"Фантастика 2024-15".Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Респов Андрей

В такси организм всё же взял своё и все полтора часа я благополучно проспал под приглушённое бормотание радио. Домодедово встретил привычным муравейником прибывающе-убывающей толпы пассажиров, суетой и разноцветьем экранов регистрации, а также манящим кофейно-хлебным запахом закусочных.

Находясь словно сомнамбула в отрешённом состоянии, я привычно повторял все действия сегодняшнего дня, внутренне удивляясь растянувшемуся во времени состоянию дежавю.

Я всё же не удержался и порывисто обнял жену, нелепо ткнувшись ей в щёку губами, когда мы разделились перед досмотром. Ольга ещё несколько раз обернулась, недоумённо глядя на меня. А когда позвонил шеф из клиники и мне понадобилось направить их к выходу посадки самостоятельно, чуть не закатила скандал, упрямо желая дождаться меня в зоне досмотра.

Пришлось приложить все свои навыки убеждения и призыв к здравому смыслу, чтобы уговорить супругу, поскольку личное обаяние давно с ней давно не срабатывало из-за отсутствия такового.

Шаг в камеру сканера, ещё шаг — и я снова в пустом вестибюле. Знакомый синий банкомат, на экране которого светится сиротливая надпись:

За банкоматом располагалась лишь глухая стена, обшитая пластиковыми панелями. И действительно висел плакат, посвящённый недавней пандемии. Миллионы подобных плакатов за последние два года можно было встретить в самых неожиданных местах. Они стали неотъемлемой частью интерьера практически всех присутственных мест.

Чувствуя себя разведчиком-нелегалом из советского фильма, я оглянулся по сторонам, противоречиво осознавая, что в зоне локальной реальности, кроме меня, нет ни одной живой души, и приложил к плакату левую пятерню.

Часть стены, покрытой панелями, уехала вверх, открыв проход ровно настолько, чтобы протиснуться одному человеку. В небольшой каморке без окон располагалось кресло, чем-то напоминающее стоматологическое. Едва я сел в него, как вход закрылся, а изголовье засветилось мягким зеленоватым светом, который начал мерно мигать, постепенно увеличивая частоту. Темнота, окружавшая кресло вдруг как-то раздвинула свои пределы. Видеть я, конечно, этого не мог, но острое чувство увеличения окружающего пространства породило беспокойство и даже страх высоты. При этом мигание света заставило потяжелеть веки, глаза мои закрылись, где-то далеко, на грани слышимости появился ритмичный стук…что-то до боли знакомое…перестук железнодорожных колёс.

Сквозь полудрёму послышался шум людских голосов, кудахтанье кур и пронзительный свисток, сопровождавшийся задорно ревущим гудком. И немедленно все эти звуки были поглощены целым оркестром: шипение-свист, словно целая сотня разозлённых гусей вдруг решила хором выразить своё возмущение, ритмичный металлический перестук с нарастающим ритмом, чьи-то выкрики и весёлые матерки, едва угадывающиеся по смачным окончаниям. Вся эта гамма-какофония обрушилась на меня, выдёргивая из сладкого забытья, вместе со звуками пришли и запахи застарелого пота, овчины и…креозота! Этот любимый ещё с детства запах я не смог бы спутать ни с чем другим. Железная дорога!

Первое, что я увидел, раскрыв глаза, была никелированная спинка кровати с круглыми набалдашниками по углам. Совсем такая, какая стояла в доме моей бабушки. С жутко продавленной сеткой и ватным одеялом в лоскутном пододеяльнике. Рекой хлынули воспоминания, которые по цепочке быстро довели меня до осознания того факта, что я нахожусь в теле прадеда.

Скрипнуло пружинное основание: я резко сел, опустив голые ступни на пол, и с жадным интересом стал рассматривать свои руки. Жилистые, с крупными мозолистыми ладонями и крепкими пальцами, ногти которых имели чёрную «траурную» каёмку. Одета на мне была обычная пара кальсон и исподняя рубаха, желтоватого оттенка от многочисленных стирок. Именно в таком белье мне приходилось служить срочную, только вот те кальсоны застёгивались на пуговицы или имели резинку. А у этих всё было на завязках. Часть голеней и предплечий, выглядывающих из-за края белья, густо поросли жёстким чёрным волосом.

