Иар Эльтеррус - Иная терра
II. VI
Что проку лелеять чужую мечту?
Да полно! Все это — чудаческий бред…
Деревня лежала между двух холмов, тихая и темная. Спящая, или мертвая? Стас тыльной стороной ладони выступившую на лбу испарину. Конечно же, спящая, как же иначе? Солнечный всхрапнул, повернул голову, внимательно посмотрел на всадника — мол, ты чего? Ветровский натянуто улыбнулся, погладил коня по крутой золотистой шее, и вновь перевел взгляд на деревню. Шестнадцать дворов, пятьдесят восемь человек, если считать с маленькими детьми. А сорок лет назад был покосившийся домишко, выстроенный руками людей, хоть и привыкших работать, но совершенно не умеющих плотничать. Всеволод Владимирович и его сын, Руслан, вдвоем прожили здесь пять лет, выстроили дом, распахали два поля, вырастили на них первый урожай. Потом Руслан привел из города женщину с двумя детьми, брошенную мужем. Женился на ней… ну, как сказать, женился: пред ликом природы Всеволод Владимирович со своего отцовского благословения объявил Руслана и Елену мужем и женой. Еще через год Лена попросила приютить ее старую знакомую, которую она встретила на базаре — после смерти мужа Катя оказалась выброшена на улицу свекровью. Юрку подобрал Всеволод Владимирович — бездомный подросток замерзал на улице. Виктора привел он же, пообещав закопать в ближайшем лесу, если не бросит пить. Что характерно, с тех пор Виктор прикасался к алкоголю только на празднике урожая, и то — чуть отпивал из общей чарки, и все. И пошло-поехало… Строились новые дома, возделывались поля, плодился скот. Создавались семьи, рождались дети — и если вдруг что случится, то всем миром бросались помогать. Да, жили вроде бы по отдельности — но в то же время все вместе, одной большой и дружной семьей. И не было такого, чтобы на кого-то наговаривать или пытаться получить больше, чем другие, или тем более — воровать… Случилось раз, один из пришедших, кто быстро женился, по злости руку на жену поднял — так Всеволод Владимирович его лично отметелил так, что неделю морда вся лиловая была, и сказал — предупреждение одно, последнее. А тот не понял всей серьезности, и через полгода история повторилась — так гнали его взашей. Потом, правда, все не очень хорошо обернулось… но не в том суть! Конь нетерпеливо переступил, мотнул головой. Стас прикусил губу, чуть натянул повод. Там, между двух холмов, был его дом. Дом, где его любили и ценили. Дом, где он был нужен. И все тут. Отвернувшись, он ударил коня пятками — застоявшийся Солнечный с места взял крупной рысью, а спустя десяток тактов перешел в галоп — молодой человек не стал его сдерживать. Он останется. Так будет правильно. Только почему тогда так больно?.. Против воли, в памяти всплыла та ночь. Темный город за спиной, где-то в отдалении — истерический вой полицейской сирены. Ощущение жесткой, уверенной силы рядом. — Скрыться, переждать — можно в городе. Не нужно уходить неизвестно куда. Я знаю места, тебя не найдут. Жди до осени, а там все стихнет. — Я должен, понимаешь? Я хочу изменить этот мир, хочу сделать его лучше, хочу построить здесь настоящий орден… но я ведь даже не знаю этого мира! Мне девятнадцать лет. Я знаю, как живут в трущобах, как учатся в институтах и каково рабам в корпорациях. Я знаю что-то — но только в пределах одного крупного города. Я не представляю, как живут люди в провинциях, в селах, я не знаю, чего они хотят и на что они способны. Я могу досконально изучить психологию, но это не поможет мне понять людей. Я могу изучить медицину, но это не даст мне знания о том, чем живут люди. Мне всегда кто-то помогал, защищал. Отец, потом Алик с Женькой, теперь ты… так я никогда ничего не пойму и не узнаю! А другой шанс может не представиться. Мне все равно надо исчезнуть из поля зрения властей хотя бы на полгода. Почему бы не побродить за это время по стране? Понимаешь, я же представления не имею о том, как строить этот самый орден… Хочу — но не знаю даже, с чего начать! Может, я смогу что-нибудь понять, если… — Я тебя не держу. Иди. Ты прав… наверное. Но возьми с собой деньги. — Нет. Деньги — это слишком легко, это неправильно. Да и к тому же я их не заработал. — На что ты будешь жить? — Подработаю, где придется. Честно, вот об этом не беспокойся. — Возьми хотя бы на первое время. Иначе я тебя не отпущу. Не для того из тюрьмы вытаскивал. — Ты… — …всегда такой упрямый. Да. — Спасибо. Скажи, что будет с остальными? — Две недели на восстановление. Потом документы. И свобода. — Ты можешь сделать так, чтобы я потом смог их найти? — Разумеется. — Спасибо. — Не благодари. — Буду. Спасибо тебе… за все, что ты сегодня сделал для нас. И за то, что сделаешь — тоже спасибо. Я вернусь… — Естественно. — Удачи… — Успеха тебе. Ударили по воздуху крылья, взметнулась тонкая пыль на дороге, и крылатый растворился в ночной тьме. Стас улыбнулся ему вслед, сунул в карман смятые купюры, и пошел прочь от города — узнавать мир и набираться опыта… «Я не узнал мир и не набрался опыта. Зато я нашел дом. Место, где я нужен. Место, где меня любят. Прости меня, Коста — я солгал тебе, хотя тогда еще думал, что говорю правду. Но я не вернусь. Прости меня, Алик — я дал тебе надежду и веру, но я оставляю их тебе. Простите меня, ребята — я знаю, вам без меня будет чуть сложнее, но вы справитесь. Я не вернусь». Когда Стас добрался до города, солнце приближалось к зениту. Приближаться к бетонным громадам не хотелось, слишком живы были в памяти люди, живущие в этом городе, то, что они творили и то, что они позволяли творить. Подумав, Ветровский развернул коня к лесу. Он знал тропку к красивому чистому озеру, к которому надо было ехать через болото, если не выведать обходной путь, и горожане, к счастью, его не выведали, а ради какого-то озера засыпать болото сочли нерациональным, и водоем остался чистым и безлюдным. Стас с удовольствием искупался, повалялся пару часов на солнце, еще искупался, пообедал взятым из дома хлебом, холодным мясом и сыром. Взглянул на небо — четвертый час уже, пора ехать… Он быстро получил временное удостоверение — худой полицейский с несчастным лицом даже не стал спрашивать цель визита. Нашел Вальку, попросил постеречь Солнечного за кольцо домашней чесночной колбасы, и, посадив мальчишку посади себя на круп коня, поехал к парку. Когда пластиковая ограда оказалась в поле зрения, Стас почувствовал, что сердце вдруг забилось чаще. Спешившись у ворот, он подумал, что сейчас ему станет плохо, как при тепловом ударе, если в поле переработать в пекло. За воротами ноги внезапно стали ватными, а пульс участился до тахикардии. На дальней аллее, ведущей к фонтану с дельфинами, молодой человек ощутил, как диафрагма покрывается тонкой корочкой льда, при каждом шаге этот лед крошится, впивается в легкие мелкими осколочками и тут же нарастает заново. А потом он увидел человека в инвалидной коляске, и горло сжали стальные пальцы. Алик сидел у фонтанного бассейна, смотрел, не отрываясь, на воду, и курил. Когда он начал курить? Сигарета закончилась, судя по резкому движению — обожгла пальцы. Гонорин достал из пачки новую, прикурил от уголька, бросил окурок на землю, прямо под лопасть мелкого робота-уборщика, крутившегося рядом. И продолжил курить, все так же не отрывая взгляда от текучей воды. — Алик, — негромко позвал Стас, приблизившись. Тот вздрогнул, выронил сигарету. — Стас… Это все-таки ты… Он смотрел на потерянного друга, и никак не мог поверить, что это и в самом деле Стас. Ветровский сильно, просто невероятно изменился за те три года, что они не виделись. Казалось, он стал выше ростом, и уж точно — значительно шире в плечах. И до того светлые волосы выгорели почти до белого под жарким южным солнцем, рубашка без рукавов открывала взгляду крепкие мышцы, кожа была коричневой от загара. Руки, нежные руки горожанина, студента, дизайнера стали обветренными и грубыми. Но разительнее всего изменилось лицо. Куда делся мечтатель, фантазер, идеалист? Сейчас перед Аликом был человек, твердо