Александр Марков - Там, где бродит смерть
Следующие два аэроплана сели один за другим с коротким интервалом, словно находились на показательных выступлениях, а их пилоты хотели произвести впечатление на высокопоставленных особ, которые в эти минуты наблюдали за представлением. Подпрыгивая на небольших кочках, они виртуозно увернулись от потерпевшего крушение собрата, объехали его стороной и скрылись в зарослях — каждый в своем стойле. Техники, проводив их взглядами, радовались хотя бы тому, что новых забот им пока не прибавилось. Но все еще не было аэроплана с нарисованным на корпусе мангустом, а это значило, что Семирадский с задания не вернулся.
— Что полковник? — спросил Мазуров, подойдя к пилоту первого аэроплана.
Тот все еще находился в возбужденном состоянии и не мог понять, как ему удалось не только уцелеть, но даже не получить ни одной царапины. Он смотрел на окружающее удивленными глазами, как будто все вокруг было для него новым. Вопрос капитана вывел пилота из этого состяния.
— Вернется. У немцев нет аса, который смог бы сбить Семирадского. И те, которых мы сегодня встретили, не чета ему. Даже стаей. Хотя потрепали они нас изрядно, — последние слова он сказал с таким выражением, которое было бы более уместно для описания вкусных бубликов или блинов со сметаной. Так купец, завалившийся в трактир, хвалит местные кушанья: «А чай с баранками у вас изрядный».
— Что произошло-то? — спросил Мазуров, видя, что пилот словоохотлив.
— У них была вторая эскадра прикрытия. Вот в чем дело. Тремя аэропланами мы отвлекли истребители сопровождения и уже собирались было разобраться с бомбардировщиками, но тут появилась еще одна немецкая эскадра, а потом… Это надо было видеть. Одиннадцать против семи. Да еще три бомбардировщика. Хотя они только мешались, — пилот замолчал, немного закатил глаза и стоял так несколько секунд, вспоминая прошедший бой. — Но нас не представили, — наконец сказал он.
В небе было холодно, поэтому пилоты постоянно ходили в меховых куртках. Оказавшись на земле, они становились похожи на медведей, которые мучаются от жары из-за своих слишком теплых шкур.
— Это капитан Николай Мазуров, — раздался голос рядом с ними. Подошел Шешель. Его лицо, шлем, который он держал в руках, и белый шарф были измазаны маслом, а в глазах все еще отражалось безумие. Если дорисовать ему пену на губах, то пилот стал бы похож на берсерка. — А это лейтенант Сергей Каличев.
Внимание лейтенанта сразу переключилось на Шешеля.
— Спасибо, Саша. Если бы ты не подрезал немца, зашедшего мне в хвост, горел бы я в бурьяне.
— Три мозельского — и мы в расчете, — усмехнулся Шешель и, помолчав, добавил: — Ты знаешь, что у нас сбили двоих?
— Я видел только, как падал Иванцов, — нахмурился лейтенант.
— Еще Валишевский.
— Черт, эта победа далась нам очень дорого, — сказал Каличев, закусив губу. — А Семирадский?
— Я потерял его. Три немца ушли, но полковник их не преследовал. Топлива у него хватит еще на полчаса. Будем ждать.
К Шешелю подбежал механик. Пилот показал ему два пальца. Знак победы. Но сейчас он обозначал еще и нечто другое.
— Рисуй, — коротко бросил он механику.
Тот улыбнулся и побежал искать банку с краской.
Алексею Левашову удавалось сохранять спокойный вид. Затянутый с ног до головы в хрустящую черную кожу, он мерил шагами расстояние вокруг своего аэроплана, покусывая только что сломанную соломинку и посматривая на работу двух техников. Они уже закончили установку дополнительных топливных баков общей вместимостью 700 литров в салоне и теперь прибирались там. Техники выносили из салона обрезки труб, выметали металлические опилки, подбирали разбросанные тут и там инструменты и складывали их в ящик.
Разумнее было бы установить баки на крыльях, а когда топливо в них закончится, то можно легко избавиться от лишнего веса, сбросив баки. Дополнительную нагрузку крылья выдержат, но могут треснуть, когда на них выберутся штурмовики. Лучше не рисковать.
В самый последний момент конструкторы придумали какие-то усовершенствования. Доделывать аэроплан пришлось уже не в ангарах на заводе, а на летном поле. Изменения были незначительными, поэтому их доверили обычным авиамеханикам, работающим под руководством инженера.
Инженер куда-то запропастился, как, впрочем, и второй пилот.
