Валидуда Анатольевич - Время Обречённых
Григорий подобрал винтовку, проверил затвор, рассматривая свежий не глубокий скол на прикладе, проделанный осколком. Опёршись на винтовку, он подобрался к окопному изгибу. Пальцев ног он не чувствовал и только сейчас обратил на это внимание. Осмотрел сапоги и сплюнул хрустящую на зубах землю. Сапоги прохудились, подошвы отошли в нескольких местах, как говориться, лапти просят каши. Он стянул сапог и принялся разматывать, а скорее сдирать то что было когда-то портянкой. Затёртая непонятного цвета тряпка с примёрзшим сеном. С трудом стянул второй сапог и начал по очереди растирать ноги, особенно налегая на пальцы. Когда пришла привычная боль, Григорий стянул сапоги с лежавшего рядом убитого. Пригляделся к лицу покойника и с трудом узнал его без нижней челюсти. Вольноопределяющегося Лукашевича убило вчера, сапоги на нём были добротные, почти не ношенные. Григорий выгреб из своих "кашеедов" сено и набил его в позаимствованные у Лукашевича. Тщательно посдирал со своих портянок намёрзшие ледышки, намотал на ноги и обулся.
Рядом плюхнулся подпрапорщик Сивак, начал что-то говорить. Голос его доносился до Авестьянова как из-под воды, слов Григорий не разбирал. Он даже не сразу узнал измазанное грязью лицо подпрапорщика, единственного оставшегося в строю из унтеров. Да и сам Авестьянов был сейчас последним офицером в батальоне.
Сивак что-то спросил и поймав безучастный взгляд командира, покачал головой. Вдруг накатила тошнота, Авестьянова вырвало желчью и резко стрельнуло острой болью в висках. Подпрапорщик протянул флягу, дождался когда Григорий обратит на неё внимание и оставил командира в одиночестве. Штабс-капитан плеснул на ладонь водой, растёр ею глаза, затем приник к фляге. Прополоскал рот, напился. И плавно "поплыл", потеряв сознание.
…Новая атака началась с первыми сумерками. Без артналёта, как бывало прежде, просто вдруг зачастили разрозненные до этого выстрелы. Ударили короткими очередями польские пулемёты, в полуверсте от предмостных окопов поднялись вражеские цепи.
Остатками батальона принял командование подпрапорщик Сивак. Принял командование – это даже громко сказано. Ещё с утра Авестьянов разделил батальон на две передовые и одну резервную группы, в которых теперь остались одни нижние чины и которые сейчас выполняли поставленные задачи фактически без всякого руководства. Связь между группами была только визуальная, отсылать вестовых уже не имело смысла, им пришлось бы бежать по открытой простреливаемой местности. Бежать чертовски уставшими и одуревшими от бесконечного боя, а значит быть убитыми.
Авестьянов занял позицию у снесённого бруствера, передёрнул на себя затвор, вложил патрон и дослал его. Принялся ждать. Цепи шли быстрым шагом, время от времени залегая. С трёхсот сажен было видно, что на многих ляхах русские шинели, доставшиеся им с царских складов. У кого на головах перешитые папахи, а у кого летние четырёхгранные польские кепки.
Он прицелился и уже готов был нажать на спуск, как вдруг фигурка врага споткнулась и зарылась лицом в землю. Кто-то опередил. Через полминуты к выстрелам винтарей добавился последний максим, проредив первой же очередью центр передней цепи. Поляки залегли и пулемёт умолк. И правильно, одобрил про себя Григорий, патроны надо беречь. Вторая цепь достигла залёгших и ушла вперёд, вскоре лежащая пехота поднялась.
Авестьянов нажал спуск. Пуля попала польскому офицеру в голову. Перезарядив винтовку, Григорий вновь прицелился, но вдруг зажмурил заслезившиеся глаза. Усилием воли он открыл их и выпустил винтовку из рук – глаза резко резануло болью.
Его снова вырвало и он потерял сознание. Он уже не видел как с того берега по наступающим полякам открыла огонь подоспевшая батарея, не видел как спешила по мосту передовая рота третьего батальона, срочно снятого с другого участка.
…Привязанные у плетня офицерские кони тихо всхрапывали. Хутор был брошен хозяевами не так давно, видимо здесь жили поляки. Они не редко уходили при приближении русской армии, хотя регулярные части их как правило не трогали. Чего нельзя сказать о партизанах.
Авестьянова шатнуло в сторону, он едва успел опереться рукой о плетень. В сердцах он грязно выругался, покрыв матом командира полка и пожелав как можно скорей его увидеть.
– Господа, он контужен! – сказал начштаб полка капитан Адлерберг, заметив нездоровый блеск в глазах Авестьянова. – Его надо в лазарет.
– Где это ракло ё…ное?! – не унимался Григорий. – Дайте мне его немедля!
– Подполковник Михайленко смертельно ранен, – произнёс Адлерберг.
