Илья Тё - Война для Господа Бога
– Ваша Божественность, приветствую! – подобострастно начал Амир. Его напыщенность и гордость, столь очевидные при общении с подчиненными, волшебным образом в одно мгновение улетучивались пред ликом обожествленного в Эшвене чиновника Корпорации. – Простите меня за задержку… Как я сообщал вам в электронном письме, вести из Боссона ужасны. Поэтому я просил вас перезвонить… Мощь обнаруженного нами медиума чудовищна! Восстанием охвачена огромная провинция, сервы сжигают шато и вешают шательенов… Позвольте, мой господин, применить ваше божественное оружие, и мы раздавим этот безбожный бунт! Спасения нет. Только на вас мы и уповаем…
Господь нахмурился. В принципе, он всего лишь чуть сдвинул брови, однако каждая бровь на огромном мониторе тянулась метров на десять. И общий эффект впечатлял – Амир, что-то невнятно промямлив, бухнулся на колени.
Господь улыбнулся. Да, именно на это и были рассчитаны размеры экрана-видеофона и всей «святая святых».
– Сильный медиум – это хорошо, – сказал он, и голос его прогремел под сводами храма раскатами грозного грома. – Но плоха твоя тупость!!! Бунт сервов не интересует меня, глупец, и божественной мощи ты от меня не получишь! Возможности Храмов итак огромны, подавить с твоими силами любое восстание – это даже не дело, а пустяк, не стоящий обсуждения! Прижми Бориноса, используй кардинальский спецназ, и покончите с этим! НЕМЕДЛЕННО!!! А медиума взять… Я коллекционирую качественных экстрасенсов, и появление человека, способного снять электронный хомут сразу с тысячи человек, – это удача, которая не имеет цены… Ты слышишь меня, червь?!
– О да, владыка!!! – заверещал Амир, чувствуя, что у него вот-вот лопнут перепонки. Если апостол еще раз так крикнет, Амир похоже уже ничего не будет слышать. Никогда. По крайней мере до смены очередного тела.
– Так внимай! Этот медиум нужен мне! Но сейчас я занят и все мои силы направлены на другое. И потому – плевать на восстание. Разбирайся с ним сам. НО ДОБУДЬ МНЕ МЕДИУМА. ЖИВЫМ!
Кардинал склонился в поклоне.
Глава 6
Ищите женщину
Забавная это вещь – человеческие взаимоотношения, подумал Гордиан. Особенно если речь идет не о дружбе мужской, а о любви между женщиной и мужчиной. Месяц назад в Бронвене, практически недалеко от этих мест, Гор решился на отчаянный побег, ворвался в отель к Хавьеру и готов был голову отдать за свою Лисию и единственный взгляд ее чудесных бирюзовых глаз… Боже, как давно это было, кажется очередной Хеб-сед отделил те роковые дни от сегодняшнего утра… Но вот заискрилось пламя восстания и девушка каким-то незримым образом выпала из списка его насущных жизненных интересов, сместившись с первого места в его пирамиде ценностей на… он уже и не знал на какое.
Всю эту длинную нескончаемую череду дней, до отказа забитых снятием рабских оков, военными тренировками и подготовкой к походу, он думал о разном, но думы эти были далеки от женщины, свобода и жизнь которой по сути дали толчок всей этой кровавой войне.
Гор часто расспрашивал Никия о судьбе краса-вицы, но тот лишь отвечал, что события того далекого дня – последнего дня Боссонских авеналий – неслись какой-то бешеной каруселью, и судьба девушки, подхваченная этим водоворотом, осталась в его памяти лишь одним из многочисленных цветных мазков, слившихся в картину поспешного бегства лавзейцев и их возвращения домой.
После того как стало известно об убийствах, совершенных в отеле лорда Хавьера, Бранда с Трэйтом схватили. В тот день Никию чудом удалось избежать на несколько часов внимания городских габеларов. Он и Лисия, собрав вещи и деньги, данные тогда Фехтовальщиком, прошли через черный ход и смогли добраться до речного порта. Там, представившись сервом, провожавшим в дальнюю дорогу свою небогатую госпожу из дочерей посадских мас-теровых, ему удалось посадить Лисию на корабль, отплывавший в Бургос.
Они практически не разговаривали с Лисией о ее планах, да и о каких планах могла идти речь – она была в шоке просто от того, что осталась в живых. Все мысли сконцентрировались на насущных вопросах – что взять с собой, как поскорее выбраться из города, что врать корабельщикам и портовым габеларам, поэтому для обсуждения общих тем времени не оставалось. А потом они расстались, поскольку Никию итак грозила порка за сокрытие подготовки побега товарища и долгое отсутствие в отеле.
