Александр Марков - Отражение Улле
Энки выпрямился и замер, не веря глазам. Железка летела все медленнее. Не долетев двух сажен до цели, она почти остановилась.
Время! Опять паучий ворожей из Марбе колдует со временем! Энки усмехнулся.
— Что ж, береги нас, береги… Только не взыщи потом, если мы тебе в конце так и не достанемся.
И он шагнул к невидимому каменному входу… Там опять была глухая скала, но Энки теперь знал, как настроить свою душу, чтобы сделать истинное явным… Окно открылось, Энки ступил в него — и вот он уже стоит в теплом мраке потайной пещеры рядом с друзьями.
Аги захохотал.
— Ты чего? — спросил его Энки.
— Уф! До чего же хорошо! Сам не знаю, — ответил Аги, давясь от смеха. — Вдруг стало так легко и свободно…
— Неудивительно, — хмыкнул Энки. — Видел бы ты, какая дрянь выдавилась из твоих мозгов, когда я втолкнул тебя в скалу.
— Какая? — спросил Аги глухо, сразу перестав смеяться.
— Наш старый знакомый. Колченогий марбийский демон, времяглотатель. Правда, изрядно уменьшенный. Ты, знаешь, все-таки следи за тем, что сидит у тебя в башке. Так и до беды недалеко.
— Непростое это дело — следить за тем, что делается в собственных мозгах, — подал голос Бату. — Я бы сказал, почти невозможное.
— Однако необходимое, — сказал Энки хмуро.
— Не надо! — Из темноты послышался звонкий голос Эйле. — Не спорьте. Мы все очистились, проходя сквозь заколдованный камень. Кто-то оставил на пороге больше, кто-то меньше. Но теперь мы все равны. Пойдем скорей к Старику.
— Где он, кстати? — спросил Орми, до этого времени молчавший. — И как мы будем искать его здесь? Такая темнотища — глаз выколи. А подземелье-то, похоже, не маленькое. Что бы ему самому нас встретить?
— Темнотища? Правда? — Голос Эйле звучал удивленно. — И вам всем тоже темно? Вы не видите этой просторной светлой залы и разбегающихся коридоров, теплых золотых сводов, стройных колонн?
— Я бы согласился и на тесную грязную пещеру с летучими мышами и слизнями, — сказал Аги. — Но я не вижу даже собственной руки, когда подношу ее к носу.
— Тебе придется нас вести, — сказал Орми. — Раз уж ты такая зрячая. Старика-то видишь?
— Да… Он глубже. Я поведу вас.
Орми положил руку ей на плечо, за его пояс схватился Бату, сзади пристроились Аги и Энки. И они побрели гуськом по ровному каменному полу, шедшему немного под уклон, и так спускались все ниже и ниже. В подземелье царила тишина. Шаги звучали гулко, и голос Эйле отдавался эхом в подземных коридорах:
— Ступенька! Еще ступенька! Поворачиваем налево! Так они шли довольно долго и решили отдохнуть. Достали из заплечных мешков небогатые запасы, то, что осталось после вчерашней охоты. Понемногу разговорились.
— Почему Старик нас не встретил? — спросил Орми. — Ведь мы не по своей прихоти к нему шли. Сам звал.
— Как тебе сказать, — вздохнула Эйле. — Вообще-то он нас встретил. По-своему. Он ведь здесь повсюду. Все это подземелье — его творение и в какой-то мере — он сам. Не его вина, что мы не привыкли к такому и не можем его увидеть.
— А куда мы в таком случае идем? Мы внутри его? Движемся от печени к желудку? Что за вздор!
— Мы идем к его телу. Найдем его, тогда он примет человеческий облик.
— А! — Орми задумался и смолк. Потом заговорил снова: — Слышь, Аги. Может, теперь, когда у тебя мозги прочистились, ты все-таки вспомнишь, что с тобой было? Что сделал с тобой одноглазый призрак и как ты попал в лес?
Аги долго медлил с ответом.
— Да, — произнес он наконец. — Мозги у меня действительно прочистились. И я теперь все помню очень хорошо. По крайней мере, мне кажется, что я все отлично помню. Я рассказал вам, как чудище в подземелье приказало мне подойти к нему. Верно? Потом я забыл. Так вот. Я занес ногу, чтобы сделать шаг. А опустил ее уже в этом лесу. Я уверен, что между этими двумя мгновениями не было абсолютно ничего. Всего один шаг. Занося ногу, я был в Хазе, в умиральне третьей категории, глубоко под землей. Опустил ее в. Диких землях, в предгорьях Мару, в двух днях пути от этой скалы. Мало того, опуская ногу, я уже знал, где нахожусь, и знал, что должен вас догнать.
— Это ничуть не больше похоже на правду, чем то, что ты говорил раньше, — заметил Бату.
— Зато на этот раз я уверен в своих словах.
— Ты и тогда был уверен.
— Но ты знаешь не хуже нас, — сказал Энки, — что человек не может мгновенно перенестись из одного места в другое. Тем более на такое большое расстояние.
— Наверное, тебя усыпили, — сказал Бату. — Это самое простое объяснение.
