"Фантастика 2025-29". Компиляция. Книги 1-21 (СИ) - Белл Том
Ричард вздохнул. Гиллалун был явно предубежден.
— Если я поеду в Гальтару, ты поедешь со мной? — спросил он рассеянно.
— Хоть на край света, вашмилость! — горячо ответил телохранитель. — Нам, пожалуй, и впрямь стоит уехать из монастыря. Я чую, что принц не оставит вас в покое.
Дик «чуял» то же самое. Он вообще не собирался встречаться с Альдо Раканом, а теперь его решение только окрепло. Нужно было во что бы то ни стало избежать повторения сегодняшнего разговора.
— Поговорю с настоятелем, — решил он. — Его высокопреосвященство поручил здешнему аббату всячески способствовать мне, я знаю. Кстати, Гилл, а мы можем перебраться в тот трактир, о котором ты давеча рассказывал… «Красный петух», кажется?
— Да хоть сейчас же! — оживился Гиллалун. — Уж там-то нас никто не найдет! Гёза Пирош не подведет, Литом клянусь, вашмилость!
— Тогда собирайся, — приказал Дик. — К моему возвращению все должно быть готово. А я пойду побеседую с нашим преподобным хозяином.
Глава 4. Гальтара. 4
4
Рекомендательное письмо кардинала Левия было адресовано «высокопреподобнейшему Олецию», но монахи монастыря св. Гермия называли своего настоятеля просто: отец Ка́нио. При встрече с ним, едва услышав его протяжную, певучую речь, Дик понял, что добродушного вида толстенький аббат родился в каком-то живописном уголке Ро́молы, на мелодичном диалекте которой великий ди Паренцо когда-то воспел свою возлюбленную Лауру. Отец Маттео тоже был уроженцем этой области и, несмотря на все свое эсператистское смирение, чрезвычайно гордился знаменитыми земляками, сделавшими ромоланский диалект литературным языком всей Агарии. Дик с детства влюбился в звучание песен и стихов, от греховной привязанности к которым его духовник так и не смог избавиться. Когда гордый северянин из далекого Надора, воодушевясь, поприветствовал отца Канио ди Рамакуль да Олетто на превосходном ромоланском, сердце достойного настоятеля было покорено сразу и навсегда.
Дик отправился на поиски аббата сначала в трапезную и на кухню – близилось время обеда, потом в церковь, потом в монастырский сад, однако тот обнаружился в самом неожиданном месте – на псарне. Опустившись на низенькую скамеечку и высоко закатав полы повседневной рясы, священнослужитель с величайшим усердием умащивал дорогим благовонным маслом шелковистую шерсть породистой гончей, которая любовно положила изящную длинную морду ему на плечо. Дик остолбенел от удивления. Нет, разумеется, он знал, что в местах, посвященных святому Гермию, всегда держат охотничьих собак, но он никак не предполагал, что уход за ними входит в послушание самого настоятеля.
Услышав шаги герцога Окделла, отец Канио полуобернулся и поприветствовал Дика ласковой улыбкой. Белки его больших, немного навыкате, карих глаз лукаво блеснули при виде удивления надорского аристократа.
— Присаживайтесь, ваша светлость, — пригласил он, указав лоснящейся от масла рукой на соседнюю скамеечку, с которой живо вскочил какой-то монах, помогавший высокопреподобному в его святом деле. Настоятель говорил на талиг, которым, как и все образованные клирики, он прекрасно владел, и Ричард решил не переходить на ромоланский.
Юноша опасливо опустился на предложенное ему седалище: на мгновение у него мелькнула абсурдная мысль, что благочестивый аббат сейчас предложит ему смирить гордыню и пособить в стрижке когтей или чистке зубов монастырской псины.
Но отец Канио только усмехнулся уголками губ и вернулся к прерванному занятию.
— Полагаю, вашей светлости было необходимо переговорить со мной, — промолвил он, продолжая умащивать бока своего питомца. — Но я вижу, что вы удивлены, застав меня за подобным делом.
— Не буду отрицать, ваше высокопреподобие, — пробормотал Дик.
— И это только говорит о том, как справедливо и мудро сказано в Эсператии, — назидательно произнес отец Канио и процитировал по памяти: — «нет святого в своем семействе; для отца своего и для матери своей даже величайший угодник Создателев навсегда останется лишь неразумным чадом». Так и святой Гермий, — продолжал он. — Поскольку Геремерий Надорэа приходится предком вашей светлости, обряды его почитания известны всюду, кроме Надора.
— Вы не вполне справедливы, ваше высокопреподобие, — возразил Дик. — Может быть, святой Гермий и забыт в Надоре, но моя семья глубоко чтит святого Алана.
— Несомненно, несомненно, — согласился аббат, медленно кивая. — Но признайтесь, ваша светлость: вы почитаете Алана скорее как мученика, чем как чудотворца.
Ричард промолчал, подтверждая тем самым справедливость сказанного.