Никий проводил ее взглядом, глядя на удаляющийся паром. Она стояла на палубе, в плотной толпе других отъезжающих, одетая в скромную серую шаль, скрывая наполовину свое лицо, которое могли узнать стоящие в толпе люди. Лица профессиональных наложниц знают хуже, чем тело, но все равно в человеческой массе мог отыскаться знакомый клиент или просто серв, видевший ее в Лавзее или на многочисленных прошлых авеналиях.
И все же, по словам Никия, выходило, что на самом деле Лисия могла отправиться не в Бургос. Перед отплытием они зашли к ее подруге, также бывшей Брегортовой наложнице, но не беглой, а отпущенной литератором на свободу лет восемь назад. Причины подобной благотворительности были известны…
Наложницу звали Мия, и она носила, разумеется, фамилию бывшего господина. Мия Брегорт была удивлена визитом и, похоже, вполне поняла, что дело тут нечисто, но виду не показала и вряд ли побежала после их ухода докладывать о беглянке. Похоже, в прошлом они были знакомы. Никий решил даже, что в отношении мадам Мии Брегорт к Лисии проявляются некие материнские нотки. Что было вряд ли возможно, поскольку доходные наложницы-клоны обычно были стерильны и иметь детей не могли.
Тем не менее Мия долго говорила с Лисией, и та, по всей видимости, получила от нее какие-то указания и советы, поскольку сразу после этого решительно сказала Никию, что они следуют в порт. Кроме того, насколько понял Никий, Лисия в благодарность оставила Мие крупную сумму, хотя та и не просила. А возможно, деньги были оставлены и на хранение.
Выслушав Никия (а было это еще в Кербуле перед походом), Гор твердо решил сразу же, как армия подойдет к Бронвене, немедля отыскать мадам Брегорт и задать ей вопросы, по возможности также подкрепленные золотом. А если не подействует – то подкрепленные мечом. Ах, молодость, молодость, подумал он, инстинктивно потирая свое безбородое лицо – к чему я качусь? Вместо того чтобы думать о возвращении в Нуль, собираюсь носиться по всей стране во время войны за практически незнакомой мне (ну спали несколько раз) девушкой.
С другой стороны, если не за девицами, то за чем еще можно носиться нормальному мужику? Как ни крути, все же любовь – это самая стоящая из целей.
* * *Трэйт остановил свои части, пытавшиеся организовать преследование разгромленного противника.
И без того все подступы к высотке были завалены телами в королевских мундирах. Множество бронвенских пикинеров, не успевших перевалить за высотку и лишившихся сил от неудачного сражения и хаотической ретирации, сдались. Бросив оружие и воздев руки, они стояли повсюду, сколько видел глаз. С них сдирали кирасы, шлемы, отбирали мечи и пистоли, а затем сгоняли в одну огромную кучу посреди долины, ставшей местом ужасного побоища для регулярной королевской армии и полем первой серьезной победы восставших.
Остаток дня провели в работе. Хоронили своих соратников и в огромные кучи складывали трупы павших врагов. Собирали оружие и амуницию. Выкатывали с линии сражения неповрежденные орудия и волоком вытаскивали поврежденные. Подбирали знамена.
Собственно, знамен было три. Первое и второе оказались знаменами Бронвенских пехотных полков, которые находились в подчинении сенешаля постоянно, еще до начала формирования им корпуса возмездия. Составленным позднее сборным полкам габеларов и погранцов настоящие боевые знамена не полагались по статусу, они имели только значки-вексилумы, коих было взято сегодня множество и которые были не столь восторженно оценены Сарданом и другими старшими офицерами, проводившими инвентаризацию военной добычи.
Главным же трофеем по праву считалось третье знамя – штандарт полка королевских кирасир, практически полностью легших костьми на позорном для них поле битвы с презренными сервами. Когда работы были завершены и поставлен ночной лагерь, все три знамени вынесли пред очи уставшей армии, что вызвало восторженный рев.
Ожидая, что враг, ошеломленный страшным и позорным поражением, бежит со всех ног и наверняка не решится на внезапную ночную атаку, Трэйт ослабил посты и велел выкатить из скудных обозных запасов пузатые бочки с густым и терпким напитком – тинзой.
Армия ликовала! И хотя большинство уже валилось с ног от усталости после долгого перехода, суровой битвы и тяжелых работ, настроение в рядах восставших сервов было просто великолепным.
Однако на утро в просторной палатке, выделенной Трэйту не только в качестве индивидуального походного жилища, но и в качестве полевого ландкапа, в которой собрались ни свет ни заря старшие офицеры, атмосфера была несколько иной. Общее упоение победой они, безусловно, разделяли, однако необходимость принимать решения относительно дальнейшей судьбы их военного предприятия требовала делового подхода. К тому же на часах было всего шесть утра, и скороспелые лейтенанты и капитаны, поднятые вестовыми прямо со своих лежаков в палатках, были не слишком довольны.
