Дмитрий Матяш - Выход 493
Бешеный, краем глаза заметив, как Тюремщик отдергивает ногу от гашетки акселератора, будто от раскаленной поверхности утюга, и вжимает в пол педаль тормоза, вытянул вперед руки, дабы не врезаться головой в лобовое стекло. Тряхнуло здорово, База-2, со Стаховым и Кораном на борту, едва не опрокинулась, колеса заскользили со стороны в сторону, а мгновение спустя прицеп уже начал неуправляемый занос, закидывая «хвостом» влево. Любая кочка, любая, даже совсем безобидная выемка могла сыграть роковую роль в судьбе Базы-2, опрокинув ее на бок и оторвав от основного состава.
— Тормози-и-и!!! — снова закричала рация голосом Стахова.
Тюремщик, проклинавший себя за идиотскую свару с напарником, понял, что если сейчас же не отпустить тормоз, База-2 догонит его, и убрал ногу с педали. «Бессонница» мелькнула где-то справа; слава Богу, ее не зацепит.
Не проиграть бы Базу-2…
Бешеный машинально схватил рацию, ткнул пальцем в кнопку на пульте с надписью «внешняя связь» и, приложив микрофон к губам, выкрикнул примерно то же, что и Стахов, в безумной надежде, что остальные расслышат его с первого раза, поскольку повторять эти слова дважды ему совсем не хотелось.
«Монстр» наконец остановился, заглушив двигатель. За ним тянулись вспаханные колесами глубокие борозды, а в воздухе застыло целое облако пыли. Свет погас одновременно во всех машинах, как в упавших на дно океана подводных лодках.
Люк в фургон распахнулся, словно глаз громадного чудовища.
— Мелкие, запомните, — впопыхах прошептал Бешеный, — Что бы вы ни увидели — не кричите. Закричите — подпишите всех. Если они войдут, не шевелитесь, не дергайтесь, не дышите, мать вашу, не хлопайте даже ресницами, а главное — не бздите. Если они вас учуют, вам не жить, ясно? И никто вам не поможет. Никто.
Они оба затрясли головами, побледнев и выпучив глаза, словно две выброшенных на берег рыбы. В мозгу Андрея лихорадочно начали всплывать какие-то незаконченные фразы, какие-то слова, прочитанные или услышанные, мутные картинки с жуткими изображениями. Что оно такое, это мерзлое? Он начал с жадностью выхватывать каждое вынырнувшее из глубин памяти слово, глотать их вместе с повлажневшим воздухом, ища, вспоминая какие-то объяснения, выискивая в обрывках чьих-то высказываний хоть какую-нибудь подсказку, проливающую свет на это страшное слово.
Но вдруг понял, что все тщетно, что ему никогда не найти ответ на этот вопрос. В голове стало пусто и свежо, как в расколотом сосуде после многочасовой бури. Не стало содержимого, не стало ни вопросов, ни причин… Все обтянула гулкая пустота и холод.
Холод. Вот в чем причина. Холод отовсюду. Холод пробирается под одежду, сковывает грудь, покалывает лицо, оседая инеем на бровях и ресницах, превращает выдох в белый пар. Холод, постепенно превращающийся в мороз. Укутывающий мохнатой, белой шерстью красный плафон дежурной лампы, едва тлевшей под потолком фургона; рисуя вычурные узоры на стекле неподвижно закрепленного «Разведчика»; пуская пушистые «трещины» на лобовом стекле «Монстра»; инеем оседая на брикетах топлива, на ящиках с патронами, на панели приборов, скрывая из виду все показатели, на фиолетовом дисплее проигрывателя, на руле, рычагах… Все неживое побелело, обзаведясь щетинистой, искрящейся коркой, а живое стало синим и дрожащим.
Бешеный медленно, словно боясь укуса, дотянулся до рации, дрожащими пальцами ткнул на радиомодеме цифру 3, и поднес рацию до уровня груди.
— Ил-л-ль-я Ник-к-китич, — не попадая зуб на зуб, выговорил Бешеный, — а м-мы не мог-г-гли прос-с-скочить?
Некоторое время в радиоэфире, как это и должно быть в таких случаясь, соблюдалась тишина. Бешеный знал наверняка, что Стахов, неукоснительно соблюдающий все инструкции и предписания, не станет нарушать этот пункт, и опустил руку, поймав на себе презрительный, чуть ли не озлобленный взгляд напарника, в котором так и читалось: «Ну что, доволен? Тихая ночь, говорил? Скучно было? Держи теперь, урод!» Но рация, вопреки всем предсказаниям, зашипела и в ней послышался дрожащий голос Стахова.
— Н-нет, с-с-слишком пл-л-лотное … ес-с-сли бы ехали м-м-медленнее, м… м… черт, как хол-л-л-лодно… может и про… проск-кочил-ли бы… А т-так, пот-т-тянули за с-с-собой… к-к-ак ш-ш-шаровую мо-о-олнию…
Шипение прекратилось, индикатор с цифрой 3 погас, тут же обрастая белой, колючей шерстью.
