Аарон Дембски-Боуден - Кадианская кровь
Еретик оказался очень криклив.
Инквизитор выпил глоток страшно дорогого амасека, на этот раз не получив удовольствия от его насыщенного вкуса. Воспоминания испортили ему настроение. Даже память о том моменте, когда он встретился с еретиком после окончания дней пыток, раздражала его.
Эти вопли…
… БЫЛИ НЕСКОНЧАЕМЫ.
Инквизитор Кай игнорировал звук, хмуро глядя на кровь на полу. Если так пойдет дальше, ему будет трудно входить в камеру. Со вздохом махнув рукой в перчатке, инквизитор остановил пытку. Она была утомительной и непродуктивной, а Кай не был терпеливым человеком.
Камера одиночного заключения была тесной, как коробка, единственным предметом мебели в ней был стол, покрытый красными полосами. На сером полу были знаки пентаграмм, высеченные в камне несколько часов назад, каждый высеченный символ наполнен святой водой. Водяные знаки вздрагивали каждый раз, когда еретик бился в путах, привязывавших его к столу.
- Достаточно, - сказал инквизитор. У него был внушительный командный голос, как и можно было ожидать от человека его профессии, однако его голос обладал неестественной резкостью. Причина резкости голоса была та же, что и у постоянной улыбки: рваный шрам пересекавший горло инквизитора, говорил о старой ране и не вполне успешной реконструктивной хирургии. Эта рана тоже была получена во время службы следователем под начальством Кресскиен.
Палач прекратил свою работу и отошел от стола, но человек, привязанный к столу, продолжал вопить, его крики смешивались с хриплыми вздохами, вырывавшимися из того, что осталось от его лица. Кай ждал, пока крики перешли в стоны, которые потом затихли, сменившись частым тяжелым дыханием. Инквизитор сопротивлялся побуждению взглянуть на свои часы. Золотые карманные часы удобно лежали в кармане рядом с левой кобурой. Это был дар от его бывшей госпожи. Дар со смертного одра.
До этого он сам выполнял ритуалы очищения и покаяния только несколько раз, но много раз помогал в них старухе, учившей его. Кай знал, что делает.
- Джарет, - голос инквизитора был сейчас голосом хорошего учителя или одаренного рассказчика – обаятельным, тактичным, волнующим. Было почти невозможно поверить, что его горло было разорвано оружием ксеносов семнадцать лет назад. – Еретик, мне это надоело. У меня кончается терпение, а у тебя кончается кровь. Мы подошли к эндшпилю. Скажи мне то, что я хочу знать, и ты будешь мертв до того, как твое сердце сделает еще один болезненный удар. Разве не этого ты хочешь? Быстрый уход от этих мучений?
Ответ Джарета – после трех неудачных попыток произнести его – был коротким ругательством на кадианском диалекте. Кай стоял слишком далеко, поэтому еретик плюнул в палача. Но в результате этого липкая кровавая слюна лишь стекла по подбородку еретика.
Теперь Кай взглянул на часы. Он проголодался, а стол начальника тюрьмы во время пребывания здесь инквизитора оказался неожиданно богат деликатесами. Может быть, еще десять минут…
Кай прочистил горло. Старая рана превратила этот звук в опасное мурлыканье, достигшее слуха палача. Палач был сервитором, предназначенным только для этой цели, и, когда он услышал недовольное рычание инквизитора, из его механических рук выдвинулись различные маленькие лезвия, пилы для костей, сверла и крюки, сдирающие плоть. Еще одним жестом Кай приказал сервитору отойти. Он испробовал пытку. Теперь настало время предложить милосердие. Допрос таких ничтожеств, как Джарет, всего лишь простой культист, не должен длиться так долго. Это было уже не смешно.
- Джарет, послушай меня, - инквизитор сейчас склонился близко к столу, скрипнув зубами от заразного зловония, поднимавшегося из открытых ран поклонника Хаоса. – Я знаю, ты продавал это оружие оскверненным. Ты умрешь за это. Но ты страдаешь без оснований, терпишь пытку без причины. Продав свою душу Губительным Силам, ты добился того, что даже смерть не будет для тебя освобождением от боли. Если ты не отречешься от них сейчас. Если не отречешься, не вымолишь прощение, пока душа не оставила твое тело.
Освободившись от пытки почти на минуту, еретик напрягся в путах на залитом кровью столе. Его единственным ответом – если это в самом деле был ответ – стал лишь невнятный стон от напряжения.
