"Фантастика 2025-22". Компиляция. Книги 1-23 (СИ) - Хонихоев Виталий
– Мне кажется, я знаю, что у тебя на уме, – услышал он его голос. – Прости, я не подумал, каково приходится тебе.
Хизаши промолчал, и вместо него заговорил Тояма:
– Я сообщил вам все это, потому что приближается время вашего отбытия, но прежде мы дождемся письма от Ниихары-сама. И мне жаль, что вам выпала столь тяжелая судьба, – он вдруг склонился в низком поклоне, – мы все вверяем вам свои жизни!
Сасаки Арата никогда не считал себя подходящим кандидатом на роль защитника людей, его дар проявился поздно, и ему бы даже удалось долго скрывать его, если бы на маленького Арату не обратил внимание один из друзей отца. Едва тайна перестала быть таковой, судьба Араты решилась. Еще бы, ведь это так почетно, иметь в семье оммёдзи, особенно если он будет принадлежать к одной из великих школ. В идеале – к величайшей. Денег хватало с лихвой, полезных знакомств тоже, и вскоре вопрос с принятием в школу оммёдо и экзорцизма Дзисин был закрыт.
Когда отец беседовал с сыном наедине, Арата почтительно кивал и со всем соглашался, но только вышел за порог, как слезы хлынули ручьем. Ему было страшно, он привык жить тихо и неприметно, днями напролет читая и занимаясь живописью в своих покоях. На нем не лежала тяжесть наследования – в семье хватало старших детей, – да и характер ему достался от матери. Эти нежные руки никогда не держали оружия, лишь кисти и веера, он рос почти в тех же условиях, что и сестры, только мог не опасаться быть выданным замуж за незнакомца. И вот… Все рухнуло в одночасье.
Первый одаренный в роду Сасаки, гордость семьи, радость отца и матери. Он даже не мог показать им своих истинных чувств, вынужденно оставаясь покорным, благовоспитанным юношей, преуспевающим в науках и искусствах, не смеющим перечить старшим. И весь тот груз, что он успешно избегал шестнадцать лет, вдруг рухнул на слабые плечи, не готовые к такому испытанию. Его все поздравляли, а он опускал взгляд. Ему завидовали, а он заламывал пальцы под прикрытием длинных рукавов. Незаметный прежде, не имеющий ни с кем по-настоящему нежной привязанности, он сделался центром внимания, однако и это не принесло ему той любви, что он так жаждал. Он чувствовал себя произведением искусства, прекрасной гравюрой, тончайшей фарфоровой вазой, на которую все любовались и планировали дорого продать ради общего блага. И у этой вазы не могло быть своего мнения.
Если бы не Куматани Кента, Арата бы не выдержал. Изо дня в день терпя насмешки соучеников, тычки и оскорбления, он пытался стать еще незаметнее, истончиться, обернуться бледной тенью, сквозь которую пройдут – и ничего не почувствуют, даже легкого раздражения. Он продолжал улыбаться и прятать взгляд, послушно исполнял поручения, даже самые глупые и унизительные, лишь бы его не трогали. Готов был терпеть побои – какой еще у него, такого слабого и жалкого, оставался выбор?
Это случилось на втором месяце пребывания в воспитанниках Дзисин. Он закончил переписывать записи для одного из младших учеников, чья каллиграфия походила на каракули безграмотного крестьянина, и возвращался в свой павильон, где жил с тремя другими воспитанниками. Эти трое были полны энтузиазма, каждый вдобавок выше Араты на полголовы и больше, и дружбы с ним они заводить не хотели. Так и проводил он свободное время, вроде бы в компании, а вроде один.
На полпути кто-то позвал его из тени деревьев, растущих вдоль вымощенной камнем дорожки. Арата просто не смел ослушаться, ведь если это кто-то из старших, завтра он получит от них очередной нагоняй. Он свернул с освещенной дорожки и углубился в заросли. Время было уже позднее, вот-вот выйдут дежурные, чтобы следить за покоем и порядком на жилой площадке горы Тэнсэй. Ему бы поскорее оказаться в ученическом павильоне, но он уже узнал голос – это был друг того, для кого он сегодня переписывал целую кипу бумаг.
– Чего так долго, мелкий? – прорычал сэмпай и нетерпеливо поманил ладонью. – Слышал я, ты любые приказы исполняешь?
