Василий Гавриленко - Теплая Птица
Островцев открутил узкий клапан на люке. Замер на пару секунд перед панелью, сверкающей разноцветными кнопками. Надавил на красную. Из клапана вырвалась зеленоватая струйка.
Краем уха Андрей слышал, что предыдущий хозяин ОПО ненароком подставился под струйку, и Василиск растерзал его.
Чувствуя, что жар становится невыносимым и пот застилает глаза, Островцев приспособлением, похожим на сачок, зачерпнул зеленый пар. Повернулся к экрану на белоснежной стене, мерцающему под толстым стеклом. На экране — желтая кривая, под ним — большая красная кнопка. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, Андрей надавил кнопку.
Под люком заскрежетало, словно провернулись жернова чертовой мельницы, струя пара исчезла.
Неуклюжими, в защитных перчатках, руками Андрей возвратил клапан в первоначальное положение.
Едва передвигая ноги, направился к выходу, сопровождаемый шипением Василиска.
«Сиди, тварь», — скрипнув зубами, сказал Андрей.
На дне сачка поблескивали несколько зеленых капелек, будто старший научный сотрудник наловил светлячков. В защитном костюме неудобно собирать капли в пипетку, затем наносить их на cell-стекло. Островцев негромко ругался, когда пипетка, дрогнув, роняла светлячка на белую столешницу, а не в ячейку cell-стекла. Наконец, все светляки очутились в ячейках. Андрей упаковал cell-стекло в защитную пленку и положил на конвейер. Теперь — в душевую и наверх.
Он в костюме стоял под розовыми струями, думая почему-то о фильмах ужасов.
Выйдя из душевой, снял костюм, оставшись в тренировочных брюках и водолазке. Под мышками расплылись желтоватые круги. Босиком по прохладному кафелю Островцев проследовал в раздевалку. Морщась, стянул прилипшую к спине водолазку, бросил ее в корзину для мусора. Туда же — штаны. Похлопав себя по безволосой груди, Андрей нашарил на полу шлёпки и пошел к лифту.
Наверху в своем кабинете Островцев наконец-то вынул беруши и еще раз побывал в душевой, на этот раз обмыв собственное тело.
Всякий раз после Василиска, когда Андрей поднимался к себе, ему казалось, что он изменился.
Разглядывая в зеркале посеревшее лицо, старший научный сотрудник испытывал злость: кто виноват в этой серости, если не Василиск? Василиск и Невзоров… И Галя, и Анюта, и мать. Все они, каждый по-своему, виноваты.
Из-под пола доносилось приглушенное шипение. Андрею показалось: кто-то читает странный стишок:
Пастушок, не ходи босиком!
Видишь — ленты шуршат по земле?
Слышишь шепот — колышется шмель?
Чуешь скошенной запах травы?
Пастушок, не ходи босиком.
— Проклятая! — Островцев размахнулся и стукнул по своему отражению кулаком. Зеркало треснуло — из разрезанной руки пошла кровь.
— Проклятая жизнь.
Андрей опустился на пол. Он ходил босиком, не разглядел в высокой траве змею и теперь ее яд все глубже проникает в душу.
Багровая вода исчезала в решетке на полу, находя дорожки в мыльной пене.
«Что я есть? Пена! Кто-то — пенки, я — пена. Вся жизнь, как лабиринт. Лабиринт Минотавра. Лабиринт Василиска. Как выбраться? Как мне выбраться из этой ловушки?»
Натыкаясь на стены, Андрей нашел аптечку, вылил на рану полпузырька йода. Жжение отрезвило его.
— Ну и пусть, — прошептал Островцев, туго перематывая руку бинтом. — Черт с вами со всеми…
К кому он обращался, кого ненавидел, Андрей осознавал смутно. Но одно было совершенно ясно — жизнь проходит, как гроза над созревшими хлебами. Она бессмысленная и нелепая, его жизнь.
Одевшись, Островцев подошел к конвейеру, взял запечатанный конверт — сквозь танталовую фольгу мерцают светлячки. Присел к столу. Оцепенев, пару минут таращился на крошечные частицы Василиска.
В старшем научном сотруднике уже не было ни сомнений, ни раскаяния: в черепе словно сидел генерал, четко и размеренно командующий парадом. Андрей же — всего лишь солдат на этом параде.
«Фаталист» — усмехнулся Островцев и, взяв клейкую бумагу, быстро и крупно написал: «Опыт с Биоатомом (23767t по классификации UAA)».
Сжав зубами до хруста кончик карандаша, мелкими буквами: «Незавершенный».
Андрей отрезал надпись и аккуратно приклеил ее на конверт. Так, где портфель?
После того, как конверт исчез в пахнущей кожей темноте и щелкнула застежка, Островцев зажмурился, ожидая рева сигнализации, секьюрити с автоматами.
Тишь да гладь.
