Сергей Мусаниф - Вселенная неудачников
В Белизе это чувство преследовало меня неустанно. А здесь отстало.
Человеческий мозг – чертовски загадочная штуковина.
Как и многие мои сверстники, я любил фантастику. И «Звездные войны» смотрел, и Лукьяненко с Буджолд зачитывался. Но, наблюдая за приключениями Люка Скайуокера и Майлза Форкосигана, я никогда не хотел оказаться на их месте. И уж попасть в будущее я точно не мечтал.
В прошлое – еще куда ни шло. Хотя тоже не очень хотелось. Отсутствие привычного человеку двадцать первого века комфорта убивает романтику всех этих балов и ужинов при свечах.
Наверное, каждый должен жить в свое время. Вот только почему-то со мной этот подход не сработал.
Тем не менее я верил в то, что совершил путешествие во времени, и ни на секунду не сомневался в собственном рассудке. Все было слишком… реальным.
Если бы я свихнулся, уверен, у меня были бы более красочные и замысловатые фантазии.
Говорят, что человек быстро приспосабливается к новым для него обстоятельствам. Я приспособился почти моментально.
Конечно, мне было неспокойно. СБА, как ее ни назови, это спецслужба, а среднестатистический российский гражданин относится к спецслужбам с некоторым подозрением. Все признают, что ребята делают нужное дело, но вот когда их «делом» становишься ты сам, на душе непроизвольно начинают скрести кошки.
И еще неизвестно, как они будут исследовать мой «феномен». Может, вытащат мозг из головы, положат на блюдечко и будут смотреть в свой навороченный супербупермикроскоп будущего…
– Если объяснять понятными тебе терминами, база в Белизе – это опора, – сказал профессор Мартинес. – Для того чтобы заниматься… тем, чем мы занимаемся, нашему устройству, назовем его для удобства машиной времени, требуется несколько точек опоры, находящихся не в нашем времени. И на тех планетах, прошлое которых мы хотим изучить. То есть, чтобы узнать прошлое Марса, мы должны разместить такую же базу на Марсе. И не в настоящем, а в прошлом, что делает доступным для изучения промежуток времени от сейчас до того момента, в котором существует наша база. Во время, находящееся до такой опоры, мы заглянуть не можем.
– То есть Вторая мировая война все равно известна вам только по учебникам? – уточнил я.
– Зато мы многое узнали о Третьей мировой, – сказал профессор.
– И кто с кем воевал? – спросил я.
– Теперь это уже неважно.
Эйнштейн был неправ, когда говорил, что не так важны средства, которыми будет вестись Третья мировая, потому что Четвертую все равно будут вести камнями и палками. Эти ребята явно не палками воевать будут, если случится и Четвертая. Или она тоже уже случилась?
Профессор отщелкал новую порцию команд на клавиатуре, и графики на дисплее исчезли, превратившись в набор цифр и символов, не поддающихся расшифровке тупого дикаря из двадцать первого века.
– Организм в полном порядке, – сообщил профессор. – Еще пара часов, и я допущу к тебе ребят из СБА.
– Что несказанно меня радует, – вздохнул я. – Можно задать еще один вопрос?
– Попробуй.
– В моем времени существовало такое понятие, как «эффект бабочки», – сказал я. – Типа, воздействуя на прошлое, можно изменить будущее. Очень сильно изменить. Практически до полной неузнаваемости. Это, конечно, фантастика и все такое… То есть эта теория оказалась нежизнеспособной? Если вы не опасаетесь размещать в прошлом свои «точки опоры» и стираете у людей память, значит, будущее неизменно?
– Это очень сложный вопрос, – сказал профессор Мартинес. – Для того чтобы на него ответить, мне придется объяснить тебе теорию инерции времени, рассказать о плотности темпоральных потоков и использовать термины, которых ты не можешь знать, потому что в твое время их попросту не существовало.
– А если на пальцах?
– На пальцах? – переспросил он.
– Идиоматическое выражение, свойственное моему времени, – пояснил я. – Объяснить на пальцах – это значит рассказать на доступном для понимания простого смертного языке. Или это невозможно?
– Если на пальцах, то… Для того чтобы изменить существующую реальность, нужны глобальные перемены в прошлом. Изменение памяти нескольких десятков человек и некие визуальные эффекты в атмосфере, вызванные обменом сообщений в темпоральном потоке, настоящее изменить не способны.
