиции с древнеримскими палачами и сарацинами и красочное описание работы «средств убеждения». Хотя, по роду деятельности, писарь не раз присутствовал при допросах с «воздействием». Впрочем, «воздействия» отнюдь не всегда заходили так далеко.
— Ваше высокопреосвященство! — услышал я слабый голос Антонио.
Услышал, но не обратил на него ни малейшего внимания. Я снова обратился к Лючиано:
— Теперь, сын мой, ты перепишешь этот график и передашь один экземпляр мессиру Антонио. Пока он его изучает, позовёшь двух помощников. Мы приступим сегодня же. Зачем терять время? Заодно прикажешь принести нам обед. Пока они готовятся, мы с тобой пообедаем.
— Ваше высокопреосвященство! — теперь Антонио уже завопил.
Он вывалился из кресла, упал на колени и ухватил меня за край сутаны.
— Пощадите, ваше высокопреосвященство! — рыдал он.
— Поздно, сын мой, поздно, — мягко отстранился я, — Я предлагал вам спасение, вы его отвергли и сами выбрали себе путь. Действуйте, сын мой, — обратился я к Лючиано.
— Ваше высокопреосвященство! Пощадите! Я подпишу всё, что вы требуете, и выступлю с проповедью в соборе хоть завтра утром! Пощадите!
Антонио всего трясло, он был бледен, холодный пот стекал по его лицу. Ручаюсь, что в штанах у него тоже было мокро. Какое-то время я посмотрел на него, вздохнул и сказал Лючиано:
— Сын мой, напиши текст отречения по всей форме. Ты знаешь, как это делается. А ты, мессир Антонио, сядь на своё место и замолкни. Мне надо ещё кое-что почитать.
С этими словами я раскрыл дело Маргариты Кастро. С развратником я покончил. Через пятнадцать минут Антонио д'Алонсо, не читая, трясущимися руками подписал отречение.
— Вот вам бумага. Идите и пишите текст проповеди. Вечером передадите его мне для редактирования, — приказал я.
Антонио увели. Лючиано вздохнул и передал мне протокол. Бегло просмотрев его, я убедился, что мальчик записал именно то, что я хотел. Он правильно понял меня. Взглянув на него, я увидел в его глазах следы презрения. Проследив за взглядом, я понял, что он смотрит на пустое кресло, где только что сидел Антонио.
— Хм! Я вижу, сын мой, ты уже сожалеешь о том, что мы не применили к мессиру Антонио хотя бы десятой части того, что пообещали. Видишь ли, сын мой, иногда красноречивое слово действует лучше любой пытки. Особенно это относится к таким субъектам, как этот Антонио. Зачем тратить лишние усилия и время, когда клиент и так созрел. А времени у нас мало. Нам сегодня надо разобраться ещё с тремя. А вот и первая из них.
В этот момент в камеру ввели Маргариту Кастро. Я благословил её и указал на кресло. Она робко присела и уставилась на меня взглядом затравленного зверька. Ну и вкус у Святого Духа, пся крев! На его месте я бы ни за что не польстился на эту особу. Страшна, как Схлопка, или как смертный грех по выражению этой эпохи. Хотя… Я сделал скидку на тяжело протекающую беременность, на тюрьму, на пытки жаждой и бессонницей.
— Сын мой, — шепотом спросил я Лючиано, — ты знал эту девицу раньше?
— Да, ваше высокопреосвященство, — ответил писарь.
— Она всегда выглядела так жутко?
— О, нет, ваше высокопреосвященство! Это была одна из самых привлекательных девушек Генуи. Красавицей её назвать было трудно, но…
Лючиано покраснел и осёкся. Я улыбнулся, улыбнулся обычной человеческой улыбкой и похлопал его по плечу.
— Ну, ну, сын мой! Не надо так смущаться, особенно после разговора с Антонио д'Алонсо. А отца её ты знаешь?
— Да, ваше высокопреосвященство.
— Каков он? Я имею в виду: каков он в вере?
— Джулиано Кастро — добрый католик. Он очень твёрд в вере, не пропускает ни одной службы и много жертвует церкви.
— Понятно.
Мне действительно всё стало понятно. Суровый католик Кастро мог запросто изувечить свою дочь, если бы узнал, что она ждёт внебрачного ребёнка. И никто ей ничего не внушал. Она сама всё придумала. Боюсь только, что Святая Инквизиция несколько перестаралась в этом деле, и невинная ложь переросла в тихое помешательство. Возможно, Маргарита уже и сама верит в то, что носит в себе плод от Святого Духа. Проверим.
— Скажи, дочь моя, — мягко начал я, — в каком виде являлся тебе Святой Дух, и какие слова он тебе говорил?
Маргарита начала робко и сбивчиво пересказывать известный евангельский сюжет. Постепенно она увлеклась, глаза её заблестели, она начала приводить всё новые и новые подробности, порой откровенно натуралистические. Увы, я оказался прав. Несколько раз я прерывал Маргариту вопросами и ловил её на противоречиях. Это давало надежду, что её фантазия ещё преобладала над помешательством. Что ж, слава Времени, не всё ещё потеряно. Я решительно остановил Маргариту и на несколько минут замолчал. Блеск в глазах Маргариты постепенно потух, и она снова напоминала затравленного зверька.
