Александр Афанасьев - У кладезя бездны. Часть 1.
К рассвету — Паломнику удалось собрать почти всех коз, кроме одной, пропавшей непонятно куда. Убитую пулей пятидесятого калибра связанную козу — больше всего было жаль именно ее, в отличие от этих коза ни в чем не была виновата — он разделал. Часть приготовил на огне и тут же съел, набив брюхо жестким, как подошва мясом, часть — нарезал тонкими полосками, посолил, нанизал на веревку, которую повесил себе на пояс — пусть вялится. Шкуру бросил — просто не смог придумать ей применения, к тому же у него не было достаточно соли, чтобы засолить ее. Как смог — накормил и напоил коз.
Пересчитал то, что у него получилось в результате обыска наемников, которых он убил. Два автомата, пистолет-пулемет с глушителем, крупнокалиберная снайперская винтовка в такой комплектации, что ее можно продать за сумму, за которую в Могадишо можно купить стометровой площади квартиру в центре. Патроны ко всему, двадцать гранат. Это не считая того, что у него уже есть пистолет-пулемет и снайперская винтовка. Прибор ночного видения, который можно носить на голове. Пайки, вода, которую даже не унесешь всю с собой, часть он споил козам, часть выпил сам, еще часть — в рюкзак. Деньги самой разной валютой и разным достоинством, если переводить на самую ценную здесь валюту, рейхсмарки — никак не меньше тысячи. Спутниковый телефон, если найдется понимающий покупатель, удастся продать — еще пятьсот. Еще четыре пары крепких армейских ботинок в хорошем состоянии — не меньше тридцати марок.
Конечно же — никаких документов. Он прекрасно понимал, с кем столкнулся. Наемники, которых отправили конкретно за ним. Границу пересекли за взятку или по заранее подготовленному коридору. Или оставили документы в машине, которую где-то оставили до поры — на дело такие документов не берут. Все четверо белые, итальянцы — либо из местных фермеров-переселенцев, которые взялись за оружие и устроили шабашку на крови, либо из отставных военных или карабинеров, либо и то и другое разом. Такие работали на разведку, на наркомафию, на любого кто больше заплатит, брали самые грязные и кровавые подряды. Одного из них — он, кажется, уже видел где-то в штабе.
Бросать он, конечно, ничего не собирался. Есть рюкзаки, можно все упаковать и нагрузить на коз. Так и пойдем… потихоньку, только немного надо рюкзаки… модифицировать, чтобы сделать упряжь для коз. Потом на рынке — надо обменять коз на осла, если получится. А может — и не стоит… осел по горам может и не пройти.
Паломник достал нож, наклонился и отрезал штанины с брюк одного из убитых — ему уже без разницы, в штанах или в шортах. Потом — повинуясь внезапному порыву, он поднял лицо к небу и показал тем, кто смотрел за ним или мог смотреть — вытянутый средний палец.
Итальянское Сомали
Могадишо, район Яхшид
Capitano di fregata Мануэле Кантарелла не был верующим человеком совершенно, ни на грамм, он был законченным, закоренелым циником и атеистом. Сложно было встретить другого столь же хладнокровного и циничного итальянца в его возрасте, итальянцы обычно импульсивны, открыты, шумны — но никак не расчетливы и циничны. Для капитана же — не существовало ничего святого, не было ни Бога, ни черта.
Более того, капитан Кантарелла был еще и нигилистом. В нем было редкое сочетание личной смелости с осторожностью вкупе, хладнокровности, цинизма и расчетливости, неверия в авторитеты. Из таких получаются — великие разведчики, великие полководцы, великие преступники. Капитан Кантарелла шел до дороге, которая сочетала все три этих пути — и непонятно было, к чему приведет эта дорога.
Падре Солицио — он только так его и знал под этим странным именем, Падре Солицио — назначил ему встречу в одном веселом месте в районе Яхшид — районе, который находился под контролем боевиков хабр-гадир, очень неспокойном районе. Для того, что бы пробраться к нужному месту, ему пришлось предпринять меры предосторожности: он вымазал лицо черной краской отчего стал похож на черта, надел на себя дурно воняющее рванье, какое обычно носили портовые поденщики из самых бедных. Револьвер триста пятьдесят седьмого калибра со спиленным курком в кармане, рука на рукоятке, палец на спуске, выстрелить — секунда, если не меньше. На поясе — на специальном поясном ремне привычная Беретта-93, запасные магазины, гранаты. Он знал, что с ним сделают боевики хабр-гадир, доведись ему попасть к ним в руки и живым сдаваться не собирался.