Арата испугался. От сэмпая пахло вином, которого в Дзисин быть не могло, а значит, этот ученик спускался с горы в идзакаю, чего, разумеется, делать не позволялось, но все делали. Он вдруг ринулся вперед, схватил Арату за воротник и дернул на себя и вверх, почти отрывая от земли. Перекошенное злостью лицо стало так близко, что Арата поморщился от винных паров, вырывающихся из его рта.
– Завтра сбежишь в город и передашь хозяину бани, что денег не будет. Его девка меня обманула, значит, я им ничего не должен. Понял? Понял?!
Он встряхнул Арату, и зубы клацнули друг о друга.
– П… п… понял…
– Чего ты блеешь, как овца? Фу, какая же мерзость.
Он отпихнул Арату от себя и отряхнул руки, будто коснулся слизняка.
– Если узнаю, что струсил, пощады не жди.
Он ушел раньше, чем Арата рискнул тронуться с места. От презрения к самому себе дрожали губы, и он вонзал ногти в ладони, чтобы не заплакать. Это не дом, тут нельзя.
Снова зашуршали ветки. Арата испуганно застыл, как кролик, в ожидании возвращения своего мучителя, но из зарослей вышел другой, смутно знакомый воспитанник, пришедший в Дзисин почти одновременно с Сасаки, но им ни разу толком не довелось поговорить. Все, что Арата знал, – этот юноша не из родовитой семьи и его обзывают деревенщиной. Но лицо у него приятное, он всегда улыбался, даже если слышал обидные шепотки за спиной, и никогда не был один.
– Что ты здесь делаешь? – спросил этот юноша. – Сасаки же, да? Ты заблудился?
– Н… н… – начал Арата и так и не смог ничего произнести. Стыд залил щеки кипятком.
– Немудрено, – кивнул юноша и протянул руку. – Здесь столько дорожек, что в темноте любой собьется с пути. Идем, я провожу.
Арата тогда не коснулся его руки, не сумел убедить себя довериться, чтобы не получить новый обидный тычок («нытик», «слабак», «посмешище», «девица»…), и все же идя за ним след в след, стыдливо опустив голову, хотел верить этому человеку. Куматани Кенте. Люди, которые так светло улыбаются, не могут обманывать. Не должны – иначе жить станет совсем невыносимо.
На следующий день он и правда решил нарушить правила, наверное, впервые в жизни, и, дождавшись темноты, собирался спуститься по каменной лестнице к воротам школы. Он своими глазами видел – все так делали. А он почему-то едва передвигал ноги, до того они тряслись. Дежурные еще не вышли на обход, но осенний вечер укрывал гору тяжелым полотном. Где-то уже зажгли фонари, а где-то еще только собирались, густые тени скапливались под деревьями, залегали вдоль дорожек, кидая на них кляксы-руки. Арата двигался медленно, будто под водой, и его решительность таяла вместе с уходящим днем. Он ругал себя почем свет стоит, корил за слабость и все равно шел, потому что у людей вроде него нет выбора, кроме как, вымучивая улыбку, соглашаться со всем, что скажут.
Дар к оммёдо для них – не благо, а еще один повод разочароваться в себе.
Когда он начал бесконечно долгий спуск по лестнице, его окликнули сзади.
– Сасаки-кун!
Голова невольно вжалась в плечи, и Арата застыл, сам себе напоминая испуганную мышку, застигнутую на месте дворовым котом.
– Сасаки-кун! – наверху показался Куматани и помахал рукой. – Сасаки-кун, подожди-ка.
Он спустился к нему, благо далеко от жилой площадки Арата не ушел. На Куматани была такая же невзрачная темная одежда воспитанников, не допущенных пока до положения младших учеников, но в ней он не выглядел жалко, в отличие от Араты, только тут понявшего, насколько привык жить в роскоши и ни о чем не заботиться. Повернувшись к Куматани, он запрокинул голову, отчего-то надеясь, что увиденное не вызовет в том отвращения.
– Нам нельзя покидать школу, – сказал Куматани без осуждения, скорее с беспокойством.
– Я знаю.
– Тогда не стоит, не совершай ошибки. Идем со мной обратно.
И снова эта открытая ладонь, протянутая к нему. Как бы хотелось, точно ребенку, взяться за нее и позволить увести себя от всех невзгод и неудач. Арата почти так и сделал, но в последний момент покачал головой, безвольно опуская руку.