Нехорошо усмехнувшись, Островцев надел плащ.
Андрей взглянул на часы, удивился: оказалось, он пробыл в ОПО всего полчаса. Сонно мигали таблички «Выход» и «Будь осторожен». Здесь, в холле, змеиное шипение уже не слышно.
«А что если?»
Андрей повернул к кабинету директора.
Какой код на двери Невзорова? Андрей по собственному опыту знал, что сотрудники используют совсем простые коды. Может, и директор? Дрожащим пальцем ввел четыре ноля. Щелчка не последовало. Четыре единицы — нет. Четыре двойки — бесполезно.
В сердцах Андрей несильно ударил по двери ногой и — к его ужасу — она отворилась.
Островцев замер на пороге. Что думает мышь, видя желтеющий в мышеловке сыр?
В глубине невзоровского кабинета мерцали зеленые цифры. Едва слышно гудел кондиционер.
Твердым шагом Андрей подошел к столу директора, схватил стопку бумаг с чертежами, и кинулся прочь, на ходу запихивая бумаги в портфель.
Уже в сосновом бору, когда Островцев спешил к подходящему автобусу, в голове сверкнула мысль: если бумаги лежат так открыто, то место им, скорее всего, в туалете. Ну и пусть. До чего приятно напоследок стукнуть обидчика по скуле!
Кроме задремавшей кондукторши, в автобусе не было никого.
Обнинск клубился за окном потяжелевшим туманом. Изредка навстречу проносились полупустые маршрутки.
У магазина «Продукты» стояла закрытая на замок бочка с квасом.
«Квас хранится надежней, чем документы ЯДИ», — подумал Андрей и засмеялся. Кондукторша вздрогнула, огляделась: «Ой, уже Белкинский овраг». Подошла, строго глядя на Островцева.
— Обилечиваемся, молодой человек.
Показалась башня — макушку скрывают кучевые облака. К башне приварена лестница, кажущаяся сбоку лестницей в небо.
На остановке в салон ввалилась толпа, стало шумно, пестро, запахло духами, потом; кто-то что-то рассказывал, кто-то с кем-то спорил. Андрей, с готовностью отвлекаясь от своих мыслей, стал прислушиваться к разговору двух стариков, присевших напротив.
— И вот я ему говорю, — откашлявшись, продолжил старик в серой панаме, очевидно, начатый на остановке рассказ. — «Товарищ, говорю, жить-то, конечно, все хотят, но такой ценой жизнь себе я покупать отказываюсь». Он на слово «товарищ» прямо взбеленился — пена на губах, глаза — пятаки, орет: «Да я, тебя, падла партизанская, через мясорубку пропущу!». «Власть, — говорю, — ваша, пропускайте».
— А многие ломались, становились полицаями, — вздохнул его собеседник, человек с длинным, изможденным лицом.
— Не то слово — гестаповцам по части зверств фору давали, все старались отплатить за жизнь свою паскудную, задобрить фрицев. Знал я одного, однорукого Занько, работал на лесопилке. Пришел немец — Занько всех предал, стал убивать, насиловать, грабить…
— А вы «Сотникова» не читали? Там это самое подробно описано.
— Да где уж мне читать? — вздохнул старик в панаме и поднялся. — Ну ладно, Семен Иваныч, я пошел: Аксеново.
В электричке, рвущейся к Москве, Островцев думал про стойкого партизана. Портфель жег колена, под сердцем настойчиво копошился червь сомнения, несмотря на то, что Андрей считал сами понятия — родина, патриотизм — пережитками прошлого, атавизмом, таким же, как хвост или шесть сосков у человека.
«А старик-то остался жив», — пришло ему на ум у платформы «Победа», и это была победа над сомнениями. Как он выжил, этот стойкий партизан? Освободили свои, или, в конце концов, он уступил напору палачей? Жаль, недорассказал дед…
За окном пронеслась лента реки.
Теперь Андрей размышлял о деле: сейчас не начало девяностых, когда ученые, прихватив по возможности секреты отечества, драпали в Америку. Времена кувыркнулись на триста шестьдесят градусов, и никто никому не нужен, даже тащи он на плечах атомную бомбу…
Атомная бомба не заинтересует америкосов… Но 23767t — это не атомная бомба.
«Станция Сколково. Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Очаково».
О, черт! Контролеры.
Островцев вскочил и метнулся к тамбуру. Контролерша с разноцветной бляхой на груди преградила путь:
— Куда намылился?
— Курить.
Андрей протиснулся мимо.
— «Кур-и-ить» Знаю я… Взрослый мужик, а бегает! Ладно студенты, еще можно понять.
Андрей прошел в тамбур, оттуда — в соседний вагон. Слегка пошатываясь — вперед, подальше от контроля. Ему казалось, что люди, сидящие на лавках, смотрят на него с презрением.
