Макс Острогин - Большая Красная Кнопка
– Поэтому туда так долго идти, – пояснил Егор. – Местность непростая. И везде такая, в какую сторону ни сунься, железяки острые. Непроходимость. Неходь, совсем как ты говорил.
Егор вздохнул. Очень не хотелось ему вперед, хотелось назад, в слона. Но я не очень собирался его слушать, я собирался вперед. Вперед, вперед, вперед, подумаешь, неходь.
– Опасно очень, – повторил Егор. – Алиса может вполне за железку зацепиться, на ней одна куртка, ни комбинезона, ни бронепластин…
– Ты за нее не беспокойся, ты за себя беспокойся. Алиса не пропадет.
– Да я за себя и беспокоюсь… Я вот что думаю. А если мы это… Ранены будем тяжело? Или даже легко. Назад через эти завалы вернуться непросто будет, тут здоровому-то не пробраться.
– А зачем нам назад возвращаться? – спросил я.
– Как зачем? Домой.
– У нас нет дома, – ответил я. – Слон – это не дом, это временное прибежище. Лучше ни к чему не привязываться, поверь мне, Егор. Дом – это где мы сейчас. Вот вечером мы заберемся в пустующую квартиру с гадким стариком, нарисованным на стене, и это станет нашим домом. Или шалаш из веток сложим – тоже дом. А потом в люке будем отсиживаться. Или закопаемся в мусор. В любой момент ты должен быть готов покинуть нагретое местечко.
Разговорился я что-то, раньше за мной такого не наблюдалось.
– Легко тебе говорить – ты сколько лет уже бродишь. Я привык к месту, привык в койке спать…
– Мы идем спасать мир, а ты про койку. Узко мыслишь, слоновьи. Когда мы мир спасем, у тебя этих коек сто тысяч будет. И всяких разновидностей, хочешь с музыкой, хочешь с вентилятором. А ты немного потерпеть не можешь.
Но Егор меня не слушал, предавался безудержному слонизму:
– Зимой в слоне здорово. