Герман Романов - Империя «попаданца». «Победой прославлено имя твое!»
Но не сейчас, когда семь лет тому назад государь батюшка указ строгий издал – токмо он над животом своих подданных властен! А ежели кто из помещиков крепостных своих жизни лишать будет, то того он за своего врага почитать будет. Кто же прознает о мучительствах, что к смерти привели, заново «слово и дело» кричать обязан, а ежели утаит душегубство, то соучастником его отныне становится.
Шешковский тяжело вздохнул, припоминая, что первые три года провел в пыточных безвылазно. Дворяне, что в смертоубийствах своих крепостных обличались, косяком пошли, как рыбы на нерест, и мужчины, и женщины. Особенно среди последних ему Дарья Салтыкова запомнилась, родственница фельдмаршала. Молодая, пригожая – а чуть ли не сотню своих крепостных извела. Неимоверной лютости баба!
А на дыбе, с иголками под ногтями, готова была дерьмо есть. В ногах у государя валялась, но пощаду не вымолила – на дюжину кусков тело разрубили и по городам куски мяса отправили, на всеобщее обозрение. И еще один запомнился, выдумщик и забавник. У себя в имении пыточную обустроил, инструменты за границей заказал. Истязал своих крепостных с выдумкой, а потом резолюцию накладывал – «запытать до смерти».
Вот Степан Иванович исполнил указание императора безропотно и в точности – семь дней татя сего мучил, пока тот дух не испустил. Однако, к его превеликому удивлению, всего трех лет хватило, чтоб помещики унялись. И ходатайствовать за них перестали – император таких просителей в имение на пожизненное заключение отправлял или предлагал с пытаемым в подвале местами поменяться – желающих почему-то не находилось.
«Укрывателей» тоже не так и много было – судьи там, предводители дворянства, даже парочка губернаторов. Те за родственников или за мзду немалую старались. Не свезло всем – на вечное поселение таких отправляли в Сибирь, имущество конфисковав, а крестьянам вольную дав. С государем такие штуки не проходили, он ложь моментально определял.
Тут Степан Иванович вздрогнул, припомнив яростный взгляд императора и с тихой угрозой сказанные слова: «Мзду хоть раз возьмешь или кого от наказания убережешь, в такую дыру законопачу, что хуже смерти твоя жизнь станет!»
А теперь этот «стрелок» выискался! А почему?! Да потому что брат его в губернии Тайную экспедицию возглавлял, а вице-губернатором дядя. И вся эта троица так пять лет забавлялась, пока одна девка случайно жива не осталась. И не дура оказалась – до столицы добралась и в Собственную Его Величества канцелярию обратилась.
Степан Иванович вытер холодный пот со лба, его прямо колотило от страха. Волков и Девиер люди могущественные, а потому напакостить Шешковскому смогли сразу, руки у них длинные.
Спасла только правда – Шешковский сном-духом не ведал о злодействах, что его собственный чиновник покрывал, а посему царь батюшка простил, но приказал всех виновных под суд отдать. И хотя при встрече Петр Федорович на ложь проверит, но этого инквизитор не боялся. Хуже другое – если его люди кого-либо упустят или, что еще хуже, невиновного притянут к «делу» сему, вот тогда с него спрос и будет. А это неизбежно – Девиер с Волковым свою выгоду не упустят, они на людишек из Тайной экспедиции пригляд свой крепкий держат…
Юконский острог
– Кузьма, а ведь не утихомирятся никак колоши! Что они под нами крутятся все время? Ведь поняли давно, что стрелами нас не возьмешь, а мы их запросто с верхотуры свинцом наделим!
Алехан чуть высунулся из-за камня и посмотрел вниз, держа винтовку правой рукой. Тлинкиты уже не высовывались, кровавый урок был ими хорошо усвоен, но Орлова заметили, глазастые, и тут же подняли свирепый вой. Вскоре парочка индейцев высунулись на секунду из-за деревьев и вскинули луки – стрелы уже были наложены на тетиву.
Выстрелы грянули почти одновременно – стрела ударилась о камень, за который Алехан успел спрятаться. Зато казак пульнул намного метче, и колош, не успев оттянуть тетиву, рухнул на камни – на груди расплывалось кровавое пятно.
– Ты уж не суйся, ради Бога, Григорыч, – рассудительно вымолвил Кузьма. – Ведь в пятнашки со смертушкой играешь. А ну как попадут?! Раз смазали, два смазали, а в третий точно стрелу бросят!
– Так скучно лежать, дружище. Все бока на камнях отмял. Воевать охота, я им за моряка еще крови не выпустил.
– А ты без злобы на них смотри. Жизня – она такая, то в нас бьют, то мы в них. Кто лучше стреляет, тот и живет.
– А ты, брат, никак философ?
– Казак я иркутский, а не энтот твой хвилосов, паря. Оттого и жив по сию пору, что злости не испытываю. Туманит она глаза, промазать можно.
Казак поправил дерюжку, заблаговременно постеленную им на камень, чтоб тепло с тела человеческого не тянул, и, вытянув сухарик, захрустел, дробя его крепкими и белыми зубами. Хороши зубы у станичника, такими можно смело гвозди выдергивать.
– Мы, Григорыч, их вождей завалили насмерть, оттого они крутятся вокруг да около, мщения желают. И пока крови нашей не прольют, никуда отсюда не уйдут!
– А хрена им! – безмятежно отозвался гвардеец. – Брат мой вскоре припожалует да три шкуры с них сдерет. За ним долги такие не задерживаются.
– Так они засаду на пути, мыслю, поставили. Задержат острожных людишек немного и отойдут. А пока не суетятся, значится, за острогом пригляд держат. Здоровые они, как сохатые, и так же бегают. Ты уж похрусти сухариком, нам тут до вечера лежать придется!
– И то ладно, – согласился Алехан и засунул ладонь в мешок. Пошарился и извлек половинку морской галеты. Тверда была, как точильный камень, но крепким зубам вскоре поддалась, и вкусна – моряки ее специально с солью высушивают.
– Ты, Григорыч, на страже пока постой, а я чуток покемарю. Ночкой вполглаза спал…
– Почивай, Кузьма Андреич!
Алехану стало чуть стыдно. Еще бы, он сам спал как сурок, стащив на себя все теплое и полностью доверяя казаку, безмятежно. Зато сейчас молодая сила в нем бурлила, стрелять хотелось, а не спать. Какой тут сон, когда кровожадная стая обложила со всех сторон!
Мысли Алехана прервало тихое всхрапывание. Он покосился в сторону и завистливо вздохнул – ну и нервы у казака, даже в такой обстановке каждую минуту бережет. А сон есть самый лучший отдых…
Кагул
Петр с трудом дожевывал зажаренную на углях курицу. Где уж солдатский котел?! Потчевали его от души, что только та могла пожелать. Он посмотрел с тоской на щедро накрытый столик и сыто срыгнул: съел больше, чем мог, но меньше, чем хотел.
Зато силушка забурлила в теле, кровушка заходила – в который раз он убедился, что раны на нем заживают, как на собаке. Тело саднило, так и хотелось запустить пальцы под повязки и чесать, чесать, ногтями хорошо пройтись. Но нельзя – это он прекрасно понимал, а потому сдерживался, лениво двигая челюстями.