— Вот видите, ваша светлость, — легко проговорил аббат, — вы не верите в чудеса. Святой Гермий так и остался для вашей семьи безрассудным юнцом, изгнанным из дома, позором рода, а не Победителем. И вы удивляетесь, видя, как я, недостойный его служитель, умащиваю маслом гончую, подобную той, что сопровождает нашего Защитника в охоте на Закатных тварей. Кстати, ее зовут Бенедикта, — спохватился он, представляя свою питомицу (гончая, дружелюбная, как все представители ее породы, благосклонно обнюхала руку Дика). — Она будет возглавлять процессию нашего монастыря в ночь святого Гермия Победителя. Вы ведь, должно быть, знаете, ваша светлость, что его самого людям видеть не дано.
Ричард порылся в памяти, пытаясь извлечь из нее читанное им когда-то житие святого. Геремерий был младшим сыном эория Гиппия Надорэа, Повелителя Скал. Юноша рос буйным и строптивым; все свое время он посвящал развлечениям, особенно же страстно любил охоту. Целыми днями он носился по полям на своем белом жеребце в сопровождении верной гончей. Однажды на возвратном пути домой юный эорий едва не сбил с ног нищего старика. Геремерий хотел ударить беднягу, но тот одним жестом остановил наглеца. Старец оказался посланцем самого Создателя. От беседы с ним на юного строптивца снизошла благодать. Геремерий принял эсператизм, в те времена запрещенный в Золотых Землях, а в знак своего полного преображения изменил свое патрицианское имя на рабское – Гермий. Отец, мать и братья, узнав об этом, прокляли Геремерия. Тогда святой снял с себя все свои роскошные одежды и, облачившись в рубище, поклонился родителям в ноги. «Все, что вы дали мне, я возвращаю вам обратно, — сказал он. — Но сам я принадлежу не вам, а лишь тому, кто создал меня». Гермий ушел, и в ту же ночь его белый жеребец и гончая вырвались со двора и умчались вслед за хозяином. С тех пор святой Гермий якобы охотится на всякую скверну и нечисть и гонит ее отовсюду. Он почитается как самый надежный защитник от сил зла, бич для недобрых людей и Победитель Закатных тварей. Но люди не способны увидеть его. О его появлении их возвещает только стук лошадиных копыт и собака – огромная гончая, которая предшествует святому.
Красивая, но наивная сказка. Не то, что житие святого Алана, жертвенно сложившего свою голову на плахе.
— Скажите, ваше высокопреподобие, — неожиданно спросил Дик, — а вам приходилось когда-нибудь видеть настоящую гончую Гермия?
Отец Канио вытер руки платком и взялся за прекрасный роговой гребень, которым он начал осторожно расчесывать шерсть Бенедикты.
— Да, — обронил он. — И только благодаря этой встрече я сегодня беседую с вами, а не гнию на илистом дне Элеты.
— Неужели? — удивился Ричард.
— Я не делаю из этого тайны, ваша светлость, — с улыбкой ответил отец Канио. — Пусть моя откровенность выставляет не в лучшем свете меня самого, но она славит моего небесного покровителя. Видите ли, в молодости я был почти таким же разнузданным юношей, как и святой Гермий. Видимо, поэтому он и решил наставить меня на путь истинный… Мой отец, Рамакуль да Олетто, богатый купец, хотел, чтобы я стал лиценциатом права. Наше семейное дело должно было перейти к моему старшему брату, и отец рассудил, что я буду им весьма полезен, если изучу законы и юриспруденцию. Но я искренне презирал всякое крючкотворство и думал только о собственных удовольствиях. Отец послал меня в университет в Сорго. Оказавшись на свободе, я тут же принялся проматывать деньги, кутить с самыми негодными товарищами и посещать всякие злачные места. И вот однажды, когда из дома мне прислали содержание на полгода, один из моих мнимых друзей решил воспользоваться случаем. Он задумал обокрасть меня, а чтобы это не вышло наружу, утопить меня в Элете. Все подумают, что пьяный дурень сам свалился в воду. Берег в том месте вязкий и илистый, в воде торчат остатки старых гнилых мостков, к тому же течением туда прибивает всякий мусор… Выбраться оттуда и трезвому вряд ли по силам. Я, разумеется, и не подозревал о злодейском умысле. Поздно ночью, когда мы возвращались из таверны, приятель привел меня на Новый мост, чтобы оглушить и обобрать. Я едва соображал, что происходит, и стал бы легкой добычей. И в этот момент прямо на нас выскочила большая охотничья собака. Она оттолкнула меня и бросилась на моего несостоявшегося убийцу. Он попробовал отмахнуться от нее ножом, но она была словно заговоренная. Я же от толчка не удержался на ногах и мешком свалился на землю. И тогда я услышал лошадиный топот. Какой-то одинокий всадник приближался к нам. С каждой секундой стук копыт становился все отчетливее, но ни всадника, ни самой лошади так и не было видно. Я разом протрезвел. Моего неверного товарища тоже, видимо, охватил ужас. Забыв обо мне, он бросился бежать. Собака кинулась за ним следом, а сразу за ней, оставаясь невидимым, промчался всадник. Он проехал в каком-нибудь шаге от меня, но я не смог заметить даже тени. Я лежал на мосту и, обмирая от страха, слушал, как лошадиные копыта, процокав буквально у самой моей головы, удаляются вслед за гончей, преследующей моего приятеля.
