Дэниел Уилсон - Роботы Апокалипсиса
— Маркус, нужно уходить отсюда. Я все обдумала: отправимся за город, в глушь, где не пройдут домашние и не проедут машины. Они не рассчитаны для работы за городом.
— Кто? — спрашиваю я, хотя и так прекрасно все понимаю.
— Машины, Маркус.
— Милая, наверное, просто произошел какой-то сбой в программе. Ну, то есть машины же не…
Я умолкаю, сообразив, что несу чушь, в которую не верю сам. Доун подбирается к креслу, берет мое лицо в мозолистые руки и произносит очень медленно и четко:
— Маркус, каким-то образом машины ожили и теперь причиняют людям вред. Случилось что-то страшное, и никто нам не поможет. Мы должны убраться отсюда, пока не поздно.
Туман рассеивается.
Я беру Доун за руки и обдумываю ее слова, размышляю о том, как выбраться из города. Уложить вещи. Выйти из квартиры. Перейти по мосту Джорджа Вашингтона. Идти на север, в горы, миль сто, не больше. И наконец: выжить.
Это невозможно.
— Доун, я тебя понял. Но ведь мы не знаем, как выжить в лесу — мы даже палатку ни разу не ставили. Если нам и удастся выбраться отсюда, в лесу мы умрем с голода.
— Мы не одни, я видела людей с сумками и рюкзаками — целые семьи. Они уходили из города. Кто-то из них непременно выжил, они позаботятся о нас. Мы все будем помогать друг другу.
— Именно это меня и беспокоит. Там, наверное, миллионы людей — без пищи, без крова, кое-кто с оружием. Там слишком опасно. Черт побери, сама мать-природа убила больше людей, чем машины. Нет, мы должны жить в знакомой среде — в городе.
— А как же роботы? Они ведь рассчитаны на городские условия — они могут подниматься по лестницам, но не по горам, ездить по улицам, но не по лесам. Если останемся здесь, нас найдут. Я их видела: они идут от одной двери к другой.
Слова Доун для меня как удар под дых. По телу разливается волна страха.
— От одной двери к другой? И что они делают.
Доун не отвечает.
С тех пор как это началось, в окно я не выглядывал. Целый день я провел в смятении; оно укрыло меня с головой, словно туман, и каждый стон жены лишь усиливал мою решимость. Работать руками, не поднимать головы, действовать, действовать. Не осматриваться, не говорить, не думать.
Доун даже не знает о миссис Хендерсон, лежащей на дне шахты лифта, — и о других тоже.
Я не делаю глубокий вдох и не считаю до десяти, а просто подхожу к разрыву в фольге и выглядываю наружу. Я готов увидеть кровь, трупы, бомбы и горящие развалины. Войну.
Но к тому, что за окном, я не готов.
Улицы пусты. Они абсолютно чистые. Рядом с домом припарковано много машин — они ждут. На углу 135-й улицы и Эдам-авеню, друг за другом, по диагонали, стоят четыре новеньких внедорожника. Между двумя машинами в центре зазор — такой, чтобы можно было проехать, но дыра закрыта «заглушкой» — еще одним автомобилем.
Все выглядит немного странно. На тротуаре гора одежды. Газетный киоск опрокинут. По улице, волоча за собой поводок, вприпрыжку бежит золотистый ретривер — останавливается, обнюхивает странное выцветшее пятно на тротуаре, затем бежит дальше, низко опустив голову.
— Где люди? — спрашиваю я.
Доун вытирает покрасневшие глаза тыльной стороной ладони.
— Маркус, они все убрали. Когда машина сбивает человека, приходят роботы и утаскивают труп. Все так чисто.
— Домашние роботы — как у богачей? Ты что, шутишь? Они ведь даже ходят с трудом, куда уж там бегать.
— Да, они медленные, но с оружием обращаться умеют. А иногда приходят другие — роботы-полицейские, приезжают гусеничные роботы-саперы с клешнями — неторопливые, но очень сильные. Мусоровозы…
— Давай… давай я сам посмотрю. Потом решим, что нам делать.
Остаток второго дня я провожу, наблюдая за тем, что происходит на улице. Квартал выглядит тихим — никакой городской суеты, никакого потока людей, который каждый день проносился по улице, словно торнадо. Жизнь в районе замерла.
А может, перестала существовать.
В воздухе висит дым, поднимающийся от горящего самолета. Из окон дома напротив, словно привидения, выглядывают старушка и ее муж.
Вечером к нашему зданию, на высоте футов тридцать, подлетает нечто размером с собачью будку, похожее на игрушечный вертолет с каким-то странным устройством под брюхом. «Будка» проплывает мимо дома и скрывается вдали.
Старик задергивает занавески.
Умно.