Левашов не видел летного поля. Деревья закрывали почти весь обзор, но по шуму, который доносился оттуда, он догадался, что вылет оказался не очень удачным. Иногда, заслышав тарахтение приближающегося аэроплана, он останавливался, прислушивался, напряженно прищурив веки, и с раздражением бросал взгляд на техников, которые так шумели, что мешали понять — кто из пилотов вернулся.
Послушав работу двигателя всего лишь несколько секунд, он не только мог определить чей это аэроплан, но и найти повреждения, если таковые были. Техники относились к Левашову с уважением, потому что он часто давал им правильные советы в сложных ситуациях и никогда не отказывался, вооружившись отверткой и ключами, покопаться в неисправном двигателе, будто он получал удовольствие, пачкаясь машинным маслом и керосином.
— Каличев, Зандер, — тихо шептал Левашов, одновременно мысленно загибая пальцы.
У него было отвратительное настроение, и причин тому несколько. Техники исподлобья поглядывали на Левашова. Они хотели заговорить с ним, но, зная вспыльчивый и непредсказуемый характер пилота, опасались это делать.
Левашову было неприятно сознавать, что пока он здесь прохлаждается, в небе гибнут его друзья. Он ничем не мог помочь им, хотя бы потому, что был не истребителем, а бомбером. Но облегчения эта мысль все равно не приносила. Избавиться от нее можно было, отправившись на очередную бомбежку. Но на протяжении последних двух недель, с тех самых пор, как он стал командиром модифицированного «Ильи Муромца», боевых заданий ему не давали. Левашов боготворил новый аэроплан, смотрел на него с восторгом. Внешне он почти не отличался от прежней разработки — такой же огромный, на первый взгляд неуклюжий, похожий на мощный неповоротливый дредноут, главным достоинством которого является не скорость, как у истребителя, а сила. Но его броню можно проткнуть даже пистолетным выстрелом… Аэроплан действительно напоминал древнерусского богатыря, пролежавшего тридцать три года на печке, — обычно медлительного и этим вводившего в заблуждение как друзей, так и врагов, потому что когда приходило время…
Сейчас гигант, раскинув в разные стороны крылья, будто руки, отдыхал, упираясь в землю колесами, прячась от жары под лохматыми ветвями деревьев. Техники доставляли ему беспокойство не больше, чем птицы, усевшиеся на спину уснувшего на поверхности океана кита. Еще он походил на тучного человека, который начнет обливаться поўтом, стоит ему выбраться из тени. Левашов мог часами рассматривать новые двигатели, установленные на аэроплане, запоминая каждый их изгиб, расположение болтов, муфт, подшипников. Он полагал, что этот двигатель может встать в один ряд с самыми выдающимися произведениями искусства. Смотреть на аэроплан для Левашова было гораздо более приятным занятием, чем, скажем, посещение галереи современной скульптуры. Когда двигатель остывал, но еще сохранял остатки тепла, Левашов подносил к нему руку, прикасаясь к металлической поверхности, которая уже не обжигала кожу, а приятно ее согревала. Наверное, особенно приятно будет делать это осенью, когда из-за промозглой погоды начинают ныть суставы.
— Шешель, Агольский…
Левашову хотелось придумать бомбардировщику имя, написать его на носу, так же как это делают на кораблях, но ничего, кроме «Медведь», в голову пока не приходило. А еще «Толстяк». Это прозвище не было обидным. Левашов знал, что в небе модифицированный «Илья Муромец» не уступит в скорости ни «Фоккеру» ни «Альбатросу». У него было время, чтобы проверить это. Вначале пилот не поверил техническим характеристикам аэроплана. Но когда он почувствовал его возможности, то собственный довоенный рекордный беспосадочный перелет из Варшавы в Москву, принесший ему славу и известность, показался детской забавой. Левашов понял, что наконец-то появился аэроплан, при помощи которого он сумеет осуществить свою давнюю мечту — перемахнуть через Атлантический океан.
Истребители могли похвастаться количеством сбитых аэропланов, а Левашов… Никто не считал, сколько он сумел подбить германской и австро-венгерской техники, поэтому в разговорах пилотов для него обычно отводилась роль пассивного слушателя. Невелика заслуга в том, что он записал на свой счет две воздушные победы, которые официально были засчитаны. Многие пилоты могли продемонстрировать более представительный послужной список. Вряд ли можно считать заслугой то, что его никогда не сбивали, хотя однажды он едва дотянул до аэродрома. Техники не поленились подсчитать пробоины в корпусе его аэроплана и нашли их почти полторы сотни.
