Герман Романов - Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!»
Юконский острог
На вершине соседней скалы, что возвышалась в сотне шагов, Алехан увидел трех индейцев, которые накладывали на тетивы новые смертоносные стрелы. Счет шел не на секунды, а на мгновения.
Он вскинул ружье, тлинкиты начали поднимать луки. Палец плавно потянул спусковой крючок, и фузея тут же оглушительно бабахнула, толкнув прикладом плечо. Клубок белого дыма на секунду скрыл от Алехана колошей, и он тут же сделал шаг в сторону.
Ногу обожгло чуть выше колена, но Орлов не обратил на это никакого внимания – все чувства, все мысли улетучились, когда он поймал в рамку прицела индейца, что уже отпустил тетиву. Он успел выстрелить и тут же откачнулся в сторону – внимание обострилось до того, что он ясно осознавал, куда направлена выпущенная стрела.
И успел – та ударила в барабан, но, чиркнув с лязганьем по металлу, отлетела куда-то в сторону. На скале он увидел только двух индейцев, третьего рядом с ними не было, да и один из колошей выронил лук и, качнувшись, полетел вниз головой.
Краешком сознания Алехан отметил, что его пули не промазали мимо цели, и, неважно, убил он их или зацепил. В любом случае враги нашли здесь свою смерть: падение с двух десятков саженей, и не в воду озера, а на крупные валуны у подножия, чревато только одним – кровавыми брызгами во все стороны. Но любопытства он не ощутил – и так ясно, что колоши не орлы, с которыми туземцы себя отождествляют, и летать не умеют. Могут, только недолго, и крыльями не машут.
– Не успеешь, братец! Зато яко птица в воздусях будешь!
Мозг отстраненно шутил, зато глаза уже поймали третьего тлинкита в прицел. Палец отпустил крючок за мгновение до того, когда индеец, ощерившись, рывком потянул тетиву.
Не дотянул – стрела пошла вкось, а стрелок согнулся, покачавшись, на его груди расплывалось кровавое пятно, и рухнул вниз, вслед за своими незадачливыми соплеменниками.
Орлов облегченно вздохнул – жив остался!
– Ну, тлинкиты! Как они без шума на отвесную скалу вскарабкались?! Ведь невозможно такое представить, а они сумели. Эх, Кузьма, Кузьма, понадеялся зря на меня, а я сам все прошляпил… Тебя убили, а в меня…
Орлов посмотрел на ногу – чуть выше колена торчала стрела, но вот обжигающей боли он почему-то не чувствовал. И только он об этом подумал, как в голове с ослепительной вспышкой взорвалось солнце. Алехан на несколько секунд полностью потерял ориентацию, а когда в глазах стала исчезать муть, вместо нее появилась оскаленная рожа индейца, и в уши ударил дикий вопль, исторгнутый аборигеном.
– А, сучьи дети! – взвыл Орлов, с матом кинувшись на врага. До него дошло, что колоши, пока лучники стреляли, а он не видел, что творится за спиной, вскарабкались по крутой насыпи. И вот этот пес ловко метнул в него каменюку и попал в лоб – хорошо, что не убил.
Индеец не успел встать, только закинул ногу на камень, как тут же получил прикладом по голове. В любой другой ситуации тлинкит бы увернулся, но не сейчас, когда он еще поднимался, а потому полетел вниз по склону, переворачиваясь всем телом на острых камнях.
На осыпи ползли еще двое отчаянных ловкачей, а внизу бесновались с десяток индейцев. В Орлова тут же снова стали стрелять из луков, но гвардеец упал плашмя, скрывшись за привычной защитой. Теперь нападения со спины он не ожидал, а потому все его три пули нашли своих жертв. Он взял винтовку казака – боль раздирала ногу – и, тщательно целясь, перестрелял полдесятка индейцев.
Остальные сразу сообразили, что их ждет, и порскнули в стороны, ища спасение за скалами. Но Алехану уже было не до стрельбы – перед глазами все поплыло, боль неожиданно пропала, и он почувствовал, как его разум начинает проваливаться куда-то в темноту. Последняя мысль лишь на секунду задержала это безостановочное падение, а губы успели прошептать:
– Все! Теперь они сюда залезут! И меня убьют…
День пятый
1 июля 1770 года
Гречиничи
Яркий, ослепительный свет ударил по глазам. Зажмурившись, Петр ощутил, как кожу ласкает тепло пригревающего солнышка: его не спутаешь с горячей печкой или с жаром в бане. И, решившись, он открыл глаза.
Тепло, зеленую травушку под ногами он увидел сразу, и кусты, покрытые листвой. Ноги, обутые в черные шнурованные остроносые туфли, стояли на знакомой серой тверди – асфальте.
«Никак в свое время вернулся?!» – мысль сверкнула молнией, и Петр поднял глаза. Перед ним чуть сбоку высился знакомый фасад собора Богоявления, по правую руку белая оштукатуренная стена. Знакомый до боли собор с колокольней. И он машинально сообразил.
– Никак снова в Иркутске?!
Но, чуть повернувшись, осекся, вытаращив глаза от удивления. Нет, это был, несомненно, Иркутск – собор Богоявления, рядом плывущий корабль Спасской церкви, возведенной еще при Петре Первом, голубая гладь Ангары, а напротив устье Иркута со знакомыми очертаниями островов.
Но это был не Иркутск, вернее, не тот город, который он оставил когда-то. Увиденное потрясло Петра.
Где серая громада обкома партии, чем-то смахивающая на недоделанный крест? Исчез и хлебозавод. На берегу не было корпусов чаеразвесочной фабрики, не торчала труба ТЭЦ.
Перед ним раскинулась площадь Кирова, занимавшая и весь сквер, – огромная, оттого казавшаяся бескрайней. Вот только на противоположном краю не стояло желтое здание «Востоксибугля», а высился Казанский собор, точно такой же, каким он видел его по фотографиям.
– Но он же должен стоять вместо обкома! – Петр недоуменно продолжал оглядывать площадь.
Напрочь отсутствовали гостиница «Ангара», здание Института иностранных языков, госбанк и недостроенное чудовище, именуемое в народе «домом на ногах». Зато факультетские здания «универа» и «педа» выпячивали знакомые массивные фасады, построенные более века тому назад. И горсовет был, точнее, бывшая городская дума до революции, ибо надстроенный в советское время этаж отсутствовал.
Но главным было то, что стояло в седой древности, – Спасскую церковь опоясывали бревенчатые стены острога с воротной башней, что возвышалась на месте привычного «Вечного огня».
У распахнутых воротин замерли четыре ряженые фигурки – две в алых стрелецких кафтанах с бердышами, а еще двое были одеты казаками времен Ермаковских походов, с окладистыми бородками, в чекменях да с кривыми саблями.
Именно ряженые – вокруг сновали нарядно одетые горожане – женщины в туфлях и разноцветных платьях, дети в майках и шортиках, мужчины в легких рубашках и брюках различного фасона, но знакомых джинсов он не увидел ни у кого.
По площади проносились явно иностранные машины и автобусы, трезвоня сигналами. Огромные туристические автобусы с тонированными стеклами высаживали на площади группы туристов, явно иностранцев, судя по вавилонскому разноголосью, стоявшему над пестрым скопищем, бликующим во все стороны фотоаппаратными вспышками.