– Умрёт? Он умрёт? Загубил нахрен батальон и теперь спокойно сдохнет?!
– Возьмите себя в руки, штабс-капитан, – сказал один из артиллеристов.
– Да иди ты к чёрту, поручик!
– Что ты так на подполковника взъелся? – спросил капитан Малиновский, командовавший 3-м батальоном.
– Что взъелся?! Я трое суток держался… А эта лахудра даже подводы за раненными не прислала! О подкреплениях я и не заикаюсь!
– Он сделал, что должен был сделать, – ответил Малиновский. – Полк едва удержал поляков на Вилии.
Авестьянов ухмыльнулся и ощутил нервный тик по щеке.
– Рука руку моет? – сказал он, глядя капитану в глаза. – Красный красного отмоет.
Малиновский заиграл желваками и послал Авестьянова по матери. Тот схватился за наган.
– Бросьте оружие, штабс-капитан! – выкрикнул Адлерберг.
Авестьянов его не слышал. В этот момент для него не существовало ничего кроме пронзительного и спокойного взгляда Малиновского. Взгляда вызывающего. Взгляда человека презирающего смерть. Григорий понял, что просто не хочет стрелять и в этот момент кто-то прыгнул на него сбоку и опять наступила темнота…
Авестьянов встряхнул головой, прогоняя накатившее воспоминание. Тогда, после того эксцесса в ноябре 1921-го, он после лазарета был разжалован в поручики и назначен в батальон Малиновского командиром роты. Конфликтовать с комбатом не пришлось, но их взаимное отчуждение было заметно в полку всем. Эксцесс получил известность наверху и Авестьянов одно время грешил на капитана Адлерберга, погибшего через месяц под Августовом, пока не узнал, что рапорт "о попытке застрелить бывшего краскома" состряпал порученец Адлерберга прапорщик Дулич. На Малиновского Григорий даже не думал, зная его характер. Разжалование он воспринял как должное, нервы нервами, а за поступки отвечать надо. Вновь штабс-капитаном Григорий стал уже после войны, приняв у уходившего на повышение Малиновского батальон. Второй раз судьба свела его с Родионом Яковлевичем уже в 1930-м в Манжурии, когда генерал-майор Малиновский принял под своё начало дивизию, в составе которой воевал 236-й пехотный полк Авестьянова.
Далее разговор с Коронатовым пошёл о семейных делах. Делились новостями, хвастали успехами подрастающих отпрысков.
– Ты надолго в Москве планируешь? – спросил напоследок Коронатов.
– Дня на два-три. Впрочем, не загадываю. Смотря сколько ваша лавочка у меня времени отнимет.
– Это ты зря… Это ты к завтрашнему вечеру управишься.
– А что?
– Да вот вздумалось мне по дружбе досугом твоим озаботиться.
– Это как выйдет. Я и сам подумывал в театрик какой сходить.
– Артисток на вечер? – Коронатов усмехнулся. – Ни в жизнь не поверю! Чтоб ты! Да от Любаши на сторону? Х-ха!
– Вообще-то я о спектаклике подумывал…
– Тогда рекомендую премьеру в Большом. В пятницу… Новый балет Прокофьева "Ромео и Джульетта". Я на той неделе на Путиловский завод ездил, успел в Петрограде посмотреть перед отъездом в Москву. Знаешь, партия "Монтекки и Капулетти" до сих пор в ушах звучит. Так что, благоволи сходить.
– Жаль. До пятницы меня в Москве уже точно не будет.
Коронатов кивнул и пожал напоследок руку.
– Бывай, Григорий Александрович. До вечера. Сегодня вечером непременно жду тебя в гости. Галина очень тебе обрадуется.
– Всенепременно загляну.
Спускаясь по лестнице, Авестьянов думал о вечернем визите к Коронатовым, но как-то незаметно мысли переключились на дела службы. Он задумался о Польше и о полученном назначении. Польская граница всегда была "горячей". Мелкие стычки в двадцатые, диверсанты, нарушение границ авиаразведчиками. Потом боестолкновения в 1931-м, когда русские корпуса прошли через Восточную и занятую поляками Западную Пруссию, прошли в Берлин на помощь рейхсверу, и Антанта не решилась на большую войну в Европе. Польша – насыщенный войсками Антанты буфер между Россией и Германией. И поляки давно жаждут реванша.
* * *
Пели добровольцы, Пыльные теплушки
Ринулись на запад в стукоте колес.
С бронзовой платформы выглянули пушки.
Натиск и победа! или – под откос.
Арсений Несмелов
Образованное на исходе мировой войны новое Польское государство с самого начала своего существования взяло курс на расширение территорий за счёт ближайших соседей. Политике польской экспансии поспособствовали капитуляции Германии и Австро-Венгрии, армии которых более не могли вести активных боевых действий. Претензии Польши распространялись на старые границы 1772 года, в орбиту которых социалистическое правительство в Варшаве включало значительные территории Малороссии, Новороссии и Белороссии и часть земель Чехословакии и Германии.