- Джарет, - Кай прищурился. Тембр его голоса рассказчика изменился, замедлился, оставил такт. Сейчас он звучал как голос сердитого отца, говорящего ребенку, что чудовища под кроватью вполне реальны. – Джарет, я предлагаю тебе спасение. Я стою в этой камере уже три дня, заставляя себя дышать вонью твоей лжи и слушать твои вопли. Снова и снова ты безумствуешь во имя демонов. Лживые боги пожрут твою душу. Я же предлагаю надежду.
Словно по сигналу, еретик снова разразился криками, призывая нечестивые имена, от которых у инквизитора заболела голова. Кай пресек богохульство, кивнув сервитору-палачу. Сверла взвыли, включившись, с мягким звуком вошли в плоть, и шумно начали врезаться в кости. Кай вздохнул с облегчением. Даже крики боли лучше, чем имена богов варпа.
Когда шум уменьшился, Кай спрятал свои карманные часы и попытался снова.
- Джарет, скажи мне то, что хочу знать, и я убью тебя сейчас ради милосердия Императора. Он защитит тебя. Или продолжай это представление и дальше, если хочешь. Я закрою тебя в этой камере вместе с моим сервитором, после того, как запрограммирую его содрать с тебя кожу заживо. И когда через несколько дней ты умрешь, твоя душа попадет в утробу демонов Хаоса, которые ожидают тебя.
Еретик вздохнул, чтобы заговорить, но содрогнулся в страшных конвульсиях, кровь и слюна брызнули из его разорванных губ. Несколько капель попали на лицо сервитора, который полностью это проигнорировал.
- Каждая секунда боли - это молитва! – закричал еретик.
- Неужели? – Кай держал руку подальше от кобуры. Для чего требовалось величайшее усилие.
- Я возлюблен Губительными Силами!
- Ты еретик, привязанный к столу, за секунды до смерти.
- Я страдаю, чтобы доказать, что я достоин!
- Тогда ты сейчас узнаешь, насколько это тщетно.
Кай слегка склонил голову – хищник, изучающий раненую жертву. Пси-пушка, установленная на его бронзовом наплечнике, включилась, зажужжала, накапливая энергию, и автоматически зарядилась болтом. Как и сервитор, она реагировала на настроение инквизитора, и, как и сервитора, Кай заставил оружие успокоиться.
Он смотрел на Джарета своим двойным зрением: живой глаз видел истекающего кровью, умирающего человека, а красный искусственный глаз видел, как вокруг лица еретика начало возникать тошнотворно-голубое сияние.
Психическая энергия. Мощная психическая энергия.
Уже спустя недели после этого, когда Бастиан Кай оглядывался на события, произошедшие здесь, он будет вспоминать этот момент как секунду, в которую все вышло из-под контроля. До самой смерти он будет чувствовать тошноту, просто вспоминая, что произошло.
Голова еретика с треском повернулась, глядя Каю прямо в лицо. Красные слезы текли ручьями по разорванным щекам Джарета.
«Он плачет кровью?», подумал Кай, чувствуя, как все сильнее бьется его сердце.
Это было что-то новое.
И это было нехорошо.
Инквизитор собирался заговорить, когда десятки защитных знаков – пентаграмм, вытравленных кислотой на стенах камеры - священнику Экклезиархии потребовалось более недели чтобы выполнить их во всех деталях - вспыхнули тусклым светом. А потом и из них тоже потекла кровь.
Да. Это определенно было нехорошо.
Уже несколько дней камера смердела: сырое и мерзкое биологическое зловоние. Сейчас завоняло еще сильнее, удушливый воздух наполнился прогорклым запахом меди. Кай положил дрожащую руку на золотой, сделанный в виде аквилы эфес выключенного силового меча.
- ИНКВИЗИТОР КАЙ, - голос был громовым ревом, нечеловеческое рычание из человеческой глотки. Что-то древнее и явно веселящееся говорило сейчас устами Джарета.
«О, Трон Бога-Императора. Одержимость…»
И словно услышав мысли инквизитора, существо, захватившее тело Джарета, вскричало голосом таким первобытным и нечеловеческим, словно ревущий поток. Он заглушил жужжание пси-пушки Кая и шипение силового меча инквизитора, когда Кай вытащил его из ножен, но еще не включал.
Где-то за яростным ревом, словно сопровождающий его хор, Кай слышал рыдания Джарета – настоящего Джарета. От этого звука по коже Кая поползли мурашки, звук вдавливался в его разум, словно холодный кусок металла, проникая сквозь барабанные перепонки.
Чувство присутствия чего-то иного в камере, чего-то ощутимого, но невидимого, было такое, что у Кая онемел язык во рту. Его искусственные глаза фокусировались и рефокусировались, пытаясь воспринять омерзительное голубое сияние, окружающее еретика, ярче всего светившее из его глаз, его череп светился изнутри.
