Михаил Белозёров - Атомный век
— Стоп! — скомандовал Берзалов как раз перед началом квартала.
Бронетранспортёр остановился, как сноровистая лошадь, дёрнувшись корпусом вперёд, а потом — назад. Берзалов больно ударился плечом о решетку вентилятора, а Бур, который сидел впереди, рядом с водителем, выругался матом.
— Филатов! — возмутился Берзалов, — это что тебе, ралли Формулы один? — и не слушая его объяснений перешел к делу: — Чок! Рябцев старший! Архипов и Бур, за мной! — крикнул он, выскакивая через верхний люк.
Этому предшествовала минутная слабость. Казалось бы, он всё делал автоматически, как делал до этого сотни раз. Однако у него было такое ощущение, что он едва преодолевает слабость. Каждое движение давалось с трудом, словно воля была парализована, и он так разозлился на себя, что буквально заставил двигаться тело. Прыжок на землю стоил ему резкой боли в правой лодыжке, и несколько секунд он хромал, не замечая, что идёт дождь — тёплый, редкий, мелкий, и что самое время рассвета, однако небо едва угадывалось — тёмное, низкое, и почти ничего не было видно, пока вдали не блеснула молния. Только тогда он увидел то, что вначале принял за гладкую, блестящую поверхность — грязь на дороге, а плоские тени, как декорации на сцене: корявые деревья — сосны, вязы с голыми верхушками, угрюмо цепляющиеся за низкое небо. Утешило одно: Архипов и Бур покинули бронетранспортёр ещё нерасторопнее и теперь стояли перед ним, испуганно озираясь и невольно втягивая головы в плечи — после тёплого бронетранспортёра снаружи было немного зябко.
— За мной! — скомандовал Берзалов, чисто машинально передергивая затвор автомата и ставя «переводчик» на очередь.
В его чудо — шлеме было встроено забрало «мираж»: в режиме полутени одновременно можно видеть то, что видишь ты и то, что видит твой партнёр. Такой чудо — шлем был только у Берзалова, его заместителя и у обоих командиров отделений.
Естественно, что Берзалов забрало не опустил: ночью «мираж» был малоэффективен из‑за невысокой контрастности инфракрасного излучения. Берзалов подумав, что, кто бы там не был в этой темноте, он очень даже неосторожен, раз позволил себя обнаружить. А ещё он помнил свет в окне и нашёл на карте здание школы, что позволило им идти не вслепую, а целенаправленно: через две улицы на третью, где были обозначены сквер и спортивная площадка.
Снова ударила молния — далеко, так что звуки грома донеслись лишь через несколько секунд. Мир стал плоским, как бумага. В темноте на мгновение высветился бетонный забор и какие‑то строения типа трансформаторной будки и конечно же, дома с блестящими стёклами — всё с длинными, контрастными тенями — всё неживое, мертвое. За будкой находился детский сад, такой заросший, что его пришлось обходить вдоль забора.
— Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!.. — раздалась в наушниках мольба Бура.
— Ну?.. — ответил Берзалов, ожидая следующую вспышку с юга, где шёл настоящий ливень и где сейчас по земле бежали бурные потоки радиоактивной воды.
— Я автомат не взял… ага… — в голосе Бура слышались истерические нотки.
— Почему? — терпеливо спросил Берзалов, безуспешно вглядываясь в темноту и жалея, что не захватил ночной бинокль. С другой стороны, молнии слепили бы.
— Ну вы же сами назначили меня огнемётчиком, а автомат я в кузове оставил…
— А что ты взял? — уточнил Берзалов, все ещё спокойный, как слон.
— Ничего… ага…
— Тьфу ты! Вашу — у-у Машу — у-у!.. — Берзалов выругался и оглянулся.
Бронетранспортёра уже видно не было. Посылать бойца назад было опасно — заблудится, как пить дать. Потом ищи дурака. Если же вернуться втроём — можно было лишиться оперативной неожиданности. Может, противник их уже засёк и меняет дислокацию? Хотя, с другой стороны, Ефрем Бур был отчасти прав — тащить с собой такую бандуру, как «шмель — м», глупо. Правда, огнемётчику автомат был не положен, в бою его прикрывали другие стрелки. Однако в нынешней ситуации один боец был за троих. По — другому никак не получалось. На то она и разведка, чтобы в ней все были универсалы.
— Почему?
В темноте лицо Бура белело, как алебастровая маска.
— Не успел… — произнёс Бур таким тоном, словно во всём был виноват Берзалов и Архипов в придачу.
— Архипов! Иван! — начал заводиться Берзалов, — почему не следишь за бойцом?!
— Виноват, — бодро ответил Архипов, и глаза его недобро блеснули.