Тюремщик потянулся к рулю, трясущейся рукой провел по его поверхности, сгребая посиневшими ногтями иней, дотянулся до радиомодема и щелкнул красным тумблером, тем самым поставив крест на дальнейших переговорах.
Если бы в машине был градусник, ртутный столбик уже добежал бы до отметины в -15, но это еще был не предел, и все, за исключением новичков, знали об этом. Ожидать нужно было худшего. Последние еще ни разу в жизни не чувствовали на себе такого перепада температуры. В Укрытии климат был всегда одинаковым, 16…18 градусов, иногда повышался до двадцати, когда комбинаты работали на полную мощность, но ниже нуля температура в подземелье не опускалась никогда.
— Мерзлые, — вытаращив глаза и почти не дрожа, будто на него не распространялся этот душащий холод, сказал Саша. — Аномальные облака…
…И никто вам не поможет… — эхом отдались в глубине слова Бешеного.
Невзирая на то, что света в фургоне почти не было, внутри стало ясно, как днем. Это благодаря светлыни инея, заманчиво блестящего, необычайно яркого для привыкших всматриваться во тьму людей, преобразившего мрачную окраску предметов, покрыв их сущей белизной — необыкновенно ярким, чистым белым напылением.
Андрей, сам не помня как и когда оказался в дальнем конце фургона, забившись в угол возле клеток, в которых «Монстр» доставлял с поверхности всякую живность для исследований, и обхватив руками колени, услышал булькающий звук, исходящий сзади, откуда-то из-за его спины. Там кто-то был, в клетках… Кто? Или же, правильнее — что?
Моментальный порыв, жгучее желание оглянуться вмиг овладело им. Руки инстинктивно сжали автомат, да так сильно, что, казалось, не выдержит каленое железо такого давления. Но в следующий миг другая мысль, черным вороном кружившая в его голове, камнем понеслась вниз, гулко шлепнувшись о дно его повергнутого в ужас сознания. Нет, не бежать, не надеяться на оружие… опустить руки.
… Если войдут, сидеть тихо, не шевелиться, не моргать… Да…
Как же холодно, — дрожа всем телом, думал Андрей, — как же не шевелиться, если так холодно…
Но он не шевелился. Не повел головой и когда булькающий звук, будто кто-то вытягивал через трубочку со дна стакана воду, приблизился и стал теперь похожим на выдох. Не дыхание, а именно выдох, постоянный выдох, хриплый, пробивающийся наружу словно через заполненное, истекающее мокротами горло.
Не шевелиться… Не шевелиться…
Искрящаяся, прозрачно-белая сфера, проплыла по воздуху прямо у него над головой, пройдя сквозь стену фургона, будто ее и не было, опустилось, поравнявшись с одичавшим от страха Андреем, помимо воли уже забывшим о дрожании и шевелении, не моргающего глазами и даже не помышлявшего о том, чтобы дышать.
Аномальное облако… Еще одно появилось в передней стене, пройдя сквозь соединяющий кабину и фургон люк, приблизилось к первому, проскользнуло через него, ушло в боковую стену. Первое продолжало зависать на уровне Андреевой головы. Всматриваясь немигающими глазами, Андрей сумел разглядеть внутри полупрозрачной сферы человеческие контуры. Быть может, это только мерещилось, потому как замерзший мозг давал повод усомниться в своих выводах, но то, что он видел казалось ему реальным — внутри сферы был четко виден абрис человека, со сложенными по швам руками, нагнутой вперед головой, натянутой шеей, с открытым в безмолвном крике ртом, но почему-то без ног и весь во льду. Обмороженные, мертвые члены не двигались, глаза неподвижно устремлены вдаль, в одну точку.
Это души экипажей судов, — пронеслась безумная мысль в его обмерзшей голове, — души тех, кто утонул в этой реке.
Еще один мерзлый выплыл из темноты, клокоча проеденным червями (по крайней мере, такую картину нарисовало ему ошеломленное воображение) горлом, и медленно проплыл к кабине. За ним появился еще один, в обличии женщины. Отвратительное, жуткое лицо, словно замороженное на предпоследней стадии телесного разложения, вдруг с треском то ли обсыпающегося льда, то ли ломающихся позвонков, повернулось к Андрею. Наклонилось набок для того чтобы лучше рассмотреть его застывшее в позе эмбриона тело, и в его черных глазных ямах что-то сверкнуло. Нет, черт возьми, ничего там не сверкнуло, они смотрели на него двумя темными безднами, и не отражалось в них абсолютно ничего.
Андрей медленно, будто опасаясь спугнуть присевших на покрывшиеся инеем ресницы бабочек, сомкнул веки. Сначала он приказал себе не дрожать, и это почти получилось, затем приказал не дышать, и это оказалось не так уж и сложно, но, черт подери — как заставить сердце прекратить этот оглушительный раш?!!
