Порт-Артур – Иркутск – Тверь: туда и обратно - Чернов Александр Борисович
– Жаль. Я надеялся, что все-таки есть средство заставить людей жить в мире. Увы, силен враг рода человеческого. Очень силен… Что же получается? Отказаться от поиска изощренных способов братоубийственного самоуничтожения способна либо самодержавная власть, либо социалистическая? Та, где господа капиталисты к ней не допущены?
– Получается, так, ваше величество. Я, кстати, об этом очевидном моменте не думал, откровенно говоря. Хотя, конечно, для самодержавия это верно при условии, что на троне человек ответственный, вроде вас, а не деятель типа Тамерлана или Бонапарта.
– Логично… – Николай замолчал, неподвижно глядя куда-то в белое пространство за окном. Понимая его чувства, Петрович тоже притих, прихлебывая подостывший чаек…
– Ну-с, пирожные с пирожками мы одолели. Смотритесь вы уже вполне сносно. К ужину непременно буду вас ждать у меня. Придете, любезный Всеволод Федорович? – оторвавшись наконец от метели, вьющейся за стеклом, и своих невеселых мыслей, как бы подытоживая их беседу, спросил Николай.
– Конечно, ваше величество. Нормально заправиться не помешает. Но, простите, еще вопрос. О военных тратах. И об экономии. Государь, вы пока мне ничего не ответили по предложению о сокращении флота и продаже за рубеж нескольких больших кораблей, чье устаревание и уценка в разы станет очевидной уже через год-полтора.
– Вот давайте за ужином это все и обсудим. Будут с нами еще Дубасов, Александр Михайлович, Бирилев, Ломен и Нилов. Григоровича приглашу, если врачи его отпустят. Я им всем вашу записку на сей счет прочесть дал. А попутно неплохо бы разобраться, какие корабли и когда будем возвращать с Дальнего Востока, куда именно, где ремонтировать. В общем, поговорим, посоветуемся, – закончил Николай, поднимаясь из своего кресла и протягивая Петровичу руку. – До вечера.
Пройдя через оба императорских вагона, спальный и салонный, Петрович перед межтамбурными дверями вагона-столовой нос к носу столкнулся с генерал-адъютантом Фредериксом. Барон был, как всегда, отутюжен и накрахмален, на сапоги – хоть как в зеркало смотрись, в руке – тросточка. Старый служака до сих пор прихрамывал, то давали себя знать последствия «шрапнельного водосвятия» в январе. В его годы и давним ранам положено беспокоить, а тут меньше двух месяцев, как зарубцевалась дырка в бедре. Но с юных лет бравый, осанистый кавалерист бодрился и не показывал виду, что его что-то беспокоит по части самочувствия.
– Доброго вам вечера, любезный Всеволод Федорович. Рад видеть вас во здравии, – с легким, благородным поклоном пожал руку Руднева барон.
– Спасибо. И вам здравствовать, многоуважаемый Владимир Борисович.
– Я уж решил лично доковылять, вас проведать. Не взыщите, думал, что после таких дел вы еще не вполне в силах к ужину пожаловать. Это надо же было всех так напугать! – За участливым тоном и кротким взглядом министра Двора и начальника Императорской походной Главной квартиры проскальзывал деликатно скрываемый, беззлобный сарказм.
– Владимир Борисович, бес попутал. Примите еще раз глубочайшие мои извинения. Перед государем я уже покаялся.
– Полно, милостивый государь. Я что? Много разного уже повидал на этом свете, да и на прицел к вам не попал, охранила Заступница… – Фредерикс негромко рассмеялся. – Меня вам удивить не удалось. А вот Федор Васильевич Дубасов на вас здорово осерчал. Это у вашего одра только таким спокойным адмирал был, чтоб не навредить, Боже упаси. Ну а уж коли вы на ногах… Теперь уж, мой дорогой, потерпите. Отдраить он вас крепко собирается.
– Господи, сколько же мне теперь это дело пьяное поминать будут?.. – простонал в сердцах Петрович.
– Сколько? О том точно только Господь ведает. Но по праздникам – это завсегда-с!.. Шучу! Шучу… – рассмеялся явно довольный своим чувством юмора Фредерикс. – Ну-с, не буду мешать вашей вечере, государь сегодня почему-то только моряков собирает.