Пробираясь через кучи мусора, омерзительно воняющие лужи с мочой и испражнениями, человеческими, козьими и ослиными, мимо грязных как черти бачат, огромных, жирных матрон и сидящих без дела мужчин, мимо домов с выбитыми стеклами, со следами от пуль и снарядом, разграбленных, сожженных — он с раздражением думал о Падре Солицио. Этот скользкий подонок… он не был уверен даже в том, что перед ним священник… таких священников не бывает. Таким ублюдкам — самое место в тюрьме, а не в сутане на проповеди. Этот, кстати, отлично чувствовал себя здесь, и даже среди боевиков хабр-гадир, несмотря на то, что он был белым… многие боевики были воцерковленными, носили кресты. Хотя они даже десять заповедей зачастую наизусть не знали, а вместо библейских истин у них в голове был чудовищный шурум-бурум из языческих верований и того, что они прочитали в Библии… он лично видел, как в небольшой церквушке в одном из нищих районов весь алтарь и крест были залиты кровью… там приносили в жертву Иисусу животных, а может и не только животных. Но падре Солицио, как он успел выяснить, свободно говорил на сомалике, на амхари, на сицилийском, даже знал некоторые редкие северные диалекты, которые встречаются лишь в Триполитании и в Мавритании. Он хорошо знал местную обстановку… настолько хорошо, насколько ее мог знать лишь человек, видевший своими глазами что тут происходило за последние лет двадцать. Но в то же время, по некоторым оговоркам можно было заключить, что падре Солицио лишь недавно прибыл сюда с какой-то миссией. С какой… он бы с удовольствием это узнал, подключив электроды к его гениталиям. Но большие люди в Риме — приказали подчиняться этому скользкому и непонятному типу.
Если на юге Могадишо, в районе рынка Медина царил сухой закон — то в этом месте вино лилось рекой. Точнее не вино — а помбе, так здесь называли специфическое африканское пиво из сорго. Раньше его варили нормально, оно было вкусным, черт, здесь были даже виноградники на вино. Южнее, точнее юго-западнее — пиво варили из проса и дагуссы, здесь — из сорго. Теперь виноградников не было, пиво делали самодельное, добавляли в его для крепости дешевый спирт — иногда пиво было таким, что пары глотков хватало, чтобы ослепнуть. Делали и самодельную, крепкую бурду на кукурузе, ее продавали в кувшинах, запечатанных воском. Говорили, что некоторые племена — мочились для крепости в пиво…
Бар, где назначил встречу падре Солицио — был центром ночной жизни всего района. Активных боевых операций пока не велось, народу было много, здесь обычно собирались те, кто приехал из северных регионов страны. Рядом со зданием, где когда-то была школа — горели наполненные разным, пропитанным солярой, тряпьем бочки, около них грелись негры, многие с оружием, самым разным — от автоматов до луков и копий. Тут же, у стены, как положено, стояли проститутки, по африканской моде — жирные как слонихи, здесь считается, что жирная женщина может дать больше здорового потомства. Чуть в стороне стояли и машины, самые разные — от грузовиков до дешевых мотоциклов, на которых любят рассекать боевики, расстреливая в городе патрули. Работал дизель — генератор, поэтому свет в школе был — зато стекол не было ни одного, все или выбили или продали на базаре, в стране с разгулявшимися террористами стекла — это дефицит из дефицитов. То тут, то там поднималась стрельба, стреляли в воздух, кто-то пьяно орал, кто-то дрался, отовсюду из темноты раздавался шум и хохот и все это — сливалось в подобие звуков, издаваемых возбужденной шакальей стаей. Для человека, у которого нервы были послабее, чем у командира Дечима МАС — это все могло бы показаться преддверием ада — но для капитана Манфреди это было не более чем место для встречи…
Уклонившись от встречи с решительно направившейся к нему проституткой, капитан Манфреди прошел мимо чадно горящих бочек, свернул к лестнице, которая вела к школьному крыльцу. Там горел уже нормальный фонарь, здоровенный негр, одетый уже по нормальному, в камуфляжный костюм и с помповым ружьем — заступил ему дорогу.
— Ищете кого-то, синьор — он сразу определил, что перед ним белый, но ему было плевать, белый, не белый, главное - что у него в кармане.
Манфреди левой рукой достал бумажку в пятьдесят лир. Правая оставалась в кармане.
— Отвали, обезьяна недоделанная. У меня здесь встреча.
Негр не обиделся. Расизм для него был нормой, он называл белых и похлеще. Обижаться на такое стоит, если на тебя направлена телекамера.