знающий, чего он хочет, как он будет этого добиваться, для чего он проживет жизнь. «Неужели я где-то ошибся? Или…» — Здравствуй, Алик… Стас подошел ближе, сел на край бассейна, неуверенно протянул руку, и Гонорин с удивлением подумал, что у него почему-то все плывет перед глазами, а потом друг оказался совсем рядом, крепко обнял, так крепко, что Алик почувствовал, как хрустят кости, и ощутил щекой мягкую щетину, почему-то мокрую… — Орден… Нет, не смотри на меня с таким ужасом — никто не ушел. Нас как осталось тогда шесть человек, так и сейчас шесть человек. Еще двое волонтеров и Гранд, но я не посчитал себя вправе принимать кого-либо в орден в твое отсутствие. Это твое право — в конце концов, это ты наш Командор. — Не называй меня так, — вздрогнул Стас, но Алик, кажется, не заметил. — А те, что отделились тогда… с ними все очень сложно. Алисина группа — они хотя бы безвредные. Ну, в сравнении. Да, стригут деньги, прикрываясь благотворительностью, но все же часть реально отдают детским домам и больнице, которая последняя осталась бесплатная. Да и реального вреда от них нет, по крайней мере. Вот только они тоже раскололись, еще тогда, в самом начале. От Алисы ушли те, кто на самом деле поверил в идеи ордена, но при том побоялся остаться с тобой. Так от них ничего слышно не было, а полгода назад я случайно на их сайт забрел. Причем забрел случайно, и через защиту пробрался случайно — наугад пароль подобрал, по ассоциации с логотипом, «легион аарн». В общем… там такая неслабая боевая группа. Они тогда все вместе бросили универ и все вместе же пошли служить по контракту на два года. А вернувшись, продолжили заниматься боевой подготовкой. Их идея в том, что для того, чтобы сделать мир лучше, надо уничтожить тех, кто делает его хуже, причем безо всякой жалости. И если каждый, кто разделяет идеи Аарн, возьмет автомат и пойдет на улицы «убивать пашу», то мир станет лучше в считанные дни. И прилагаются критерии отбора в аарн и критерии определения пашу. Это страшно, честное слово страшно. И я понятия не имею, что с ними делать. В лучшем случае они ничего не успеют натворить, их за один только сайт переловят и посадят. В худшем — посадят уже за массовые убийства. — Ты с ними переписываешься? — напряженно спросил Стас. — Я написал, хотел отговорить, но я не умею, как ты. Мне ответили очень вежливо, но ощущение сложилось, что на хрен послали. Мол, если вы боитесь решительных действий — мы не станем вас осуждать, но не мешайтесь у нас под ногами. Я пытался объяснить что-то, но… Бесполезно. — Напиши еще раз. Протяни время. Скажи, что ты понял, что они, наверное, по-своему правы, но попроси отсрочку. Словом, протяни время. — Думаешь, поможет? — Не знаю. Но лучше пускай их поймают сейчас, а не после того, как они расстреляют сантехника дядю Васю за то, что дяде Васе плевать на Серебряный ветер, и все звезды вселенной для него не стоят одной бутылки дешевой водки. — Хорошо, я так и сделаю. Что-то я тебе еще рассказать хотел… Про Гранда уже рассказал, что же еще было-то? Ну да, конечно. Я ж не сказал, что мы сами сейчас делаем. Знаешь, я сперва думал — бред, но Женька уговорил попробовать. И у нас получилось. Так что я теперь — завуч детского дома номер три. У нас все хорошо до невозможного. Разве что денег не хватает, но старшие ребята все понимают, подрабатывают по вечерам, кто где может — официально на обучение копят, но сам понимаешь. В этом году — пятеро выпускников, двое готовятся поступать в вузы, один на медицинский, второй на педагогический, там много бесплатных мест. Один останется у нас, только преподавателем физкультуры, место после ухода Гранда на нормальную работу вакантно было. Остальные двое идут в училища. И знаешь, четверо из них — наши. Совсем наши, аарн. Пятый — он хороший парень, но насквозь земной… не знаю, как тебе объяснить. Работа, дом, жена, дети — и больше ничего не надо. Стас в очередной раз содрогнулся. А Алик говорил, говорил, говорил… И больше всего