"Зарубежная фантастика 2024-9". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Геммел Дэвид

— Красивая вещица.

— И обманывает демонов, насылающих сны, — улыбнулась она. Дренайскому она выучилась быстро, но говорила пока слишком правильно, по-книжному.

— Ты не скучаешь по Опалу? — спросил Ногуста на ее родном языке.

— Я хотела бы повидаться с матерью, а так мне здесь очень хорошо.

Она продолжала свое занятие, и Ногуста спросил:

— Что снится Кинде?

— Огонь, обступивший его со всех сторон.

— Это он в кузнице обжегся. Все дети учатся на таких маленьких несчастьях. — Он сказал это, и в уме у него вдруг возникла яркая картина: ребенок, катящийся вниз с крутого склона. Девочка зацепилась за торчащий из земли корень и сломала себе ногу. Ногуста встал.

— Что случилось, любимый? — спросила Ущуру.

— Там, в горах, заблудилась девочка. Пойду ее поищу.

Он поцеловал ее снова, на этот раз в губы, и ушел. Теперь это воспоминание жгло его, как огнем. Ему было двадцать лет, и больше он ни разу не поцеловал ее. Десять часов спустя, когда он увидел ее снова, она превратилась в обугленный, искромсанный ножами труп. Кошмары Кинды сбылись: пламя поглотило и его, и всех остальных,

Ногусте, когда он отправился на поиски ребенка, такое даже в голову прийти не могло. Он нашел девочку лежащей без чувств, приладил к ее ножке лубок и понес ее обратно в деревню. Он пришел туда на рассвете, удивляясь, что не встретил разыскивающих девочку людей.

Из дома собраний при виде его высыпала толпа. Девочка к этому времени очнулась, и ее отец, пекарь Гринан, бросился к ней.

— Я упала, батюшка, и поранилась, — сказала малышка. Ногуста заметил, что рубашка пекаря замарана сажей, и нашел это странным. Гринан взял дочь у Ногусты и только теперь увидел лубок.

— Я нашел ее у Сиалакской лощины, — сказал Ногуста. — Нога сломана, но перелом чистый и скоро заживет.

Крестьяне молчали, Ногуста знал, что их семью в деревне не слишком любят, однако это молчание его озадачило. Он видел теперь, что у многих мужчин одежда тоже измазана сажей.

Из толпы вышел местный помещик Менимас, высокий и тонкий, с глубоко сидящими темными глазами, с холеными усами и бородкой.

— Повесьте его! — крикнул дворянин. — Он поклоняется демонам!

Смысл этих слов не сразу дошел до Ногусты, и он спросил Гринана:

— Что он такое говорит?

Пекарь смотрел на свою дочь, избегая его взгляда.

— Это он тебя унес, Фларин?

— Нет, батюшка. Я пошла в лес, упала и поранилась,

— Дитя околдовано, — вмешался Менимас. — Повесьте его, говорю вам!

Некоторое время никто не двигался с места, но потом несколько мужчин бросилось на Ногусту. Двоих он уложил кулаками, но другие одолели его и повалили наземь. Ему связали руки и поволокли к дубу на рыночной площади. Через высокую ветку перекинули веревку, на шею ему надели петлю.

Веревка впилась в горло, Менимас крикнул: «Издохни, черный ублюдок!», и Ногуста лишился сознания.

Погруженный во тьму, он внезапно почувствовал, что в легкие ему вдувают теплый воздух. Грудь вздымалась, и чей-то рот прижимался к его рту, наполняя его дыханием. Постепенно появились и другие ощущения: жгучая боль в горле и холодок земли, на которой он лежал. Сильные руки нажимали ему на грудь, и властный голос приказывал:

— Да дыши же, паршивец!

Приток теплого воздуха прекратился, и Ногуста сделал громадный, хлюпающий вдох.

Открыв глаза, он увидел над собой листву дуба. Он лежал на земле, и перерубленная веревка все еще свисала с ветки. Потом в поле зрения появилось незнакомое лицо. Ногуста хотел сказать что-то, но из горла вырвался только хрип.

— Не надо говорить, — сказал сероглазый незнакомец. — Горло у тебя пострадало, но жить ты будешь. Вставай-ка. — Ногуста с его помощью поднялся на ноги. Солдаты держали под стражей двенадцать жителей деревни.

Ногуста потрогал горло и снял петлю, которая так и болталась на шее. Борозда, оставленная веревкой, кровоточила.