Архипов был славен тем, что из ста очей выбивал девяносто девять, а автомат был естественным продолжением его руки. Командиром он был хорошим, понимал, что к чему, и держал подчиненных в ежовых рукавицах, особенно таких, как Бур.
— Бур, ещё одна подобная выходка, будешь за подразделением рюкзаки таскать! — разозлился Берзалов.
— Слушаюсь… — промямлил Бур.
— Слушаться надо было маму, — съязвил Берзалов в своей обычной манере сквозь зубы. — А здесь война, здесь надо думать головой! На черта мне боец без оружия?! Какая от тебя польза? Мишень ходячая!
Бур едва не провалился от стыда под землю. Даже в темноте было видно, что уши у него стали пунцовыми, а губы дёргались, как у паралитика, но ничего не произносили. Да и какие оправдания можно было привести в данной ситуации? Никаких. Так что получалось, Бур был кругом виноват, от ушей до пяток. И даже дыхание его было виновато.
— Товарищ старший лейтенант, — сжалился Архипов, — я ему пистолет дам?
— Ну дай, — согласился Берзалов. — Смотри, чтобы нас не подстрелил. А откуда у тебя пистолет?
— Трофейный…
— И глаз, и глаз за ним, а то куда‑нибудь убежит!
— Слышал, боец?! — раздалось за спиной, и, кажется, Бур заработал оплеуху, но Берзалову было всё равно, как Архипов будет муштровать Бура, лишь бы был результат.
Не оборачиваясь, Берзалов проскользнул между домами. Только теперь он обратил внимание на дождь и к нему словно вернулся слух — дождь шелестел тихо, неназойливо, почти как в Санкт — Петербурге, когда они встречались с Варей. Некоторое время он думал о ней, вспоминал кусочек их короткой семейной жизни, в которой всё — всё было просто великолепно — даже их мимолётные ссоры, из‑за которых он страдал и которые теперь казались милыми — милыми. Затем вдруг невдалеке раздался собачий лай. Обычно так собаки лают не когда обнаружен посторонний человек, а от скуки, от тоски, что, собственно, соответствовало моменту и обстановке — атомному веку и мрачному городу. Совсем близко промелькнула тень, и Берзалов тихо поцокал. Полез в боковой карман, где у него была початая пачка печенья. С собаками он умел обращаться ещё с детства.
Пёс вынырнул из темноты в тот самый момент, когда ударила очередная молния и мир в очередной раз стал плоским, как бумага. Разумеется, пёс услышал шелест упаковки и, навострив уши, послушно уселся перед Берзаловым.
— Хороший… — обрадовался Берзалов, — хороший…
Пёс напомнил ему сеновал и давний — давний момент жизни, когда он подкармливал щенков конфетами «золотой ключик». Щенки вылезали между прессованными тюками сена и, урча, лизали угощение. Тогда он выбрал себе Рекса. Хорошее было время, беззаботное, а главное — мирное, и от этого приятное сердцу.
— Товарищ старший лейтенант, — почтительно спросил Архипов, с опаской заглядывая через плечо, — не боитесь?
— Не боюсь, — ответил Берзалов и протянул псу печенье.
Тот взял осторожно, не жадно, едва коснувшись брылами руки, из чего Берзалов сделал вывод, что пёс не голоден и знаком с людьми. Он скормил ему полпачки, потрепал по холке, и они стали друзьями. Однако на Бура пёс почему‑то зарычал. Архипов, сияя, как медный тазик, сдавленно засмеялся, тем самым ставя Бура на самую низшую ступень иерархии, даже ниже пса. А как ты хотел? — подумал Берзалов. Назвался груздем, полезай в кузов. Нет у нас времени, читать лекции, как себя вести в разведке, надо схватывать на лету.
— Тихо! — замер он и прислушался.
В городе родился жуткий звук, словно кто‑то открыл ужасно — ужасно скрипучую дверь. Звук был таким мощным, что от него задрожал воздух и по коже пробежали мурашки. Пёс вдруг вырвался из рук, словно его окликнули, и растворился в темноте.
— Я боюсь… я боюсь… — подал голос Бур, отступая и упираясь спиной в стену дома. Его зубы клацнули, как старый, ржавый капкан.
— Заткнись… — посоветовал ему Архипов, стараясь определить направление звука, но это сделать было трудно, казалось, звук приходит одновременно со всех сторон. Он словно был частью пространства и не имел конкретного источника. Странный был звук. Таких звуков на земле не бывает. Кажется, что Бур даже всхлипнул. У него были все основания пожалеть о своём опрометчивом желании попасть в глубокую разведку.
И тотчас в наушнике раздался заботливо — тревожный голос Гаврилова:
— Роман Георгиевич, у вас всё нормально?