Я быстро окинул взглядом скудно обставленную комнатку, с аккуратно выбеленными стенами и потолком, пол в ней был деревянный, неоднократно крашенный тёмно-коричневой краской. Кроме кровати и старого табурета с кружкой воды на нём, она имела небольшое окно с облупившимися рамами, которое было раскрыто настежь. Именно оттуда, снаружи и раздавались те звуки, что разбудили меня. Дом стоял почти вплотную к железнодорожным путям, казалось, высунься в окно, протяни руку и обязательно коснёшься проплывающих мимо боков деревянных вагонов.

Ухватив с табурета литровую железную кружку, я стал с жадностью пить холодную, необычайно вкусную воду. Что ж, как и было сказано и судя по постели и моему много дней не мытому телу, а также несвежему белью, валяюсь я тут прилично. На госпиталь или лазарет это место не похоже, больше напоминает комнатку какого-нибудь служащего железнодорожной станции.

Взгляд мой зацепился за висящие у входа на двух больших гвоздях вещи: защитного цвета старую застиранную гимнастёрку, такие же штаны со следами штопки, серую, немного выгоревшую до рыжины на обшлагах, шинель почему-то без погон, фуражку с тёмным следом от кокарды. К стене была приставлена пара брезентовых ботинок с кожаными шнурками. Поверх этих говнодавов были аккуратно сложены свёрнутые в рулончики, похожие на эластичные бинты, куски зелёной ткани. Этот предмет униформы единственный выглядел довольно новым. Рядом валялась видавшая виды сумка на лямках из светлого полотна. В голове тут же всплыло название. Сухарная сумка. В неё-то я тут же и залез, обнаружив там пару брезентовых сапог, которые даже в руках было противно держать, не то что надевать на ноги. Были там вытертый ремень чёрной кожи, на бляхе которого просматривался двуглавый орёл, металлическая миска, ложка, котелок, перочинный нож, ещё одна пара белья и две пары портянок, кисет с клубком ниток и мотком дратвы, иглами, английской булавкой и парой форменных пуговиц и пачка аккуратно завёрнутых в чистую тряпицу бумаг, перевязанных верёвочкой.

Ага! Паспорт, три свидетельства о смерти, свидетельство о явке к исполнению воинской обязанности, судя по названию заполненное на моё имя, какая-то полуистлевшая справка из полицейского управления. Ещё один документ от какого-то Михайловского волстноного комитета Томской губернии. Почерк корявый и чернила слегка размыты. Так…картонная обложка. Билет ополченца? Стоп. Почему ополченца? Это что-то вроде солдатской книжки или военного билета? Ладно, разберёмся. Так, а гроши где? Прадед, неужто я голодранец?

Снова ненавязчивая подсказка. Нет, никакого голоса в голове или горящей надписи перед глазами не появилось, просто необходимая информация появилась из памяти, будто я всегда это знал и лишь сделал небольшое усилие, чтобы вспомнить. Интересно, а я смогу вспомнить то, что сам мой прадед давно позабыл?

Деньги оказались в одном из подсумков, завёрнутые в небольшой плотный кожаный мешочек с завязанной горловиной. Тоненькая пачка красных десяток, три синие пятирублёвки и парочка рыжеватых рублей делали меня собственником состояния в семьдесят семь целковых. Интересно, большая это сумма или нет? И тут же снова всплывает воспоминание: выручка с пасеки за полгода.

Ого, я что, ещё и пасечник? Так, нужно время спокойно посидеть, обдумать, что ещё всплывёт из памяти деда. А то, не ровён час, скоро с аборигенами общаться. Едва я об этом подумал, как входная дверь распахнулась, натужно заскрипев.

— Ой, лышенько! Родименький, встал? Радость-то кака… Шостый день як новопреставленный валявся, усе думали вмер, — пулемётная речь вошедшей женщины пригвоздила меня к месту, и я не нашёл ничего лучше, как ответить: