Сьюзен Коллинз - Голодные игры
Когда Эффи стучит в дверь и зовет меня к обеду, я решаю пойти. Чего ради прятаться? Шила в мешке не утаишь. Вечером результаты покажут по телевизору. Я иду в ванную и умываюсь, но лицо все равно красное и опухшее от слез.
За столом собрались все, включая Цинну и Порцию. Уж хотя бы стилистов не было! Меньше всего мне хочется разочаровать их. Все, что они сделали для церемонии открытия, пошло псу под хвост. Я хлебаю мелкими ложечками рыбный суп, стараясь ни на кого не смотреть. Суп соленый и напоминает мне о слезах.
Врослые заводят разговор о прогнозе погоды, а я ловлю взгляд Пита. Он вопросительно поднимает брови: что случилось? Я только мотнула головой. Когда подают главное блюдо, Хеймитч обращается к нам:
— Ладно, хватит о пустяках, скажите-ка лучше, как вы сегодня преуспели? С большим треском?
Пит отвечает не долго думая:
— С треском или нет, кажется, без разницы. К тому времени как я туда попал, им уже было не до меня. Пели какую-то застольную песню. Никто и не глянул в мою сторону. Ну, я и бросал туда-сюда всякие тяжелые штуки, пока не отпустили.
От этого признания мне становится чуть-чуть спокойнее. Хоть Пит и не нападал на распорядителей, но по крайней мере его они тоже провоцировали.
— Ну а как твои дела, солнышко? — поворачивается Хеймитч ко мне.
Это его «солнышко» разозлило меня и заставило заговорить:
— А я запустила в распорядителей стрелу. Все перестают есть.
— Что? — Ужас в голосе Эффи подтверждает мои наихудшие опасения.
— Я выстрелила в них. То есть... не совсем в них. В их сторону. Сначала было примерно как у Пита. Я стреляла и стреляла, а им хоть бы хны... Ну я слетела с катушек да и выбила яблоко из пасти их дурацкого жареного поросенка! — с вызовом заявляю я.
— И что они сказали? — осторожно спрашивает Цинна.
— Ничего. Точнее, не знаю. Я сразу же ушла.
— Тебя не отпустили? — ахает Эффи.
— Я сама себя отпустила.
Тут я вспоминаю, как обещала Прим сделать все, чтобы победить, и на меня словно бы обрушивается тонна угля.
— Что ж, дело сделано, — констатирует Хеймитч, намазывая маслом булочку.
— Думаете, меня арестуют?
— Вряд ли. Трудновато будет найти тебе замену, — говорит он.
— А что с мамой и Прим? Их накажут?
— Не думаю. Какой прок? Если для острастки, чтобы другим неповадно было, то придется раскрыть все, что случилось. Едва ли они захотят. А иначе только морока. Скорее уж они устроят тебе ад на арене.
— Так ведь Игры для того и проводят, чтобы нам жизнь медом не казалась, — встревает Пит.
— Вот именно, — соглашается Хеймитч, и я понимаю, что, как это ни глупо звучит, им двоим удалось меня развеселить.
Хеймитч хватает пальцами свиную отбивную, заставляя Эффи нахмуриться, окунает ее в бокал с вином. Потом раздирает кусок руками и со смехом спрашивает:
— И как они выглядели? Уголки моего рта невольно приподнимаются:
— Ошарашенными, испуганными. Некоторые смешными. — Перед глазами у меня возникает картина. — Один мужчина сел в чашу с пуншем.
Хеймитч громко гогочет, и мы все тоже смеемся, кроме Эффи, хотя и она, похоже, с трудом подавляет улыбку.
— Так им и надо. Смотреть на вас — их работа, и то, что вы из Дистрикта-12, еще не причина отлынивать от обязанностей. — Она озирается, будто сказала что-то из ряда вон выходящее. — Может, я слишком резка, но таково мое мнение, — добавляет она, не обращаясь ни к кому в отдельности.
— Теперь я получу самый низкий балл, — говорю я.
— Баллы играют роль, только когда они очень высокие. Плохие и посредственные никого не интересуют. Кто знает, может, ты нарочно притворялась, чтобы получить оценку пониже? Бывает ведь такое, — возражает Порция.
— Надеюсь, мою четверку воспримут именно так, — говорит Пит. — Если я хоть столько получу. В самом деле, что может быть скучнее? Вышел парень, покидал железный шар на пару ярдов, раз чуть себе ногу не отшиб... Зрелище так себе.
Я улыбаюсь и чувствую, что умираю от голода. Отрезаю себе кусок свинины, захватываю им комок картофельного пюре и начинаю есть. Все в порядке, моя семья в безопасности. Остальное — ерунда.
После обеда идем в гостиную смотреть объявление результатов. Сначала показывают фотографию трибута, через пару секунд внизу экрана — его балл. Профи, как следовало ожидать, получают от восьми до десяти. Большинство других — около пяти. Маленькую Руту неожиданно оценивают на семерку. Интересно, чем ей так удалось поразить судей? Хотя при ее крохотных размерах что угодно покажется невероятным. Дистрикт-12, разумеется, последний. Питу достается восьмерка. Стало быть, кто-то на него все-таки смотрел. Мои ногти впиваются в ладони, пока я напряженно смотрю в телевизор, ожидая худшего. И тут на экране вспыхивает — одиннадцать! Одиннадцать!