Через час к дому напротив подъезжает автомобиль, и сердце едва не выскакивает у меня из груди. «Человек! — думаю я. — Слава тебе господи, наконец-то нам объяснят, что здесь происходит».
Затем я заливаюсь краской и холодею: из машины выходят два домашних робота и ковыляют на своих слабеньких ногах в сторону внедорожника. Его задняя дверь открывается, и двуногие роботы достают из машины и ставят на мостовую приземистого, тускло-серого робота-сапера. Он слегка поворачивается на гусеницах, калибруя свои приборы. Угольно-черный ствол его дробовика блестит, и от этого зрелища у меня мурашки бегут по коже. Оружие выглядит практично — как и любой инструмент, предназначенный для выполнения совершенно определенной работы.
Не глядя друг на друга, три робота движутся к парадной двери дома напротив.
Кажется, она даже не заперта. Их дверь даже не заперта. И моя тоже.
Не может быть, чтобы роботы выбирали дом случайным образом, ведь многие люди бежали из города, еще больше уехало на праздники. Логика простая: слишком много дверей, слишком мало роботов.
Я вспоминаю тот загадочный вертолетик: может, он не зря здесь пролетал? Может, он заглядывал в окна, искал людей?
Как хорошо, что наши окна заклеены. Понятия не имею, почему я решил закрыть их фольгой — возможно, мне не хотелось, чтобы в мое убежище проникла хоть одна частица этого кошмара. В любом случае фольга полностью отражает солнечный свет — и, как можно было бы догадаться, она не пропускает свет, который идет изнутри.
И, что еще более важно, фольга задерживает тепло.
Через час роботы выходят из дома напротив. «Сапер» тащит за собой два мешка. Домашние загружают их и «сапера» в машину. Прежде чем уехать, один из двуногих роботов — массивный домашний, на лице которого застыла жутковатая ухмылка, — останавливается рядом с автомобилем-роботом и замирает, осматривая пустынную улицу. Я не двигаюсь, не дышу, не моргаю.
Тех стариков я больше не видел.
Ночью «смотрители» пролетают мимо нашего дома примерно каждый час. В своих кошмарах я слышу тихое «топ-топ-топ» их роторов. Мой мозг попал в бесконечную петлю и бешено пытается найти выход из ситуации.
Если не считать пары разрушенных зданий, то город, похоже, не пострадал — ровные мостовые, легко открывающиеся двери, лестницы и пандусы для инвалидных колясок. Мне в голову приходит одна мысль.
Я бужу Доун.
— Милая, ты права, — шепчу я. — Они все убирают потому, что иначе не смогут здесь действовать. Но мы можем осложнить им жизнь — причем сильно. Можем завалить улицы, чтобы нельзя было проехать, можем что-нибудь взорвать.
Доун садится на постели и недоверчиво смотрит на меня.
— Ты хочешь уничтожить наш город?
— Доун, этот город уже не наш.
— Машины разрушают все, что мы построили, — все, что построил ты. А ты хочешь им помочь?
Я кладу руку на ее теплое, крепкое плечо и отвечаю просто:
— Разрушение — это часть строительства.
Я начинаю со своего собственного дома.
Кувалдой пробиваю стены, отделяющие нас от соседских квартир. Дырки делаю на уровне пояса, чтобы не попасть по розетке, и кроме того, не лезу на кухню и в ванную. Выяснять, какие стены несущие, нет времени, поэтому я действую наугад, надеясь, что от одного отверстия потолок не обвалится.
Доун забирает из пустых квартир продукты и инструменты, я вытаскиваю тяжелую мебель в коридор и баррикадирую двери изнутри. Теперь, шмыгая по нашим «крысиным норам», мы можем исследовать весь этаж.
В вестибюле я разрушаю все, что вижу, — лифт, стойку консьержа, разбиваю горшки с растениями, разношу стены, зеркала, люстру, и складываю обломки в огромную кучу перед входной дверью. А, и еще я запираю главный вход. На всякий случай.
На других этажах я обнаружил еще нескольких людей; они что-то кричат в ответ из-за дверей, но не выходят. А в большинстве случаев на стук никто не отзывается.
Приходит время следующего этапа.
На заре я выбираюсь из дома и принимаюсь шмыгать от одной двери к другой. Если не показываться им на глаза, машины новых моделей меня не замечают, и я слежу за тем, чтобы нас всегда что-нибудь разделяло — скамейка автобусной остановки, столб или газетный киоск.
И конечно, черт побери, я не схожу с тротуара.
Снаряжение лежит там, где я оставил его три дня назад, до начала Новой войны — в подсобке моей конторы, всего в нескольких кварталах от дома. Я отношу снаряжение домой, а на закате, когда освещение самое тусклое, делаю еще один заход. Домашние роботы прекрасно видят в темноте, и спать им не нужно, так что я решаю, что от ночных походов никакой пользы не будет.