— Я… спас ребенка, — с трудом выговорил он, — а они напали на меня… ни с того ни с сего.

— Причина у них была, и еще какая. — Сероглазый опустил тонкую руку на плечо Ногусты. — Ночью эти люди сожгли твой дом и перебили твою семью.

— Мою семью?! Нет! Не может быть!

— Они мертвы, и я тебе соболезную. От всей души. Убийцы думали… им внушили… что вы похитили ребенка для исполнения некоего кровавого обряда. Они простые, темные люди.

Ногуста забыл про свое горло.

— Они убили всех? Всех до единого?

— Всех. Их уже не вернешь, однако ты увидишь, как свершится правосудие. Давайте первого! — крикнул военный.

Первым был пекарь Гринан.

— Не надо! — кричал он. — У меня семья, дети! Я им нужен!

— Человек должен расплачиваться за все, что он делает, — сказал сероглазый. — У этого человека тоже была семья. Ты убивал и теперь поплатишься за это. — Женщина из-за спин солдат молила о милосердии, но Гринану накинули на шею петлю и вздернули его.

Так, одного за другим, повесили всех двенадцать человек с отметинами копоти на одежде.

— А Менимас где? — спросил Ногуста, когда последний закачался в воздухе.

— Бежал. У него хорошие связи, и вряд ли он будет наказан.

Предоставив деревенским хоронить казненных, солдаты вместе с Ногустой отправились на пожарище. У Ногусты мутился разум. Семь тел, завернутых в одеяла, лежали в ряд перед руинами дома. Ногуста раскрывал саваны один за другим и смотрел на мертвых. Маленького Кинду огонь не коснулся, и он сжимал в ручонке сплетенный Ущуру ловец снов.

— Он задохся от дыма, — сказал офицер. Ногуста сам вырыл могилы, отказавшись от помощи. Когда он похоронил всех, сероглазый офицер вернулся к нему.

— Мы изловили сколько-то ваших лошадей, но остальные убежали в горы. Сбруйная почти не пострадала, так что я оседлал для тебя коня. Надо, чтобы ты проехал со мной в гарнизон и дал показания… о случившемся.

Ногуста не спорил. Они ехали почти весь день, а на ночь остановились у Делийского водопада. Днем Ногуста ни с кем не разговаривал и теперь лежал под одеялом точно оглушенный, по-прежнему видя перед собой лицо Ущуру и ее улыбку.

Рядом вполголоса разговаривали двое солдат.

— Ты это видел? — спрашивал один. — Жуть какая! Как вспомню, тошно делается.

Ногуста, несмотря на свое оцепенение, ощутил благодарность к этому сострадательному человеку.

— Да уж, — ответил другой. — Белый Волк дышит в рот черномазому! Кто бы в это поверил?

Ногуста и теперь, тридцать лет спустя, ощущал тот холодный гнев, который испытал тогда. Что ж, гнев — это все-таки лучше, чем горе. Гнев живой, и с ним можно сладить. Горе мертво и лежит в тебе грузом, от которого избавиться нельзя.

Ногуста встал и принялся собирать в лесу хворост, говоря себе: «Надо поспать. Скоро явятся убийцы, и тебе понадобится все твое мастерство и вся сила».

Он подбавил дров в огонь и лег, завернувшись в одеяло, положив голову на седло.

Но сон не шел к нему. Зубр проснулся, отошел к дереву и стал шумно мочиться.

— Не нашел я золота, — сказал он, увидев сидящего у костра Ногусту.

— Может, завтра найдешь,

— Хочешь, я посторожу?

— Какой из тебя караульщик? Не успею я лечь, ты уже захрапишь.

— Это верно, я легко засыпаю. Мне снилась Пурдолская битва — я стоял на стене с тобой и Кеброй. Ты свою медаль сохранил?

— Да.

— А я продал. За двадцать рагов. Теперь жалею — ценная вещь все-таки.

— Если хочешь, возьми мою.

— Правда? — обрадовался Зубр. — Эту уж я не продам.

— Может, и продашь, но это не важно. Первая наша победа, — вздохнул Ногуста. — В тот день мы поняли, что вентрийцев можно побить. Помню, дождь тогда лил вовсю, и молния сверкала над морем.

— А я почти все позабыл, — признался Зубр. — Помню только, что стену мы удержали, и Белый Волк выставил войску шестьдесят бочек рому.

— Тридцать выпил ты, это точно.

— Хорошая была ночка. Все девки в лагере давали даром. Ты уже выспался, что ли?

— Нет, я не спал.