Василий Звягинцев - Скорпион в янтаре. Том 2. Криптократы
— А как же с оружием, которое Советский Союз обязался нам поставлять под гарантию золотого запаса Республики?
— Вы его, безусловно, получите. Мы не французы[15]. Франко порт[16] Барселона. Или любой другой по вашему указанию. Доставим до места и выгрузим на причалы. Дальше — делайте, что хотите. Проводку кораблей через линию блокады обеспечите своими силами.
— Это шантаж, дон Алехандро? — с циничной улыбочкой осведомился Прието.
— Конечно, дон Индалесио. К чему околичности? Прямой и неприкрытый шантаж.
Они сидели в гигантском, можно сказать, кабинете, более похожем на будуар какой-нибудь испанской принцессы прежних времен. Масса картин по стенам, дорогая мебель, мраморные статуи и фарфоровые вазы с цветами в простенках. Запах экзотических благовоний. Резные дубовые потолки, для стирания пыли с которых непременно требуется приглашение пожарных с лестницей.
Сам Прието расплылся в кресле — огромная мясистая глыба с бледным, как непропеченное тесто, лицом. Для испанца это удивительно, оливковая смуглость у них — почти видовой признак. Вдобавок почти в любых обстоятельствах он умел сохранять ироническую, вводящую собеседника в заблуждение, мину. Веки сонно приспущены, но из-под них посверкивают «самые внимательные в Испании глаза», как отозвался о них известнейший тогда журналист Михаил Кольцов. Следует также добавить, что, изучив литературу и документы, Шульгин составил представление о партнере как о человеке, для которого политика случайно оказалась средством самовыражения.
В оригинале это был типаж одного разбора с Александром Дюма-отцом, Оноре Бальзаком или тем французским аббатом, который дожил до ста десяти лет именно потому, что никогда не съедал в один присест больше фунта мяса, не выпивал больше литра вина и до последнего дня не спал в постели один.
— А цель? — хитро прищурился сибарит, начиная догадываться, что «дон Алехандро» завел этот разговор не просто так. Его предшественники в таких тональностях не разговаривали. Они либо несли утомительную ерунду коммунистического толка, либо пробовали стучать кулаками по столу. Очень слабо, кстати, почти неслышно.
— Я знаю, что вы циник, дон Индалесио, я тоже. Государственная и партийная принадлежность здесь ни при чем. Это черта характера, не более. Может быть, вы меня угостите кофе? И поговорим более свободно? Поскольку этот наш разговор — последний. Я ведь не шутил, заявляя о своих намерениях.
— Разумеется, дон Алехандро. И кофе, и все остальное… Дон Викто́р — доверенное лицо? Он с нами? — Прието слегка поклонился в сторону Овчарова, который, как и было оговорено, сидел в сторонке с непроницаемым лицом римского легата. Покуривал и черкал в блокноте. Шульгин полагал, что не деловые заметки, а очередные стихи, к которым Витюша испытывал несовместимую с должностью слабость.
— Не только с нами, он, мне кажется, кое в чем поинтереснее меня будет… Для вас. И сейчас, и позже…
Перешли в примыкающую к кабинету «комнату отдыха», как такое помещение называется у советских чиновников, а как у испанских, Сашка уточнять не стал. Смысла не было, если сравнить ту клетушку, что полагалась советскому наркому, с этим залом. Вот вам и Испания, задворки Европы!
Официант с выправкой офицера накрыл стол.
«Остальное» состояло из коньяка, нескольких бутылок вина, коробки сигар, маслин, тарелок с самыми редкими и дорогими сортами хамона[17], овечьих и козьих сыров…
— Вы мне нравитесь, дон Алехандро, несмотря на то, что коммунист. Давайте уж будем искренни, учитывая, что это может быть нашим последним разговором. С другими вашими коллегами мне говорить намного труднее, даже с «доном Мануэлем» (псевдоним М. Кольцова). Вообще эта советская манера скрываться за кличками кажется мне глупой. Все равно ведь все знают, кто есть кто на самом деле. Немцы откровенно смеются, слыша, к примеру, про некоего «дона Николаса», имея перед собой досье на капитана первого ранга Николая Кузнецова с фотографиями и полным послужным списком. Вы согласны?
— Безусловно, дон Индалесио. Но это входит в правила игры. Не нами придуманные…
Знал бы Прието, насколько шире кажущегося подлинный смысл слов личного представителя Сталина.