Эффи Бряк испускает визг, все хлопают меня о спине и кричат поздравления. Я все еще не югу поверить.
Тут какая-то ошибка. Как, как это возможно? — спрашиваю я Хеймитча.
— Видно, понравился твой характер. Им ведь нужно устроить зрелище, и горячие головы тут как раз пригодятся.
— Огненная Китнисс! — говорит Цинна, обнимая меня. — Подожди, вот увидишь свое платье для интервью!
— Опять пламя?
— В некотором роде, — лукаво отвечает он. Мы с Питом поздравляем друг друга — снова неловкость. У нас обоих хорошие результаты, только вот что это значит для другого? При первой возможности я убегаю в свой номер и с головой зарываюсь в подушки. Я выжата как лимон от сегодняшних волнений и слез. Медленно я погружаюсь в сон. Приговор отложен, есть передышка; под закрытыми веками все вспыхивает число «одиннадцать».
Проснувшись на рассвете, я еще некоторое время лежу в постели, глядя, как на ясном небе встает солнце. Сегодня воскресенье. Дома — выходной. Интересно, где сейчас Гейл? В лесу? Обычно по воскресеньям мы делаем запасы на неделю. Встаем рано, охотимся, собираем, потом торгуем в Котле. Как там Гейл без меня? Каждый из нас умеет охотиться в одиночку, но вдвоем сподручнее, особенно когда на крупного зверя идешь. Да и вообще — с напарником и ноша легче, и веселее.
Целых полгода я лазала по лесам одна, пока не столкнулась с Гейлом. Было тоже воскресенье, октябрь, воздух прохладный и пряный от мертвых листьев. Все утро я соревновалась с белками, собирая орехи, а после обеда, когда потеплело, выкапывала на мелководье клубеньки стрелолиста. Из дичи удалось подстрелить только одну белку, она так увлеклась поиском желудей, что прямо в руки мне бежала. Но дичью можно будет заняться и потом, когда на землю ляжет снег, и под ним ничего не найдешь. Забравшись в тот день дальше обычного, я уже спешила домой, с трудом таща мешки, и тут наткнулась на мертвого зайца, подвешенного на тонкой проволоке в нескольких футах от земли. Ярдов через пятнадцать висел другой. Я узнала эти петли-ловушки, такие ставил мой отец. Когда в нее попадает зверь, петля затягивается и поднимает его вверх, чтобы другие животные не добрались. Все лето я безуспешно пыталась делать эти штуки, поэтому теперь остановилась, чтобы рассмотреть поближе. Я только взялась за проволоку чуть повыше кролика, как раздался чей-то голос: «Лучше не трогай!» Я отскочила на несколько шагов назад, и из-за дерева появился Гейл. Должно быть, он наблюдал за мной. Ему тогда было всего четырнадцать, но со своим ростом больше шести футов он казался мне совсем взрослым. Я и раньше встречала еще в Шлаке и в школе. И еще один раз... Он тоже потерял отца при том взрыве в шахте, и в январе, вместе со мной, получал медаль «За мужество» в Доме правосудия. Два его маленьких брата цеплялись за подол матери, по огромному животу которой было ясно: со дня на день семью ждет пополнение.
— Как тебя зовут? — спросил Гейл, подходя ближе и вытаскивая кролика из петли. На поясе у него уже висело три тушки.
— Китнисс, — ответила я едва слышно.
— Ты что, не знаешь, Кискисс, воровство у нас наказывается смертью?
— Китнисс, — поправила я громче. — Я не собиралась воровать. Просто хотела посмотреть, как устроена ловушка. В мои никогда ничего не попадается.
Он нахмурился и спросил с подозрением: — А белка у тебя откуда?
— Подстрелила.
Я сняла с плеча лук— маленький, детский, отец смастерил его специально для меня. К большому я еще только приноравливалась, когда было время, и надеялась весной добыть первую крупную дичь.
Гейл уставился на лук.
— Можно взглянуть?
— Бери, только помни: воровство карается смертью.
Тут я впервые увидела, как Гейл улыбается. Его лицо сразу преобразилось: из угрожающего оно стало приветливым. С ним даже захотелось подружиться. Тем не менее прошел не один месяц, прежде чем я улыбнулась ему в ответ.
Мы поговорили об охоте. Я сказала Гейлу, что, возможно, достану ему лук, если он даст мне кое-что взамен. Не еду. Я хотела знаний. Хотела научиться ставить такие ловушки, чтобы каждый день пояс был обвешан жирными кроликами. Гейл ответил, что звучит заманчиво, но нужно подумать. Со временем, сначала неохотно и с опаской, мы начали делиться друг с другом умениями, оружием, своими тайными местами; где росли дикие сливы или водились индейки. Гейл научил меня делать силки и ловить рыбу. Я показала ему съедобные растения и в конце концов отдала один из своих драгоценных луков. Пришел день, когда мы без липших слов поняли, что стали командой. Делили трудности и делились добычей, чтобы ни его, ни моя семья не голодали.