Алексей Калугин - Мир, в котором тебя нет
От размышлений Граиса оторвал несильный толчок в бок. Справа, опираясь на локоть, к нему подобрался бородатый.
— Эй, ты чего притих? — негромко спросил йерит.
— Размышляю,— ответил ему Граис.
— Ну и как?
— Что «как»? — не понял Граис.
— Какие мысли в голову приходят?
— Разные,— неопределенно ответил Граис.
— Это хорошо, когда есть о чем подумать,— не стал настаивать на прямом ответе бородач.— Тебя за что взяли-то?
— На площади возле нового храма наказывали отступников,— сказал Граис.— Кидали в них тухлые овощи. Я усомнился в том, что их вина настолько велика, что заслуживает такого наказания.
— Даже так? — Бородач присвистнул и обернулся к остальным, как бы призывая их разделить свое удивление.— Ты что же, никогда прежде такого не видел?
— Я давно не был в Йере,— ответил Граис.
— И только из-за этого тебя в нашу камеру сунули? — подал голос йерит с грушеобразной головой.
— Судебный исполнитель сказал, что мое дело должен рассмотреть сам наместник,— сказал Граис.
— Все мы здесь ждем суда наместника,— сказал бородач.— Да только твоя выходка того не стоит. Тебя бы следовало привязать к столбу рядом с теми отступниками, за которых ты вступился,— и все дела. Такие вопросы не наместник решает, а ми-шалей.
— Больно ты скор,— раздался со стороны старческий, скрипучий голос.— Раз мечом помахал, так сразу возомнил себя героем. А я тебе скажу, порою слово может оказаться покрепче стали. Давно ты слышал в последний раз, чтобы кто-нибудь открыто выступил в защиту отступников? Или хоть слово сказал против учения Сирха?..
Бородач ничего не ответил.
— Вот то-то! — Споривший с ним приподнялся со своего места, и Граис смог рассмотреть лысого старика с запавшим ртом.— Почему, по-твоему, преследуют отступников? Да потому, что протест в сознании людей для империи страшнее, чем открытый бунт, который легко можно подавить силой оружия!.. Что, кстати, и случилось с тобой, Грудвар... Или нет?
— Так ты хотел поднять бунт против империи? — удивленно глянул на бородача, которого старик назвал Грудваром, Граис.
— Нет,— смущенно стал отнекиваться тот.— Какой там бунт... Так...
— Разбойник он,— громко произнес старик.
— А хоть и разбойник! — крикнул, повернувшись в его сторону, Грудвар.— Что с того? Я ведь не йеритов грабил! Мы со Слимом,— бородач кивнул в сторону сидевшего рядом с ним грушеголового,— пытались захватить караван с продовольствием, отправленный наместником в Кахим!
— Вдвоем? — изумился Граис.
— Десять нас было,— помрачнев, ответил Грудвар.— Остальных убили. Бариин только вчера умер от ран в этой камере...
— Что вам — за целый караван, что мне — за авоську с едой,— все приговор будет один,— хихикнул старик.
— Как это — за авоську с едой? — не понял Граис.
— А вот так,— развел руками старик.— Хотел отнести своему сыну поесть, а меня по дороге схватили и сюда вот приволокли.
— Начал рассказывать, так говори все до конца,— обращаясь к старику, сказал Грудвар.
— А мне скрывать нечего,— ответил старик.— Мой сын тоже из отступников. После того как его приятелей арестовали да на соленые земли выслали, он сам из Халлата ушел. Скрывался у пастухов, а я ему время от времени поесть относил.
— Так если твой сын просто отступник, почему же ты ждешь суда наместника? — снова удивился Граис.
— Кто-то из соседей донес, что сын его не у пастухов прячется, а к вольным ушел,— объяснил Граису приятель Грудвара Слим.
— К вольным? — все больше удивляясь, переспросил Граис.
О вольных упоминал вчера в разговоре с ним и Фирон. Однако в расширенной памяти ксеноса не содержалось никакой информации, хоть как-то связанной с понятием «вольные».
— Да, приятель,— похлопал Граиса по плечу Грудвар.— Видно, далеко от Йера ты странствовал. Вольные — это и есть те самые бунтовщики, про которых твердят на каждом углу. Мы с приятелями тоже собирались к ним податься, да только дорогу отыскать не сумели.
— Так, значит, открытое сопротивление империи уже существует? — обращаясь одновременно ко всем, находящимся в камере, спросил Граис.
Он все еще не мог прийти в себя от изумления. Неужели подобная информация могла пройти мимо внимания работающих на Тессе-3 наблюдателей?