— Скажи, Аги, — заговорил снова Орми, вдруг оживившись. — Какая погода была в тот день, когда ты попал в лес и когда тебя привели в умиральню?
— Было тепло, — ответил Аги. — Первый теплый день был тот, когда случился пожар. На другой день я оказался в Хазе, потом в лесу, и там тоже было тепло.
— И ты догнал нас в тот же день? — спросил Орми с затаенной надеждой. Если бы Аги ответил «да»…
— Нет. Я догнал вас только назавтра.
Орми и Энки хором вздохнули, в то время как Бату и Эйле никак не могли взять в толк, к чему эти подсчеты и разговоры о погоде.
— Все сходится, — сказал Орми. — Ничего не поделаешь. Ты действительно перенесся из Хаза в лес мгновенно. Ни одного лишнего дня, самое большее несколько часов. А сколько ехать на лошади?
— Дней тридцать, а то и сорок, — уныло пробормотал Аги. — Но оттепель на севере, в Хазе, могла начаться раньше, чем здесь.
— Не могла. Тепло идет с юга и с востока. Уж лучше предположить, что тебя усыпили в прошлую весеннюю оттепель и ты проспал целый год. Или два.
Разговор оборвался. Вскоре они продолжили путь. Кругом по-прежнему царила непроглядная тьма. Казалось, подземелью не будет конца. Никто уже не знал, в какую сторону они идут, и не считал поворотов. Все смертельно устали. Наконец Эйле остановилась и сказала:
— Вот мы и пришли, — и опустилась на колени.
Стало совсем тихо.
— Здесь никого нет, кроме нас, — сказал Орми. — Я бы услышал даже спящего мышонка.
— Он здесь. Я его вижу и прикасаюсь к нему. Проснись, господин. Мы пришли на твой зов, дети Имира со всех концов земли. Проснись и будь с нами.
В тот же миг стало светло. Орми и его спутники увидели необъятных размеров зал, ослепительно сверкающие стены, колонны и каменные своды, уходящие в светлую высь. Перед ними на полу сидел, скрестив ноги, юноша с бледным как снег лицом и длинными вьющимися волосами. От него исходили свет и сила. На нем было странное одеяние из огромных буро-желтых листьев неизвестного дерева.
— Ты кто? — ошарашенно пробормотал Орми. — И где Старик?
Юноша взглянул на Эйле, и она сказала:
— Это он и есть!
— Старик? Да он не старше меня!
— Его тело не стареет, а живет он давно, так давно, что и не скажешь.
— Сколько же тебе лет? — спросил Бату.
Юноша улыбнулся:
— Я живу здесь со времени прихода Врага. Но для меня это больший срок, чем для вас. Выродки переглянулись.
— Со времени прихода Улле? Сколько же это лет? — задумчиво произнес Орми — Триста? Четыреста?
Юноша еще больше побледнел, хоть это и казалось невозможным, и сжал руками виски.
— Числа! Имя Врага! Прошу тебя, Орми, не говори таких слов при мне. Помни: слова всемогущи!
Орми растерялся. Он ничего не понимал и не знал, как себя вести. После напряженной паузы Энки сказал:
— Значит, тебе известны наши имена? Ну да, ты же видишь мысли. А как твое имя?
— У нас никогда не было имен. Нам они были не нужны, и мы не говорили так много слов, как вы. Можете называть меня Элгар, Светлый.
— Вы обходились без слов? Но как? Разве это возможно? — спросил Бату.
— Это было возможно раньше, до прихода Врага. — В голосе Элгара звучала грусть. — Души всех людей были едины, и мысли и знания у нас были общими. Мы не представляли, как можно жить оторванным от остальных, замкнутым в своей черепной коробке. Мы не знали, что такое ложь. Не ведали ни страха, ни одиночества. И почти не замечали разницы между «я» и «не я». Боюсь, вам не понять, как прекрасно чувствовать свою слитность со временем, с человечеством, с Имиром, со всей вселенной.
— Выходит, вы не были… этими, как их… — начал Орми. — Бату, подскажи гуганское слово.
— Личностями, — сказал Бату.
— Да. И не могли поступать как хочется, а всегда служили некоему целому. Что же в этом хорошего?
— Я говорил, что вы не поймете. Да и как вам понять! А все потому, что зло, пришедшее в мир, оторвало людей друг от друга. Теперь каждый мыслит и чувствует сам по себе. Но разве это мысли? Разве это чувства? Да вы уже и не люди, так, прах, в который рассыпалось человечество. Вы придумали множество новых слов, пытаясь как-то восполнить утрату, и даже не догадываетесь, какая это жалкая замена. Неужели вы сами не чувствуете, как груба и беспомощна ваша речь по сравнению с истиной, с миром, который вы пытаетесь объяснить, превратив все в слова. Все — ложь! Речь не только несовершенна, но и насквозь лжива, ведь это порождение врага. Нет фразы, в которой не было бы лжи. Слова сводят почти в ничто любую истину. Остаются лишь жалкие крохи. А сказать «это гора» и «это река» — по-моему, ничуть не лучше, чем сказать «это пустой звук». Вот и сейчас я только напрасно трачу время. Все равно вы ничего не поняли и не поймете.
