Глеб Бобров - Украина в огне
Через шестьсот метров после развилки брусчатка начинала терять крутизну траектории, входила меж двух запиравших ее холмиков. Далее шла ровно сотню меж двумя густо заросшими скатами, потом выскакивала в чистое поле, где смыкалась с притороченной к ней справа «объездной».
Этот кусок и был моей зоной ответственности. К большой беде фашиков, ни с самой дороги, ни с беспилотников, ни, тем паче, со спутника не было видно, что идущие параллельно дороге промоины, за столетия проточенные дождями по всей площади подъема, — шесть штук в радиусе километра слева и восемь в километровой зоне справа — совсем не канавки, а нормальные траншеи от метра до двух с лишком в глубину. Огибая многочисленные большие и малые холмики, смыкаясь и расходясь, они образовали то, что при нормальной позиционной войне называется «линиями обороны». Правда, противник не наступал по среднему срезу Родаковского бугра, а хотел лишь проехать по дороге. При нашем раскладе и занятии обороны внутри траншей он бы, подставляя бока машин по всему флангу, шел ровнехонько по насыпи брусчатки параллельно моим стрелкам и не имел никакой возможности ни съехать с нее, ни развернуться в боевой порядок. Что само по себе уже — зер гут!
По уровням тоже непросто. Дорога, казалось, висит над землей. Насыпь в одном месте поднималась на целых восемь метров. Но на самом деле, если исходить не из видимой глазу перспективы, а просчитывать траекторию гранатометного выстрела, полета снаряда или пули, то оказывалось, что дорога-то — в яме! Особенно с правой стороны, если смотреть по ходу выдвижения противника снизу. «Зимняя» конкретно была выше.
Первые и самые мелкие промоины находились в семидесяти метрах с обеих сторон от дороги. Остальные в среднем тоже на таком же отдалении друг от дружки. Получалось, что я спокойно могу построить многоярусную систему перекрестного огня, не особо рискуя накрыть своих. Вопросы, конечно, были, но и у меня не одного голова на плечах. Разберемся всем миром.
С установкой мин тоже не особо сложно. Тем паче мне пообещали решить проблему «без вопросов». Денатуратыч светился изнутри и снаружи. Когда я ему сказал, кто и как будет минировать, он, по-моему, даже миг нирваны испытал. Разговаривать более не хотел, рука требовала карандаш — остановить прекрасное мгновенье на схеме минных полей. Не хотел бы я оказаться в роли пехоты на той брусчатке.
Определившись в целом, решили проблемой маскировки и защиты стрелков заняться тоже загодя, не откладывая. Для этого необходимо отрыть внутри промоин — в боковых стенках у самого дна — ниши размером с человека, дабы туда для начала вместе с оружием спрятать все засадные группы и потом, во время мясорубки, им было где носы укрывать. И нор надо было нарыть: во-первых, с запасом, во-вторых, скрытно и, в-третьих, надежно укрепить их от осыпания.
Вот подготовкой к решению этой задачки я и нагрузил Ильяса Салимуллина.
В одиннадцать на базу влетел Петин «уазик». Со Штейнбергом мы подружились в Северодонецке — несколько раз его минометы крепко нас выручили, пару раз сами под ними чуть не легли. Дело такое — алягеристое — всякое бывает. Батарея вначале входила в Буслаевский полк, а потом, с повышением, Иваныч забрал мужика к себе в бригаду и сделал личным резервом «Команданте». Минометчиков вообще-то хватало — и спецов, и самих самоваров, особенно в последнее время, но капитан — из наших, настоящих, проверенных бойцов.
Все считали Петю евреем, хотя он числился чистым немцем. Родился в благополучно забытом им Казахстане, а на Луганщину попал в невинном детстве, с переездом родителей. С шуточками он соглашался, кивал головой, гортанно курлыкал: «Я, я — юде!» и, кажется, от души забавлялся.
Внешне, без вопросов, — вылитый аид или даже фольксдойче… правда, с ярко-рыжим лейблом через все курносое, веснушчатое лицо — «Made in Rjazan». Но даже откровенная славянская внешность не смущала особо продвинутых ценителей чистоты расы: «штейн»? значит — «берг»! Хорошо хоть у нас народ, уже сполна вкусив «сладких» плодов прикладного национализма, за один вопрос: «Какой ты нации?» — мог, не особо взирая на статус вопрошателя, банально начистить тому харю.
Как по мне, Пете вообще было начхать на национальности. Хотя, как сам рассказывал, в подмосковной Коломне, где он успел закончить военно-артиллерийское училище, старшие товарищи из курсантиков особо попервах от души забавлялись, напоминая «товарищу Петерсу» о вездесущей пользе немецкой пунктуальности — в караулах, уборках да в нарядах по кухне.