— Попробуйте, коллега, это очень хороший коньяк. Или предпочтете херес?
Сашка предпочел. На царском и белом флоте офицеры очень его уважали, и высокий двухсотграммовый стакан вина гораздо удобнее маленькой рюмки для обеспечения продолжительной, изобилующей тонкими ходами беседы.
— Итак, в чем суть вашего шантажа? Заметьте, против самого факта я не протестую, мне важнее выяснить подлинный смысл происходящего. Слава деве Марии, контрразведка нас не слышит, что ваша, что наша, можем поговорить как цивилизованные люди.
— Вы не поверите, исключительно в том, чтобы ВЫ выиграли эту войну, дон Индалесио.
Местоимение «вы» Шульгин так выделил голосом, что привычный ко всему Прието не сдержался, удивленно вскинул голову.
— Да, да! Мы поставили на вас, потому что больше не на кого. Только забудьте о партийных принадлежностях. В «прекрасном новом мире» они мало что значат. Разве — для общеупотребительной пропаганды или дезинформации противника. Эпоха «идеологий» уходит, наступает эра прагматизма.
— Простите, коллега. — Прието налил себе еще рюмку. При его весе под полтораста килограммов проще было бы сразу пивную кружку. Как пили коньяк офицеры советского подводного флота в ресторане «Золотой рог», возвращаясь из двухмесячных «автономок» к американским берегам. Любая из них могла закончиться безымянной смертью на глубине или атомным ударом из всех стволов по противнику, ставшему в одночасье из «предполагаемого» — реальным.
— Мне трудно так сразу сориентироваться. Вы желаете сказать, что правый социалист Прието для коммуниста Сталина предпочтительнее коммунистов Диаса и Ибаррури?
— Если вы никому не передадите моих слов, то — да.
— Поразительно.
— Более того, мы видим именно вас на посту премьер-министра республиканской Испании или президента. Как захотите, так и назоветесь. Но для этого придется заключить кое-какое соглашение…
— Именно? — вновь напрягся Прието.
— Вы до поры сохраняете свое нынешнее положение, остаетесь тем, кем вас привыкли видеть и слышать, но с данного момента всеми силами и возможностями обеспечиваете реализацию планов наших военных советников, но самое главное — безоговорочно исполняете мои личные, устные распоряжения. Любые!
— Ну, знаете! — У Прието мгновенно взыграли эмоции кастильского дона, до того несколько смазанные общеевропейским стилем воспитания и должности.
— Спокойно, дон Индалесио. Я еще не закончил, кабальеро кастильяно…
Прието внезапно сообразил, что сталинский представитель, с которым они до того несколько дней общались (если без официального переводчика) на смеси плохого французского с еще более плохим и корявым испанским, добавляя при необходимости немецкие и английские слова и фразы, сейчас говорит на великолепном, классическом языке, будто бы вырос в хорошей семье и окончил как минимум университет в Саламанке.
Так, может быть, под личиной советского представителя скрывается некто совсем иной?
В чем и состояла Сашкина цель — сбить собеседника с панталыку, говоря уже языком бывшего шведа Даля.
— Успокойтесь, дорогой друг. Под «любыми» я подразумеваю только и исключительно имеющие отношение к победоносному завершению войны и сохранению вас на удобном для меня посту. Для достижения названной цели, отнюдь не рассчитывая на ваш патриотизм и здравомыслие, все это категории относительные, я могу предложить вам, вам лично, подарок в сумме один миллион фунтов стерлингов. Могу прописью, — счел необходимым уточнить Сашка. Он любил такие вот штришки мастера. — Который вы можете получить наличными прямо сейчас или любым угодным способом…
— Сумма весьма привлекательная. — Эмоции министра выдала только глубина и скорость затяжки длинной бледно-зеленой сигарой. — Но я так и не понимаю, в чем ваш настоящий интерес. Беспроцентный заем, который СССР предоставил Испании, составляет 86 миллионов долларов. И — миллион фунтов мне! Для чего?
— Я считал вас гораздо шире мыслящим политиком. Видите ли, демократическая Республика на западном краю Европы, возглавляемая дружественным, а прямо выражаясь — обязанным нам правителем, с несколькими арендованными нами военными и военно-морскими базами, может сыграть огромную роль в грядущей мировой войне. Я как прагматик и циник уверен, что всего лишь миллион единовременно и некоторое повременное содержание «нужным людям» гораздо надежней и выгоднее, чем мало к чему обязывающие межправительственные соглашения.
