Борис Орлов - Испанская партия
...Тяжелые бомбардировщики один за другим заходили на посадку на аэродром, в небе которого вились трое дежурных И-16, бдительно охраняя летное поле и стоянки тяжелых самолетов. А к приземлявшимся "туберкулезам" бежали парни в коричневых костюмах, которые с радостными воплями разбирали привезенные трехлинейки, автоматические "симоновки", пистолеты-пулеметы и ручные пулеметы Дегтярева. Это были десантники бригады Глазунова, прибывшие в порт Бильбао накануне и сразу же взявшие на себя охрану аэродрома. Правда, из оружия у десантников до сего момента были только "наганы" да ручные гранаты - вот и все, что выдали им во Франции сотрудники полпредства. В Гавре, сразу же после обеда, комбаты отвели своих подопечных на окраину города, где несколько очень серьезных молодых людей аккуратно вскрывали ящики с клеймом "Valise diploma", извлекая оттуда револьверы, коробки с патронами и гранаты. Все десантники получили по "нагану" и по двадцати одному патрону, а каждому пятому досталась еще и граната. К сожалению, это было все, и потому бойцы Глазунова так радовались, получив привычное оружие. Теперь попытка захватить аэродром обошлась бы противнику куда как дорого...
Десантники быстро организовали оборону аэродрома, дополнив собой семнадцатый батальон баскского ополчения, и вместе с прибывшими техниками и ополченцами принялись сооружать капониры для самолетов, отрывать землянки для личного состава, готовить площадки для аэродромной техники. Два батальона бригады комбриг Глазунов отправил на охрану морского порта...
...Старший лейтенант Домбровский прислушался к шуму, долетавшему с причалов, втянул в грудь воздуха, насыщенного запахами моря, нефтяного масла, нагретого металла и угольной гари, прошелся вдоль позиции своего взвода и остался доволен. Его бойцы быстро соорудили укрытия из мешков с землей, выставили на зенитный станок обнаруженный у басков "виккерс", дополнительно прикрыли позицию двух шкодовских зениток, располагавшихся в зоне ответственности взвода. Он уже собирался идти докладывать своему ротному - капитану Логинову, о том, что все идет по графику, как неожиданно его внимание привлекли доносившиеся откуда-то справа голоса. Разговаривали несколько мужчин и женщин - бурно, по-южному экспрессивно и, разумеется, по-испански. Собственно, в том, что в Испанском порту говорят по-испански не было ничего странного: ну не по-русски же здешнему народу говорить, но вот голоса мужчин показались Алексею странно знакомыми. Старший лейтенант решил проверить, кто это так распинается в расположении его взвода, а потому он бесшумно двинулся вдоль длинного ряда каких-то ящиков, стараясь оставаться незамеченным. Голоса становились все ближе, отчетливее...
- ...Мишка, ты им скажи, что они нам сразу приглянулись, - вот это уже не на испанском!
Тут же последовала быстрая и длинная, словно очередь из пулемета тирада. Домбровский усмехнулся: голос взводного переводчика красноармейца Эпштейна он знал достаточно хорошо. Что говорил Михаил, Алексей, естественно, не понял, но в ответ послышался мелодичный смех и несколько девушек заговорили разом, перебивая друг друга. Эпштейн забубнил перевод, но так быстро и неразборчиво, что Домбровский ничего не понял. Снедаемый любопытством он бесшумно подтянулся на штабель ящиков, ужом прополз по накрывавшему их сверху брезенту...
...Картина, открывшаяся взору старшего лейтенанта, была достойна кисти лучших живописцев прошлого, но более всего подошли бы на роль авторов Боттичелли и Джорджоне. В уютном укрытии из пяти ярусов мешков с песком и желтой испанской землей, возле импровизированной треноги, на которой грозно таращился в зенит ДП-27, сидели старшина Политов, звеньевой Семейкин и две симпатичные испанские сеньориты - смуглянки с иссиня-черными волосами, в воздушных платьицах и легких платочках, кокетливо повязанных на шейках. Рядом стояли красноармеец Эпштейн и еще две сеньориты - таких же прелестных, как и сидящие.
Одна из стоявших испанок вдруг быстро-быстро защебетала что-то, а потом погладила верзилу Семейкина по щеке:
- Мишк, она чего?.. - покраснев, поинтересовался сибиряк. - Ты скажи, что я... это... согласный, конечно, только ведь не сейчас же, а то, как же я, комсомолец, и вдруг на посту... этим?..
Эпштейн ехидно заржал:
- Она говорит, что ты на ее брата похож. Только тот покрупнее будет...
