Елена Ершова - Неживая вода
— Удивительно, — повторил мертвящий голос. — Было время… человечьего духа слыхом не слыхано… видом не видано… а нынче он сам пожаловал.
Над лесом пронесся глухой, раскатистый грохот — так камни осыпаются с гор, так кости мертвецов перекатываются в жестяном жбане, — так смеялась навь.
— Отпустите! — выдохнул Игнат.
Превозмогая боль в пояснице, он приподнялся с земли и теперь смотрел прямо в неживые, безучастные лица.
— Отпустить? — повторил навий. — Но мы даже не начали!
Смех прокатился по лесу снова. Небо над головами дрогнуло, и, наконец, лопнуло где-то у самого горизонта. Из разверстого нутра начали медленно и бесшумно опускаться снежинки.
Наконец, пришел в себя и Касьян. Он молитвенно заломил руки, заговорил сорванным голосом:
— Паны, не обращайте внимания! Это ж дурачок местный, Игнашка Лесень! У-у! Стервец! — Касьян замахнулся на Игната рукавицей. — Вечно не в свои дела нос сует! Вы не серчайте, паны! Малоумный он, — Касьян ухмыльнулся, покрутил пальцами у виска. — В детстве-то навь на его глазах девку забрала. Вот он умом и тронулся.
— Званку, — шепнул Игнат. — Навь забрала Званку Добуш.
Он снова почувствовал, как к горлу подступает комок, пальцы против воли начали сжиматься в кулаки.
— Вы забрали Званку Добуш! — повторил он, и голос сорвался на крик. — Забрали Званку! И нет ей теперь покоя, и жизни мне нет!
— Да помолчи ты! — закричал из-за спины Егор. — Дурак! Ты хоть понимаешь, с кем связываешься?
— Ти…хо!
Рокочущий бас разом заставил всех смолкнуть. Игнат стоял теперь, подавшись вперед и дрожа всем телом. В колышущемся мареве застыли и темные силуэты.
— Забрали, — повторил навий, и в трещине рта снова блеснули треугольные акульи зубы. — А ты… вернуть бы хотел?
— Как мне ее вернуть, когда вы воду живую спрятали тоже? — шмыгнул носом Игнат.
На верхнюю губу упала и тут же растаяла снежинка, он слизнул ее языком — на вкус она почему-то оказалась соленой.
— Да и мертвой воды у меня нет, — горько произнес Игнат. — Не успокоить мне ее поэтому, и раны не заживить.
— Так… найди, — вкрадчиво шепнула тьма. — А мы… так и быть… вернем твою Званку…
За спиной кто-то сплюнул в сердцах:
— Дурак! Как есть, дурак…
— Тихо!
Навий вскинул руку, тусклыми бликами расчертили воздух стальные когти. Боковым зрением Игнат заметил, как взвыл и повалился в снег дядя Егор. По его лицу ото лба до подбородка принялась наливаться алой влагой косая рана.
— Обманите ведь! — крикнул Игнат.
Веки обожгло горячей волной, и он заморгал быстро, оттер лицо рукавом.
— Нет, — прошелестела навий. — Мы слово держим.
И засмеялся снова — дробный звук града, просыпавшегося на деревянную кровлю.
— Тогда отпустите и Марьяну!
— Зачем тебе она? — спросил навий, и его руки еще плотнее обвились вокруг обмякшего тела девушки, треугольные зубы поблескивали влажно. — Коль мы Званку вернем…
— Отпустите Марьяну! — упрямо повторил Игнат. — Довольно с вас и прочего откупа!
Кто-то из мужиков зашипел снова, но не произнес ни слова — рядом в сугробе все еще хныкал и хлюпал кровью раненный Егор. Навь молчала, только жарко горели болотные огоньки глаз, да жидкие узоры текли по неподвижным фигурам, как чешуя по змеиному телу.
— Хорошо, — наконец, согласилась навь. — Что дашь взамен?
Игнат растерялся.
— Что ж мне дать вам еще-то? Один я на свете, богатства не нажил…
Последовал новый, еще более раскатистый взрыв хохота. Ветер тоскливо взвыл в вековых кронах, небесная рана стала шире, темнее, и хлопья снега повалили гуще.
— Отдай руку, — шепнула навь. — За сердце девушки.
Игнату показалось, что его внутренности начало скручивать в один кровяной клубок. Сзади подбежала призрачная Званка, ткнулась холодным носом в шею, обдала стужей.
— Как же мне без руки-то? — едва ворочая отяжелевшим языком, произнес Игнат.
— Паны… — раздался рядом заискивающий голос Касьяна. — Вы не гневайтесь, паны. Но пожалейте его. Плотник он хороший, хоть и дурачок. Пошто мальца калечить?
Навь молчала. Снежинки клочьями падали на их неподвижные фигуры, стекали вниз темными красноватыми ручейками, словно небесный сок смешивался с гарью и кровью страшных посланников небытия.
