Сергей Волков - Твой демон зла. Поединок
– Алло, Костя? Хосы беспокоит, привет! Как дела? Как идет борьба с преступностью? Организованно?
– Привет, Руслан! Борьба с преступностью идет, мать ее! Я имею в виду преступность! – отозвался в трубке усталый голос.
– Слушай, Костя, я имею к тебе вопрос: не проходит ли у вас по какому-нибудь делу один мой сотрудник, некто Воронцов Сергей Степанович? Узнай, пожалуйста, очень мне нужна эта информация…
– Лады, погоди на трубке! – ответил Павлов, и Хосы услышал в телефоне, как защелкали клавиши компьютера. Прошло несколько минут, прежде чем Павлов снова заговорил:
– Слушай, Руслан, есть твой Воронцов! У нас на него «заява», я хочу сказать – заявление, из какого-то Фонда, что-то по поддержке науки там и еще… Не суть! Его обвиняют в похищении научного оборудования с целью продажи. Наши ищут, но пока – безрезультатно… Дома он не появлялся уже два дня, на работе – тоже. Извини, но и у вас, в «Залпе», его тоже не было – мы проверяли!
«Веселенькое дело!», – подумал Хосы: «Оказывается, у меня работает агент угро, а я и не знаю! Надо будет заняться…», а вслух сказал:
– Костя, если вдруг что-то будет по Воронцову, дай мне знать, будь ласков!
– Даю! – с готовностью отозвался Павлов: – Во-первых, вместе с ним исчезла его жена, с которой он в разводе, но живет совместно, а во-вторых – сегодня утром твой Воронцов был задержан в Выхино патрулем – у него не было с собой документов. Он попал очень «удачно» – в пересменку дежурных, поэтому его проверили, установили личность, и отпустили, представляешь? Дармоеды, мать их! Спохватились уже слишком поздно – он ушел. Слушай, а как он вообще, этот Воронцов? Ты за него собираешься хлопотать? Имей в виду – «заява» на него серьезная, не отмажешься…
– Да как тебе сказать… – уклончиво ответил Хосы: – Он такой, второстепенный сотрудник, я его знаю мало… Просто он, как ты уже сказал, два дня не появлялся на работе и дома, вот я решил проверить, а оказалось – он преступник. Но все же, когда вы его возьмете – дашь мне с ним переговорить, хочу в глаза посмотреть этому стервецу!
– Руслан, кому ты лапшу вешаешь? – проникновенно поинтересовался Павлов: – Мы же с тобой двадцать лет знакомы! Скажи уж лучше – не можешь мне всего рассказать. Ладно, как ты любишь говорить – «Пусть все твое будет в ладах с твоей совестью!» Если что узнаю, я тебе позвоню. Ну, давай, жму руку, привет Динке и ребятам!
– Пока… – сказал Хосы, убрал телефон, и усмехнулся – дурацкий получился разговор. Ай да Воронцов! «Ищут пожарники, ищет милиция…» Да, пожалуй, только пожарники его еще и не ищут…
Хосы вскочил, в возбуждении заходил по кабинету, потом снова уселся за стол, и продолжил рисовать и думать: «Значит, жену Воронцова захватили те, кто интересовался Прибором! И наверняка они поставили условие: никаких контактов с силовыми структурами, отдаешь нам прибор, получаешь назад жену! Иначе она пострадает…»
Руслан Кимович некоторое время посидел, закрыв глаза, потом медленно поднялся, скомкал изрисованный дорогим паркером листок, поджег его, держа двумя пальцами на весу, а когда в руке остался лишь маленький клочок бумаги, а все остальное превратилось в пепел, резким и быстрым ударом левой руки развеял этот пепел в невидимую пыль.
Потом он вышел в приемную, наклонился к молчаливой секретарше, что-то быстро сказал ей на ухо, получил в ответ утвердительный кивок, и вышел, аккуратно закрыв за собой дубовую дверь…
* * *Я сидел в подъезде старого, поставленного на капремонт, а потому пустого, и находящегося в полной разрухе, дома на Садовом, и сквозь мутное стекло в половинку театрального бинокля, добытого полчаса назад за бутылку водки возле станции метро Сухаревская у какого-то ханыги, рассматривал поблескивающее, стеклянное, устремленное ввысь здание Центра.
Конечно, разглядеть что-либо через зеркальные, тонированные стекла было невозможно, но я все же подметил немало важного – например, то, что охрана у входа вооружена, видеокамеры просматривают не только площадку перед главным входом, но и участки тротуара и проезжей части по сторонам от здания, а также и то, что наблюдение с использованием видеоглазков, поворачивающихся на кронштейнах, ведется и с той стороны здания, которая выходит в переулок.