С этими словами барон звякнул шпорами и с достоинством откланялся, а Петрович, перекрестившись для храбрости, двинулся навстречу неизбежному. Или на званый ужин, или на плановую раздачу слонов…
При его появлении в тамбуре двое вытянувшихся по стойке смирно казаков конвоя всем своим крестоносно-парадным видом неопровержимо засвидетельствовали: государь император здесь. За дверью слышались оживленные голоса и дружный смех. И хотя Петрович совсем недавно провел в обществе царя пару часов, и расстались они более чем довольные друг другом, на душе котята скреблись. Может быть, это он остался доволен, а что там на душе у самодержца? Не зря же Василий предупреждал, что у царя его внешняя бесконфликтность – штука обманчивая. Передавишь, попадешь не под то настроение, станешь «не комфортен» – и ага!.. Следом за Витте, Дурново и всеми прочими, как это в реале бывало.
Но даже если сам хозяин пока всем удовлетворен, это только полдела. Ведь сейчас предстоит близкое знакомство с людьми, входящими в ближний круг Николая, с теми, с кем ему теперь предстоит работать и общаться. Причем не факт, что условия этой работы будут напоминать его вольницу на крейсере или во Владивостоке, а общение приведет к взаимопониманию. Конечно, в Порт-Артуре он с Макаровым и Моласом сработался и как подчиненный. Обстановка обязывала. Оба они оказались людьми серьезными и ответственными, для них дело было выше личных амбиций или обид. А как-то оно будет сейчас? Со здешней адмиральской братией. С его-то бес-тормозным характером и их свитской гордыней?
«Как будто у Дубасова, формально моего непосредственного начальника, своего гонора меньше. Ага! Как же. А с Бирилевым, тут все еще веселее. Этот деятель прямо мне не подчиняется, но завязано на него будет, как на человека, командующего всем нашим казенным кораблестроением, очень много всего. И при этом глубина его познаний в этом самом кораблестроении на флоте давно служит источником анекдотов. Чего стоит попытка раскачать по его приказу ставший на песчаную банку броненосец посредством перебежек пары сотен матросов с одного борта на другой. У аналогичной толпы тараканов, попытавшихся так раскачать таз с водой, успехов могло бы быть больше. Или резолюция на рапорте с просьбой прислать десяток французских свечей зажигания для требующего ремонта двигателя внутреннего сгорания, гласящая: «довольно будет двадцати фунтов казенных, стеариновых». И вершина умственно-волевой конфигурации, между прочим, в должности морского министра: подпись не глядя в текст под Бьеркским договором! Хорошо хоть, что молодому Костенко он протежирует еще со времен подготовки к уходу на Дальний Восток отряда Беклемишева, а с Бубновым в дальнем родстве вроде. Может, не будет много палок в колеса ставить…»
Отдельную проблему для Петровича представляли два «кота в мешке»: командир гвардейского экипажа контр-адмирал Нилов и флаг-капитан императора вице-адмирал Ломен. Нынче они не просто свитские адмиралы, а адмиралы придворные. Короче говоря, друзья Николая. Они вместе с великим князем Александром Михайловичем и графом Гейденом, ожидающим их сейчас во Владивостоке, де факто составляли неформальный Морской Кабинет государя. Придать им такой статус официально Николай не решился, так как опасался поскандалить с дядей Алексеем, за которого тотчас вступилась бы матушка и большинство прочей многочисленной родни…
И получается, что этот, по сути, абсолютно безответственный кружок по интересам, будучи некой «молодой морской фрондой» генерал-адмиралу и его блюдолизам, вроде Верховского, Скрыдлова, Авелана и Абазы, за Цусиму в нашем мире ответственен не меньше, чем «болярин Зиновий». Не брутальный охотник на бизонов и бонвиван Алексей Александрович, прямо высказавшийся против отправки эскадры Рожественского на погибель, а именно эти люди были там «властителями морских дум» самодержца. И здесь тоже, конечно. Но только до появления в Питере некоего молодого доктора с «Варяга»…
Похожие и по своей роли, и по взаимоотношениям с Николаем, Нилов и Ломен были совершенно разными персонажами как по своим воззрениям, так и по истории своего появления в ближнем круге царя. Ломен вошел в него еще со времен известного Большого путешествия наследника на Дальний Восток. Он командовал крейсером «Память Азова», на котором Николай и находился. Серьезный, тактичный, с окладистой бородой бывалого морского волка, отличающийся трезвыми суждениями о внешней политике и новомодных флотских делах, он сразу понравился цесаревичу.