— Будь по-твоему, — наконец, согласился навий. — Если вам руки его ценнее… выкрои ремень из его спины … тогда отпустим…
— Господи, грехи наши… — охнул Касьян.
— То есть как это? — Игнат отступил, заморгал растерянно.
Званка за его спиной захихикала, подула холодом на затылок, закружилась в снежной пелене.
— Вот нож, — в темной когтистой лапе блеснуло отточенное лезвие. — Режь… и отпустим…
— Да мы-то тут с какого бока, пан? — захныкал Касьян. — Не обучены мы этому! Рука не поднимется!
— Тогда… — прошелестел навий, — спалим деревню…
Развернул нож рукоятью к Касьяну, ткнул в дрожащую ладонь.
— Режь…
Касьян сжал пальцы вокруг рукояти, его голова затряслась, как в припадке падучей.
— Отче наш небесный, — забормотал он. — Избави нас от лукавого… да прости нам грехи наши… — шагнул к Игнату. — Прости и ты …
— Да вы что? — закричал парень, и начал отступать. Ноги увязали в сугробах, под мехом парки ходили ледяные вихри. — Дядя Касьян! Я ведь вам крышу крыл! Я ведь вас с детства знаю! Да разве можно так?
— Нельзя, Игнатушка, — плаксиво заговорил мужик. — Никак нельзя… Только нам-то что делать, грешным? Коли уговор такой…
Игнат ткнулся плечом в чьи-то подставленные руки, дернулся и увидел рядом перекошенное лицо егеря Мирона.
— Грешные мы, Игнатушка, — прохрипел он, и рывком распахнул Игнатову парку. — А ты между нами праведник. Может, оттого тебя навь и присмотрела-то…
— Праведник ты, — эхом повторил Касьян, навалившись на парня сзади. — Добрая душа, чистая… а мы грешные, Игнатушка… Грешные. Грешные! Да только грешные, может, поболе твоего жить-то хотят!
С тяжким, болезненным треском разошлась ткань. Спину обожгло, будто укусом — это мертвая Званка обхватила его ледяными руками, поцеловала между лопаток.
"Вот ты и со мной теперь, — шепнул в уши бесплотный голос. — Со мной, и ныне, и присно, и во веки вечные…"
Часть 2. На перепутье
Вьюга пела. И кололи снежные иглы. И душа леденела.
Ты запрокинула голову ввысь. Ты сказала: "Глядись, глядись,
Пока не забудешь того, что любишь"…
А.Блок1
Кружится, кружится снежное веретено.
Белой нитью обматывает покореженные стволы сосен, накидывает аркан на кладбищенские кресты, тянет разом, будто выдергивает больной зуб. Из земли вырастают могильные курганы, снег плотным саваном укрывает двух потерянных в тайге людей.
Нет никаких дорог, никаких ориентиров — только неистово пляшущая, белоглазая вьюга. Вот она встряхивает седыми космами, заливисто смеется, и смех ее вплетается в звон подрагивающих на морозе серебряных бус. Хрустко ломаются сосновые ветки, их в щепы размалывают метельные жернова. И нет уже ни земли, ни неба. И никакого спасения тоже нет.
— Погибнем…
Страшное слово соскользнуло с губ, льдинкой пропало в белой кутерьме.
— Не говори так! — осиплый женский голос был едва различим в реве непогоды. — Не для того нас Господь помиловал, чтобы теперь на страшную смерть обрекать!
Игнат попытался приоткрыть глаза. Ресницы были тяжелыми, склеенными налипшим на них снегом. Инеем подернулись и брови, и волосы, и пушок вокруг рта. Но холода Игнат не чувствовал — тело опоясывал изнуряющий жар.
— Погибнем, Марьян, — повторил Игнат. — Одни мы…
Он заморгал снова, утер лицо дрожащей ладонью. В полумраке фигура девушки казалась темной, неживой, мокрые пряди выбивались из-под шерстяного платка.
— Да что ты заладил! — прикрикнула на него Марьяна. — Не для того я рубаху на бинты извела, чтоб погибнуть! — она смахнула с лица налипшие волосы. — Не накликай лихо-то!
— Да что тут кликать. Когда вокруг такая круговерть. Не замерзнем, так волки придут.
— Волки по норам попрятались, — сердито ответила Марьяна. — Ничего. Выдюжим.
Она остановилась, повернувшись к бьющему ветру спиной. Буран закручивал вокруг пушистые вихри, словно обмахивал песцовым хвостом. Игнат уткнулся в ее плечо носом, вдохнул запах овчинного тулупа. Ноги казались сделанными из поролона, подгибались под весом тела, ставшего вдруг тяжелым и неповоротливым.
— Плохо все, — прохрипел Игнат. — С пути сбились
— Вот уж нет! — упрямо отозвалась Марьяна. — Сам говорил, зарубки к дороге выведут. А я только что их приметила. Да вот на той сосне!
