"Фантастика 2024-104". Компиляция. Книги 1-24 (СИ) - Седой Василий

Стрёйс неплохо говорил по-русски, оказалось, что он бывал здесь и раньше, и работал парусным мастером на легендарном пинасе «Орел», который построили при царе Алексее. Правда, сам сбежал со службы, но вот снова вернулся с посольством. «Иван Иванович» весьма заинтересованно расспрашивал Дурнова о том, куда и зачем ему нужны мастера.

«Э! — понимающе улыбнулся в бороду Большак. — Да у тебя особый интерес имеется! Так я тебя вообще за копейки заимею!».

Голландец явно сделал стойку на новые земли и моря, о которых Голландия не ведала. Стать там первым, пронюхать морские пути, оценить торговый потенциал — и потом с выгодой продать всё это на родине — «хитрый план» Стрёйса читался на раз-два. И Дурнова это вполне устраивало. Пусть строит планы, пусть едет и выведывает пути.

«Если я ему подыграю и не стану палиться, что план раскусил — то он будет работать не за страх, а за совесть! — размышлял работодатель. — А вот удастся ли ему потом увезти все секреты в Голландию — это мы еще посмотрим…».

Ударили по рукам. Стрёйс даже пообещал разыскать знакомого корабельного кузнеца.

Вербовка прошла неожиданно успешно и быстро, а царем в Москве всё еще не пахло. Тут-то Дурнову и пришло в голову, что всем черноруссам Федора Алексеевича ждать необязательно. Слишком долго «делегация» живет вне родной земли. Нужно возвращаться и поскорее. Поэтому Большак отобрал половину людей, поручил им нанятых мастеров (на остатки от 40 рублей были наняты еще стеклодув и пороховой мастер), составил список наказов — и отправил их домой. Как раз к весне доберутся до Верхотурья — и рванут по сибирским рекам! Старшим поставил Ваську Мотуса, выправил бумаги с помощью Волынского — и отправил их домой, перекрестив на дорожку.

Стоило посмотреть, как завистливо глядели остающиеся вслед уходящим!

А в январе, вместе с крещенскими морозами, царь, наконец, появился в столице. Об этом сразу узнали все в городе, Дурной весь тут же изготовился к продолжению их «образовательных встреч». Но прошел день, другой, третий — а государь чернорусского гостя всё не вызывал. Это при том, что Олешу в Кремль призвали сразу же.

— Полезай в сундук, наскучившая игрушка, — шептал беглец из будущего, долго и тупо пялясь на прогорающую лучину. — Неужели это было всего лишь ветренное царское увлечение? Средство развеять скуку…

Чувствовать себя брошенной бабой было омерзительно. Брошенной бабой, которой еще и бросили милостиво четыре червонца. Дурной темнел лицом да бубнил «так я и думал» и «все они — морды боярские»…

— Завтра царь велел нам обоим прийти, — буднично сказал Олеша вечером четвертого дня, вернувшись в Гостиный двор.

В один миг краска стыда залила лицо Большака. Ведь чего только не надумал, болван! А у царя-батюшки просто дел куча появилась после долгой отлучки! Вот уж верно — Дурак. На всех языках этого мира.

…Это была самая удивительная встреча. Совсем в иных покоях Теремного дворца. Дурнова долго вели какими-то сумрачными переходами с низкими потолками, пока не запустили в горницу с одним окошком. Царь был там совсем один. Ни писцов, ни даже какой-либо охраны — рынды с топорами остались по ту сторону двери. Это доверие такое? Если честно, Большаку слегка неуютно стало от такого почти интимного уединения. А ведь он-то лишь об этом и мечтал: чтобы наговорить царю всякого, честно и в лицо.

«Может, завести с ним разговор про боярство, и что надобно его извести, как класс?» — мелькнула полубезумная мысль.

Но не решился, конечно. Размял спину поклонами и принялся глупо благодарить за подаренные 40 рублей. Даже отчитываться начал: куда и сколько потратил. Федор Алексеевич рассеянно слушал, а потом не властно, но решительно остановил его.

— В Троице на богомолье исповедовался я архимандриту Викентию… И опосля вёл с им разговор. О тебе рёк. О речах твоих странных, о чаяниях твоих. Отец Викентий с тщанием расспрошал, нет ли в том умысла Врага…

Дурной похолодел. Вот чего он боялся в этом мире по-настоящему, так это религиозного фанатизма.