— Да какое там сопротивление! — поморщился старик.— Прячутся в горах несколько групп по пятнадцать — двадцать человек. По большей части — беглецы с ониксовых копей, отступники да прочий сброд, объявленный в розыске.
— Полегче, старик,— одернул его Грудвар.— Этот «сброд», как ты его называешь, когда-нибудь освободит Йер от деспотии империи!
— Да? — саркастически усмехнулся старик.— И когда же, мил человек, это случится?
— Как только вольные накопят достаточно сил для решительного удара,— ответил Грудвар. Однако Граис заметил, что уверенности в его голосе значительно поубавилось.
— Так, значит, вольные пока еще не выступают открыто против империи? —спросил Граис у Грудвара.
— Порою нападают на караваны,— ответил тот.— На не большие отряды имперских солдат. Но главным образом собираются с силами.
— Они еще двести лет будут собираться,— ехидно заметил старик.— Откуда им взяться-то, силам этим? Для того чтобы воду собрать, и то бочки нужны.
— Ох, старик,— строго покачал головой Грудвар.— Договоришься ты... Нам ведь вместе на ониксовых копях кайлом махать...
— А ты меня не пугай! — бодро ответил Грудвару старик.— Я-то жизнь свою прожил! А вот тебе на ониксовых копях жить останется всего пару месяцев!
— Я слышал, что ониксовые копи были закрыты,— сказал Граис— Месторождение истощилось, и добыча камней сделалась дороже, чем даже невольничий труд.
— Снова открыли,— ответил Грудвар.— Начали копать глубже. Говорят, что теперь шахты доходят почти до самого огня земных недр. Поэтому и мрут там люди, как мигаты осенью.
— Пока есть империя, найдутся и бунтовщики вроде тебя, Грудвар,— снова усмехнулся старик,— которым не терпится в шахту забраться.
— Ну что ты с ним будешь делать? — обреченно посмотрел на Граиса бородач.— Так и балабонит весь день. Словно самого его завтра поутру домой отпустят.
— А может, и отпустят! — снова встрял в разговор неугомонный старик.— Вот вернется наместник, он с моим делом в момент разберется...
Речь его, грозившуюся затянуться, прервал сухой, надсадный кашель, раздавшийся с кучи соломы, лежащей возле дальней от двери стены, прямо под узкой, выходящей на тюремный двор щелью. Человек кашлял мучительно и долго, взахлеб, не останавливаясь.
— Снова у Митея приступ,— тяжело вздохнул Грудвар.
Старик, подавшись в сторону больного, пытался как-то облегчить его страдания. Но, как мог заметить Граис, все его действия сводились только к уговорам и попыткам удержать руки страдальца, которыми тот рвал у себя на груди рубашку.
Вскочив на ноги, Граис подошел к старику и опустился на колени возле несчастного Митея.
Больной, казалось, был в беспамятстве. Голова его, с закатившимися глубоко под веки глазами, была запрокинута назад. Из угла рта стекала слюна. На впалых щеках горели алые болезненные пятна.
Граис приложил руки ладонями к узкой, впалой груди несчастного. Затем быстро надавил пальцами несколько активных точек на шее. Больной затих, тяжело, надсадно дыша.
— У него астма,— сказал Граис.— Следующий приступ он может не пережить. Ему нужен свежий воздух.
— Где ж его взять? — проворчал старик.
— Тогда дайте воды,— потребовал Граис.
— Нет воды,— ответил подошедший к ним Грудвар.— Воду дают только по полкружки утром и вечером.
Только теперь Граис понял, какую услугу оказал ему шалей, заставив напиться вволю прежде, чем затолкнуть в камеру. В маленьком душном помещении, разогретом, как коптильная печь, жажда являлась дополнительным средством мучения заключенных.
Граис надавил на активную точку возле ключицы больного, и тот затих, впав в спасительное беспамятство.
— Нужно сообщить охранникам, что в камере больной,— сказал Граис, взглянув на Грудвара.— Наверное, его можно перевести в другое, более подходящее для него помещение, обеспечить надлежащий уход...
— Ты что, смеешься? — мрачно глянул на Граиса бородач.—Да Митея затем и засунули в эту камеру, чтобы он скорее концы отдал.
— В чем его вина? — Граис переводил недоверчивый взгляд с одного обитателя камеры на другого.— Он тоже бунтовщик?
— Если бы,— горько усмехнулся старик.
— Митей неохотно рассказывал о том, за что здесь оказался,— медленно, как бы раздумывая, стоит ли продолжать, произнес Грудвар.
— Ну, так и ты помалкивай,— проворчал старик.
— Да какая теперь разница,— махнул рукой Грудвар.— Бедолаге теперь одна дорога — к Поднебесному.
— Так что же такое ужасное он совершил? — снова спросил у Грудвара Граис.