Над своими минометами капитан откровенно посмеивался и всерьез их за артиллерию не считал. Говорит: «За две бутылки водки — обезьяну научу!» При всем этом стрелял — снайперски да народ свой гонял — всем бы так подготовкой личного состава заниматься.
Когда Штейнберг получил шестой 120-миллиметровый полковой миномет, пообещал всем, кого считал друзьями, раздать часть своих старых батальонных — 82-миллиметровых. Лично я бы не отказался от парочки «подносов» — необходимый литраж, двоих толковых мужиков да с десяток шерпов уж как-нибудь бы организовал.
Штука, при всей громоздкости, дельная. Особо в славном деле отсечения пехоты от бронетехники — азбуки городских боев. Плюс лупит, скотина, с закрытых позиций, причем таких, куда и СОРовские кудесники не всегда достать могли. Да по весу и габаритам «самовары» не шибко от моих «Утесов»[54] отличаются. Только если крупнокалиберные с «АГСами», как ни выставляй, считай, пацанов смертниками поставил, то миномет спокойненько можно спрятать за квартал в любой яме и так же быстро перекинуть в другое место — пока «шпаки»[55] не прилетели.
Петя, увидев меня, радостно пошел навстречу, а я впопыхах не приметил парня, следом вылезавшего из кабины.
— Ты как, братишка? Заждался небожителей?
— А ты думал?! Даром я, что ли, прикрытия добиваясь, два часа по командирскому столу небритой пяткой стучал! Где мои самовары?
— Быстрый какой! Отдам в свое время. Не кипишуй! Посмотри лучше, кого я тебе привез… — Он развернулся к своему щупленькому попутчику.
Подле нас спокойно стоял молодой парень — невысокий, худенький, чернявый. Камуфлированная разгрузка без броника да традиционный для «продвинутых» «АКМС». Все бы ничего, если бы не развернутая до самых глаз горловина свитера…
В Конфедерации слишком хорошо знали эту неписаную моду помеченных страшным клеймом «Львовского поцелуя».
Откуда у окров пошла страсть увечить пленных отрезанием губ, не знал никто. Какую роль в этом изуверском обычае занимал город Львов — тоже. Только вот на каком-то этапе вооруженного противостояния стало все чаще и чаще звучать это сразу ставшее зловещим словосочетание. Во всяком случае, не так уж и недавно. Первые фотографии черепообразных лиц я видел еще по работе в «контре».
Меня вдруг словно толкнуло что-то изнутри — ведь это же Гирман!
Он заметил мое замешательство и, первым сделав шаг навстречу, негромко сказал:
— Все нормально, Кирилл Аркадьевич. Здравствуйте!
— Здравия желаю, Борис Яковлевич… — Неловкость хотелось бы как-то замять, но нужные слова враз выдуло из головы. — Честно говоря, я представлял вас иначе.
— Это? — он указал ладонью на закрытый свитером рот.
— Да нет, что вы. Возраст да и… — Как столовому серванту рассказать новенькой тумбочке о правильном понимании понятия «габариты»? — Поболей вы, по рассказам, казались.
Он улыбнулся — уголки темных глаз поползли в гору.
— Да… Я еще могу разделяться на три части, а в полнолуние становиться невидимым.
— Ха! Ну, это я и так знаю!
Действительно, что-то я тормознул. Помню легендарную, десятки раз слышанную историю о том, как в Рубежном Гирман спалил обвешанную сверху донизу металлокерамикой, системами динамической защиты и прочими фенечками глубокой модернизации, навороченную польскую «Тварыну»[56].
Просчитав маршрут бронегруппы, он с ночи залез в полуразрушенную кирпичную трубу снесенной почти до фундамента районной котельной. Держалась она якобы на честном слове, и в ней светилось несколько дыр от снарядов, сквозь которые сей урбанистический шедевр просматривался насквозь. Боря заранее завязал узел на скобе ступеньки снаружи, а сам стальной трос — закинул внутрь трубы. На чем и как он расположился, история умалчивает, но, мартышкой на суку просидев половину суток, — дождался.
Пока его бойцы отвлекали противника огнем из руин соседнего квартала, Гирман спустился по тросу несколько метров, оказался напротив хорошего сквозного пролома и менее чем с сотни шагов, сверху вниз, смачно приложился из тяжелой «Таволги»[57] в заднюю полусферу башни. После, сжигая руки, съехал по тросу вниз и, песчанкой юркнув по заготовленному в руинах проходу, исчез в лабиринтах развалин до того, как авиационные пушки «Лёли»[58] спаренным огнем заподлицо срезали на все сто пудов отслужившую свое предназначение трубу.
