Илья СТАЛЬНОВ - НА ОСТРИЕ ИГЛЫ
Интересно, если мои недоброжелатели прознали про мое место жительства и желали моей смерти – что им мешало подстеречь меня, когда я возвращался домой? Возможно, они еще сделают это. И, вероятно, мне нужно сменить место жительства, затаиться где-то в дебрях Москвы… Но что-то мне подсказывало, что лучше этого не делать… Какой смысл оттягивать неизбежное? Все должно разрешиться, и лучше, чтобы разрешилось побыстрее. Вообще, негоже подставлять врагам спину. Нужно встречать их лицом к лицу!
К середине ночи во мне начало проявляться осознание, насколько ценю жизнь и свет солнца, как мне не хочется их потерять. А то, что я без страха бросился в самые безумные предприятия, вовсе не означало, что я не боюсь умереть. Просто умею забывать о страхе, и он мучает меня лишь длинными вечерами.
Я не хотел погибнуть. У меня была Сила, правда, я еще не мог владеть ею в достаточной степени и с ее помощью разобраться во всем. Однако у меня есть разум и решительность, и их хватит, чтобы сорвать покров с любых тайн.
Итак, в моих руках звено, за которое можно вытянуть всю цепь. Нищий. Он схватил меня за одежду в торговых рядах. А откуда он подошел? Так, все верно, до этого он разговаривал с толстым лоточником в синей рубахе. Скорее всего я смогу его узнать…
Поутру, засунув за пояс пистоль, поправив мой кинжал, я одел плащ.
В торговых рядах, как всегда, было многолюдно. Я кинул монетку мальчишке-нищему, выпрашивающему вместе с одноногой старухой милостыню, и огляделся. Лоточника я узнал сразу. Он не то пел, не то кричал.
– Подходи, народ, покупай пирог! Задешево отдам, а не возьмешь – съем сам.
Я подошел к нему и, придав своему лицу как можно более приветливое выражение, произнес:
– Разреши тебя спросить, торговец?
– Покупай пирожок и спрашивай, дружок! Рифмы у него получались складно… Я дал ему монету.
– Тут вчера нищий горбун околачивался, с тобой говорил. Такой мерзкий, низенький, вертлявый, со страшным шрамом…
– Что-то не припомню…
Я положил еще одну монетку, достоинством побольше.
– В лохмотьях. Милостыню у меня просил. Колдуном по дури своей меня называл. Ну!
– А, так ты тот самый барин, которого он принародно обсмеял? Ха-ха! Весело было!… Да то Василий. В трактире у Храпова бывает. Только он не нищий.
– А кто же?
– Бог его знает. Человек.
– Спасибо тебе.
– Возьми, барин, пирожки за свои деньги.
– Отведай сам за мое здоровье.
… В уже знакомом мне трактире купца Храпова стоял запах жареного мяса и блинов. Разный люд там собрался – купцы, солдаты, работный народ. В углу играл бродячий музыкант, извлекая из струнного инструмента, именуемого гуслями, замысловатую тягучую мелодию. Местные жители сильно обделены в жизни радостями, поскольку не знают, что такое орган, но они любят простецкие песни и веселье. Два подвыпивших мужика пробовали плясать на нетвердых ногах.
Я подошел к тощему – в чем душа держится – половому, сидевшему в углу. Поздоровался с ним Он глянул на меня не очень дружелюбно. К чужеземцам в этой стране отношение странное: или зависть и почитание, или опасение и настороженность. Зонненберг говорил, что простой люд здесь так до конца и не может поверить в то, что где-то, кроме святой Руси, есть другая жизнь. В деревнях вообще моих земляков считают нечистой силой. А то, что чужеземцы порой плохо говорят по-русски, воспринимается как свойство ума, а точнее – обычное недоумие. И уж если иностранец хорошо изъясняется по-русски, это воспринимается как чудо. Как мы, например, дивимся говорящей птице.
– Не знаешь ли такого Василия? – спросил я. – Низенького, со шрамом через все лицо.
– Помню, как же! – кивнул половой. – Чудной человек. Смехач. Но у нас он редкий гость.
– А где же его найти?
– Да где ж его найдешь? Нигде не найдешь, это уж точно.
Тут подковылял грязный одноногий мужичонка и, обнажив беззубый рот, прошепелявил:
– Поднеси чарку, подскажу…
– Принеси ему, – кивнул я половому.
Мужичонка перекрестил рот, опрокинул в него содержимое чарки и, крякнув от удовольствия, прошамкал:
– Он на окраине завсегда сшивается, в трактире Муратки Колченогого.
– Где это?
– Поднеси чарку…
– Налей ему еще!