– Но ведь вы этим не ограничились, – сказал я. – Вы вытащили из прошлого человека. Меня. Вы лишили двадцать первый век влияния, которое я мог бы на него оказать.
Понимаю, что последняя фраза прозвучала довольно пафосно, но, черт побери, я думал, что каждый из нас чем-то важен для существующей реальности. Или это просто вопрос масштаба?
Убери из истории Наполеона, Гитлера или Чингисхана, и реальность изменится. А если изъять Васю Пупкина или Лешу Каменского, то история останется неизменной?
Печально осознавать, что для мироздания твоя персона представляет ценность, равную нулю.
– Это сложно, – сказал профессор. – И, можешь мне поверить, решение о твоем перемещении сюда стоило нам много времени и нервов. Мы предприняли некоторые исследования и долго анализировали данные, стараясь понять, какие последствия мы можем получить и какую роль в истории ты мог сыграть.
– И?.. – сказал я, когда посчитал, что театральная пауза слишком уж затянулась.
– Мы не нашли никаких упоминаний о том, что ты вернулся из этой поездки в Белиз, – сказал профессор. – После этого ты нигде не работал, не оформлял никаких документов… Твоя фамилия числится в списке пропавших без вести. Есть официальные запросы в Министерство внутренних дел Белиза, но ответа на них не было… Похоже, тебе в любом случае было не суждено вернуться из этой поездки.
И понимай, как знаешь.
То ли их проведенное в прошлом расследование уже учитывало принятое ими решение о том, что меня изымут из моего родного времени, то ли недобитые Холденом китайские молодчики подкараулили меня в джунглях или на побережье и отомстили за смерть своих коллег.
В любом случае полученная информация меня не особо вдохновляла.
Ведь были у меня кое-какие планы на жизнь, связанные именно с двадцать первым веком от Рождества Христова, а не с шестнадцатым веком по новой системе отсчета.
В прошлом по большому счету я был никем, но имел шансы стать кем-то.
Здесь у меня таких шансов не было.
Носитель непонятного продвинутым потомкам «феномена», человек, отставший от развития цивилизации на несколько тысячелетий… В том гипотетическом случае, если мне удастся выбраться из «застенков» СБА, вписаться в новый мир у меня вряд ли получится.
Нужны ли им журналисты? И сохранилась ли эта профессия до сих пор?
Дико хотелось курить.
И напиться.
Однако жидкость, в которую потомки погрузили мое тело, была хоть и питательной, но неалкогольной.
ГЛАВА 2
После завтрака мы с Виолой направили свои стопы в спортзал.
Потомки следили, чтобы я пребывал в хорошей форме. Наверное, так им проще ставить свои опыты.
Беговая дорожка будущего – это просто движущийся кусок пола, ничем более не примечательный. Стена перед бегущим выдает скорость движения и время, затраченное на тренировку.
И все.
Никакого голографического леса вокруг, никакой способствующей бегу музыки, никакого виртуального ветра в лицо… Пока ни одна из технологий будущего меня особенно не впечатлила. Ну, кроме той, при помощи которой меня чертовы потомки в это самое будущее выдернули.
Правда, не уверен, справедливо ли называть их потомками. Детей в двадцать первом веке у меня не было. Насколько я знаю.
Народу в спортзале было немного.
То ли они его специально для меня освобождают, то ли все сотрудники СБА находятся в такой феноменальной исключительной форме, что ежедневные утренние тренировки им попросту не нужны.
Двое бегали у противоположной стены. Один лежал на полу и отжимался. Судя по напряженному лицу, струящемуся по нему поту и неимоверным усилиям, которые он прикладывал к упражнению, отжимался он при повышенной гравитации. Навскидку я установил бы уровень в 4 G.
Моя дневная норма – два километра. За то время, которое мне потребовалось на преодоление обычной дистанции, Виола на соседней дорожке успела в полтора раза больше.
В первые дни мне было стыдно от осознания того факта, что женщина может дать мне такую фору.
Потом я привык.
Виола – в первую очередь сотрудник СБА. И только потом – моя сиделка. А в СБА кого попало не набирают.
Тяжелее всего мне было мириться с отсутствием сигарет. На физическом уровне у меня не было никакой потребности курить, местные ученые постарались. Но психологическая тяга осталась, и с ней никто ничего сделать не мог.
Потому что мой мозг вмешательству извне не поддавался.