Никакого мало-мальски обоснованного и обдуманного плана – как действовать в Центре, – у меня не было. Все, на что хватало моего воображения – это войти внутрь, где меня уже ждут, сказать: «Вот ваш Прибор, где моя жена?», и все… Дальше, в идеале, мне должны были вывести Катю, и мы бы, взявшись за руки, пошли домой и жили бы счастливо, и умерили в один день… Тьфу, мать-перемать, херня всякая в голову лезет. Впрочем, может, и не херня. Последний пункт – про умерли в один день – это как раз вполне реально…
Соваться в Центр с таким настроем было безумием, но мне казалось, что я сойду с ума гораздо раньше, если не освобожу Катю. Иногда меня охватывало просто черное отчаяние – еще бы, я был один против всех, даже Борис, верный друг, выбыл из игры, раз за ним слежка, значит, ФСБ или «урусовцы» «пасут» его дом, и теперь там нельзя укрыться, передохнуть и спокойно подумать…
После того, как мне удалось бежать из выхинского отделения милиции, я впервые в жизни почувствовал себя так, как чувствует человек, объявленный «вне закона».
Ощущение постоянной опасности, слежки, боязнь совершить что-то, что привлечет к мне внимание милиции просто на улице или в метро, постоянно преследовало меня, и я стал замечать, что со стороны и впрямь уже вызываю косые взгляды людей – хмурый, небритый человек в не очень чистой одежде, с затравленным взглядом и суетливыми движениями заставлял прохожих сторониться, стараться не соприкасаться в транспорте, обходит на улице…
Я понимал, что в конечном итоге такое поведение может выдать меня, и тогда не избежать конфликта с милицией, но ничего с собой поделать не мог – нервы были на пределе, по-умному надо было бы «лечь на дно», затаиться, спрятаться, отсидеться где-то в укромном месте, но я не мог позволить себе этого – надо было спасть жену, и на сегодняшний момент я вступил в противостояние сразу с несколькими правоохранительными организациями, не считая Отдела Охраны Урусова и самого главного противника – «центровиков». Все ли противники мои были демонами зла? Наверняка нет, но к кому из них, не-врагов, обратиться за помощью, я не знал…
«А если опять попробовать связаться с Наставником?», – мелькнула шальная мысль: «Может, он чем-нибудь сможет помочь?». Это было, что называется, хватание за соломинку, но я все же пошел на это, – а вдруг повезет!
По захламленному двору я, поминутно озираясь, вышел в какой-то узкий, тихий переулочек, нашел телефон-автомат, и скрючившись под квадратным, застекленным колпаком так, чтобы мне было видно все вокруг, взялся за аппарат.
Не повезло…
Я набрал номер Наставника, трубку взяла женщина с тихим, усталым голосом. Я попросил Олега Александровича, и едва не выронил из рук дипломат, услышав: «Его больше нет! Он… Он покончил с собой!»
События разворачивались стремительно, и совсем не так, как бы мне хотелось!..
Где-то в центре Москвы…
– Дмитрий Дмитриевич! Какие новости из милиции? Они отреагировали на наше заявление?
– Да, господин Учитель! Воронцов включен, как подозреваемый, в вводную на сегодняшний день, его фотография разослана во все отделения и посты. Опергруппа с Петровки уже побывала у него дома. И что самое интересное – он один раз попался!
– Вот как? И где же он сейчас?
– Бежал! Из-за халатности работников милиции он ушел прямо из-под их носа! Где он теперь, милиции неизвестно, ищут…
– Очень хорошо! Пусть ищут. Главное – не пропустить момент, когда найдут. Нам важен Прибор, вы головой отвечаете за него, Дмитрий Дмитриевич! А что слышно от службы наружного наблюдения?
– Все тихо, господин Учитель! Но интуиция мне подсказывает, что мы встретимся с Воронцовым раньше, чем органы правопорядка. Он где-то здесь. Я чувствую. Он уже пришел… И выбирает тактику!
– Хорошо! Люди все на местах? Ну, глядите в оба! И самое главное – при захвате не повредите Прибор!
Задней частью здание Центра примыкало к облезлым двухэтажным развалюхам, бывшим особнячкам каких-нибудь дореволюционных купчишек. В них располагались различные коммунальные конторы и мелкие городские службы, чудом выжившие под натиском нового русского капитализма.
Я со стороны переулка подошел к крайней двухэтажке, с узкими, откровенно грязными окнами, единственной дверью, и забеленными толстым слоем известки львиными мордами на фасаде. Этот дом вплотную граничил с «зубилом» Центра, и разумнее всего было попытаться что-то предпринять именно отсюда.
Войдя в низкий подъезд, я огляделся – влево вел прокуренный коридорчик, стояли какие-то ободранные кресла, висели замызганные плакаты. Слышался стрекот, подумать только! пишущих машинок, людские голоса, пахло чаем, пылью и духами…