он говорил о том, как теперь все будет хорошо, когда Стас вернулся. «Когда он успел так в меня поверить? Я же ничего не сделал, совсем ничего… Я просто предложил, руководитель из меня — так себе. Да, придумал пару проектов, что-то удалось реализовать, что-то нет… Почему он в меня так верит? Я же даже не аарн, я самый обыкновенный, у меня дом, семья, и сено на зиму заготавливать надо, какие, к чертям, звезды?» — Алик, я не вернусь. Рубить — так сразу, чтобы больно и резко, но быстро. — Что? — спросил Гонорин так тихо, что сразу стало ясно — он все услышал и понял. Просто верить не хочет. — Я не вернусь. Извини. Я не Командор и никогда им не был. Вы называли меня так, но я был против… и теперь ты видишь, что я был прав. Я не способен построить орден. Я не знаю, как, и я не знаю, надо ли. Я живу сейчас в деревне — знаешь, почти что орден, только разве что без каких-то там стремлений. Живем дружной большой семьей, работаем вместе, отдыхаем вместе, празднуем, горюем, хороним — все вместе. Это мой дом, там мое место… Он говорил и не мог остановиться, словно была жизненная необходимость доказать праведность своих слов, и не кому-то, пусть даже Алику, а самому себе. Говорил — и становилось как будто бы легче. — Ты гораздо больше подходишь на роль Командора, Алик. Ты хороший, добрый, умный, целеустремленный, у тебя есть лидерские качества — ты сможешь, если только перестанешь постоянно оглядываться на меня. Я не тот, кто вам нужен, и тем более я не тот, на кого стоит оглядываться, честно. Ты можешь все сам, без меня. Я помогу, чем смогу, правда, я очень мало чего могу — но если кому-то надо будет спрятаться, в деревне точно не найдут… — Стас, ты не имеешь права, — по позвоночнику пробежала ледяная дрожь ужаса, когда он услышал этот голос: холодный, безэмоциональный… словно зачитывающий приговор. — Ты дал надежду. Ты дал веру. Ты дал цель. Ты дал идею. Ты в ответе за это. Уйдешь — предашь даже не нас. Предашь самого себя. Все, во что ты верил и ради чего жил. Хочешь ты этого, или нет — но ты Командор. Ты стал им, когда повел нас за собой. Ты наш символ, и не тебе решать, оставаться ли им. — Но что делать, если орден не нужен мне? — горько спросил Стас. Больше всего ему сейчас хотелось даже не умереть, а вовсе никогда не рождаться на этот свет. — Ты можешь посмотреть мне в глаза и сказать, что орден тебе не нужен? Повисло молчание. «Если рубить все и сразу, то рубить сейчас. Но это та грань, за которую я еще не готов зайти. Пока — не готов». — Не знаю. — Будешь знать — ты в курсе, как меня найти. Скрипнула резина, чуть слышно загудел мотор, зашуршала гранитная крошка под колесами — и через полминуты все стихло. Осталась только одна мысль: «Кого я только что убил?» Он вернулся в деревню под утро. Поставил Солнечного в конюшню, автоматически развесил амуницию, задал овса, проверил, все ли в порядке, и пошел к дому. Во дворе остановился, огляделся — здесь каждый сантиметр земли был его. Не принадлежал, просто был его. Земля, трава, дом, хозяйственные пристройки, квохчущие в курятнике птицы, старая телега, на которой надо было менять колеса, согнувшаяся под тяжестью плодов старая яблоня… Все это было его. Он тихо вошел в дом, открыл чулан, достал хлеб, два кольца колбасы, четверть круга сыра и кусочек масла, сложил в мешок, вышел на крыльцо, остановился. На востоке медленно и величаво поднималось солнце, заливая золотым и розовым бледное небо. Невдалеке темнел лес, из которого он вышел два с лишним года назад — едва живой, никому не нужный, и неожиданно оказавшийся нужным здесь. От дома было не слышно, но он знал, что на поле шелестит еще не пожатая рожь, прекрасная рожь, колосок к колоску, в этом году рожь на славу… Тихо ступая, на крыльцо вышла Олеся, закутанная в простыню. Встала рядом, обняла, с тревогой заглянула в глаза. — Пойдем домой, — беззвучно, одними губами произнесла она. Стас глубоко вдохнул и выдохнул. Лямки мешка выскользнули из ослабевших пальцев. — Да. Пойдем.