— Хочу предложить тебе, Сашко, остаться здесь. Быть моим советчиком в делах державных.

В голове беглеца из будущего так сильно шумела тревога, что он не сразу понял царские слова.

— Что?!

— Поставим тебя в дьяки думные, сделаем сыном боярским. От Дворца получишь полсотни дворов для прокормления. И будешь при мне нести службу.

Вот так да…

На пару мгновений Дурной задохнулся. Задохнулся от внезапных перспектив, которые тут же стали разбухать в его голове! Стать правой (да ладно, хоть левой) рукой царя! Предупреждать его о грозящих напастях. Конечно, беглец из будущего немного знал о событиях из правления Федора Алексеевича, но зато разбирался в международной ситуации, понимал, кого опасаться, а с кем не грех и подружиться. Можно будет самому контролировать экономические реформы, заниматься разведкой ресурсов по всей стране — вывести, наконец, страну из тотальной бедности! Смягчить гнет крепостничества, дать толчок к развитию промышленности.

А главное — потихонечку капать царю на мозг о том, что боярство необходимо низвести до обычного служилого сословия. Очень трудно это, но реально! Ведь Федор и сам это понимает. Недаром в реальной истории он все ж таки издал указ о полной и окончательной отмене местничества. Издал буквально за несколько месяцев до своей смерти — так что новшество не успело прижиться. Бояре не захотели. И свою «табель о рангах» он тоже планировал. Пусть сильно ограниченную и безумно сложную, состоящую из 37 статей и чуть ли не сотни отдельных ступеней… Но главное — планировал! Были у него такие мысли!

И вот… Если Олеша сможет продлить царю срок жизни, а он, историк из далекого будущего, даст мудрые советы…

На дрожащих ногах Дурной отвесил венценосному собеседнику максимально низкий поклон.

— От всего сердца благодарю тебя, государь… Но не могу принять такую честь.

Глава 67

«Конечно, не могу! Это ведь не игры ума, не упражнения на тему: сделай всё правильно. Это реальная жизнь. Жизнь при московском дворе, который, похоже, особо не уступает и мадридскому… Не мое это поле битвы. Помню, как в Темноводном одного интригана Пущина едва не хватило, чтобы полностью сковырнуть меня. А тут. Тут такие матерые зубры! Десятками! У всех связи, интересы, планы. Да они меня уничтожат походя, я даже не успею им дорогу перейти. А уже если перейду!.. У них тут вечная грызня идет друг с другом, ребята в такой форме — мне с ними не тягаться. Да я и не хочу. Не хочу даже пытаться стать лучшим среди них… Я домой хочу».

Смотреть на царя было боязно. Федор Алексеевич, только что неслыханно облагодетельствовавший какого-то дикого чернорусса, словно пощечину получил.

— И пошто ж?

— Государь-батюшка! — Дурной даже не поленился бухнуться на колени. — Ты же слушал меня, я всей душой тебе помочь желаю. Если что-то тебе от меня потребно — я с радостью расскажу и подскажу… в меру своего скудоумия. Но тут мне оставаться нельзя. Там, на Амуре, мой дом. Жена, сыны. И самое важное — ежели я не вернусь на Русь Черную, то не будет этой земли у России.

Федор Алексеевич на миг даже забыл об обидах.

— Как это?

— Очень тяжелым было наше житье, государь. Темноводье стоит на рубеже с богдойцами, с монголами. Там особый подход требовался. Но государев человек Хабаров первым делом ополчил всех местных против русских. После сделал так, что многие из них отъехали служить к богдыхану. После того воевода Пашков повел нас всех в самоубийственный поход на богдойцев. Едва не кончилась тут наша земля… С большим трудом мы всё сызнова выстраивали. Русские вместе с даурами, ачанами, гиляками, тунгусами — как равные. С большим трудом вместе подымали хозяйство. Приучались не обдирать друг друга, давать каждому возможность трудиться и жить в достатке. Никто у нас никого не принуждает. Только так и выжили…

Дурной развел руками.

— И по-иному, государь, черноруссы жить не захотят. А когда из Москвы воевода приедет, да начнет всех к ногтю прижимать (уж такого я в Сибири насмотрелся и наслушался) — то Русь Черная терпеть не станет. И полыхнет!