Домбровский хмыкнул про себя. Эпштейн почти наверняка приврал относительно достоинств брата испанки. Во всем батальоне крупнее Семейкина были только два человека: лейтенант Махров и он сам. А сеньорита продолжала что-то щебетать, потом бесцеремонно взяла руку Политова, подняла ее, сдвинула рукав и пальчиком постучала по часам.
- Говорит, что у них смена в шесть часов кончается, - перевел Михаил. - Приглашает нас в гости. Говорит, что будет ждать у железнодорожных путей...
Остальные девушки недовольно загалдели, одна из сидевших вскочила и надвинулась на приглашавшую. Эпштейн растеряно закрутил головой, переводя отдельные слова из женской перебранки:
- Дешевка!.. Сама - собака!.. Дочь беспутной!.. От тебя отвернулась Божья Матерь!... Ослица!.. Ребята! - жалобно воззвал он. - Я это переводить больше не буду! Они матом ругаются!..
- Мишка! Ты им скажи, что на всех хватит. У нас ребят много... - предложил опытный Политов. - Сегодня, допустим, мы с тобой - вот к ней и к ней в гости, завтра ты с ним... - он показал на Семейкина, но договорить не успел.
Домбровский рывком поднялся на ноги и легко спрыгнул вниз.
- Значит, сегодня ты, старшина, в гости собрался? - поинтересовался он тоном, который не предвещал ничего хорошего. - Ну-ну. Миша! Ну-ка, переводи.
Эпштейн замерев, точно кролик перед удавом, механически кивнул.
- Девушки. Бойцы Рабоче-Крестьянской Красной Армии благодарят вас за приглашение и проявление пролетарской солидарности, но сегодня они не смогут пойти в гости. Они сегодня будут заняты на кухне. Колют дрова и чистят картошку. На весь батальон. Понятно?
Михаил озвучил все сказанное старшим лейтенантом. Девушки закивали, а затем одна что-то спросила. Алексей вопросительно взглянул на Эпштейна:
- Ну?
- Они все поняли и спрашивают: если солдатам нельзя, то, может быть, их навестит господин офицер?
Домбровский уже хотел что-то ответить, когда девушка подошла к нему поближе и воркующее произнесла длинную фразу. Алексей вдруг почувствовал, как внутри что-то сладко защемило. "Может, и зайду, - мелькнуло у него в голове.- А в самом деле: что тут такого? Девушка явно пролетарская - в порту работает... Почему бы и не зайти? И если... то, даже... и вообще"...
Мысли старшего лейтенанта окончательно перепутались. Он посмотрел на испанку мутными глазами. Чтобы ей такое сказать, чтобы показать что командир Красной Армии испытывает к ней... испытывает к ней... ну, в общем...
В этот момент красноармеец Эпштейн икнул, покраснел, с шумом втянул воздух и сообщил:
- Она... Она говорит, что с военных всегда берут по десять песет, но с такого блестящего офицера ей будет достаточно и пяти...
10.30, 1 мая 1937г., Москва, Красная площадь.
Грохотали сапоги красноармейцев, звонко били в брусчатку копыта кавалерийских и казачьих коней, шуршали шинами автомобили, гулко вбивались в булыжники траки танков и тягачей. Это шел парад - парад армии первого в мире государства рабочих и крестьян, парад армии свободных людей.
Как и всегда в этот день, на трибуне для высшего командования Красной Армии на Красной площади в Москве, появился Тухачевский. Но на этот раз праздничная атмосфера, которая всегда отличала военные парады, приобрела какие-то необычные, странные - до зловещего странные черты. Люди, которые стояли на трибуне рядом с Тухачевским, явно тяготились его присутствием и, по возможности, старались отодвинуться. Не было обычных оживленных реплик, обращенных к заместителю наркома обороны, никто не ждал его острых, едких замечаний, словно глухая стена молчания отгородила Тухачевского от других военачальников. Стоявший рядом с ним маршал Егоров не только не поприветствовал коллегу при встрече, но даже демонстративно отодвинулся от него, поменявшись с кем-то местами.
Так и стоял Тухачевский все сорок минут парада -- в одиночестве среди своих. И не выдержал. Сразу же по окончании парада, не ожидая начала демонстрации, Михаил Николаевич покинул трибуну. Он уже спускался вниз по ступеням, когда в спину ему прилетело негромкое, но отчетливое:
- Иуда!
Тухачевский вздрогнул, точно его ударили. Разумеется, он знал об арестах, которые в последнее время ГУГБ и НКВД проводили среди командного состава Красной Армии, но кто мог, кто посмел подумать, будто это он сдал своих товарищей, своих единомышленников, своих...