В общем, пока я получал нужные мне сведения, вытягивая их из пропойцы, тот окончательно опьянел. Но в самом конце, на секунду протрезвев, бесплатно предупредил:
– Только ты, заморский человек, поберегись. Там недобрый народ собирается. Немчуру всякую да аглицкий люд на дух не переносят. И тебе не поможет, что по нашему гутарить могешь…
Даже выслушав подробные объяснения, трактир я нашел не сразу. Пришлось походить мимо старых построек, нетронутых пожаром, мимо свиней, лежащих в огромных лужах, полуголых детей и приземистых бань, откуда доносился бабий визг. И повсюду стучали топоры, визжали пилы, во все стороны разлеталась кудрявая стружка – Москва вновь отстраивалась, возрождалась, как легендарная птица Феникс из пепла.
Перекосившийся, из черных закопченных бревен трактир держался на честном слове. Казалось, он вот-вот рухнет и погребет под собой своих вечных обитателей.
Время было еще не позднее, но у дверей трактира уже разлегся пьяный – он был бос, с хорошенько разбитой мордой. Он время от времени поднимал голову и ожесточенно ругался. Таков местный обычай – если начинают пить, то пьют до предела, пока не пропивают все, и тогда забулдыгу в одном исподнем вышвыривают за порог. Кстати, торговлю здесь водкой, дело весьма прибыльное, держит в своих руках Государь, и незаконное винокурение карается жестоко и неотвратимо.
В трактире было человек десять. В одном углу – большая пьяная компания, в другом – трое подозрительных типов, прятавших лица и о чем-то заговорщицки перешептывающихся. Хмурые здесь собрались людишки. Лица нечистые, недобрые, у многих изуродованные, глаза жадные. Вошел я, сразу приковав враждебные взгляды. Пришельцев, видать, здесь не жаловали.
– Чего надо? – недружелюбно осведомился громадный мужик с рыжей бородой и черными волосами на голове – наверное, хозяин.
– Ищу дружочка. – И я подробно описал нищего.
– А, это Василий! – воскликнул толстый, весь заросший даже не волосами, а шерстью мужик – один из троих в углу.
– Не знаю такого, – вызывающе посмотрел на меня трактирщик.
– А вы, господа, кажется, знаете? – обернулся я к троице.
– Кто же здесь Василия не знает? – добродушно откликнулся толстый. – Вот только тебе точно не скажем,
– Почему? – удивился я.
И тут его сосед, широкоплечий, молодой увалень, на одной руке которого не хватало двух пальцев, грузно поднялся со скамьи, медленно, среди всеобщего молчания подошел ко мне поближе и, покачиваясь, встал рядом, сопя и хмурясь.
– Не хотим мы тебе, немчура, говорить. – Он выразительно взялся за ручку здоровенного тесака, торчавшего из-за пояса. Ткнул пальцем в мой плащ:
– Не поделишься ли с нами?
Двое его приятелей тоже неторопливо встали и начали меня окружать. Положение становилось угрожающим.
– Не поделюсь, – презрительно кинул я и отбросил его руку.
– Ну как знаешь, мы тебя не неволим, – оскалился беспалый, у которого вместо передних зубов зияла дыра, и когда он говорил, то брызгал слюной.
Он медленно начал вытаскивать нож.
Я вытащил пистоль.
– Рыло свиное, так твою растак! – Ругаться мой учитель герр Тимошка научил меня отменно, по себе знаю, сколь важную роль играет ругань в жизни местного общества. – Сейчас устрою тебе блины с грибами, сволочь поганая!
– А немчура-то славно гавкает! – одобрительно кивнул хозяин.
Беспалый сделал шаг назад, но остальные, даже самые пьяные, стали приподниматься со своих мест, прихватывая кто ухват, кто нож, кто палку.
Левой рукой я сжал рукоять кинжала, понимая, что скорее всего живым отсюда не выйду. Но может, удастся прорубить себе дорогу к выходу? Десять противников – это многовато, но некоторые из них еле держатся на ногах. К тому же они вряд ли обучены благородному воинскому искусству и правильному владению холодным оружием. Важно не выказать страха. Иначе пропадешь.
– Подходи, собачье мясо! – крикнул я угрожающе. – Живо оставлю без ушей! Сучье племя!
Я поднял пистоль на уровень глаз беспалого, от его красной испитой морды начала отливать кровь, с губ сползла гнусная ухмылка. Мой палец дрогнул на спусковом крючке. Еще секунду, и вырвалось бы из ствола пламя, но тут хозяин кабака «протрубил отбой» – ударил с размаху кулаком по столу.
– Тихо, тати! Пусть немец идет. Он не робкого десятка… Уважаю!
Его послушались! Видимо, хозяину тут не перечили и его слово было законом, и все стали нехотя рассаживаться расселись по своим местам, раздраженно матерясь.
– И все же я хочу знать, где найти Василия.
– Иди, немец, отсюда. И радуйся, что остался жив. Благодари меня за душевность и незлобивость, – примирительно произнес хозяин, и я понял, что больше здесь ничего не узнаю. Не стоило дальше испытывать судьбу.
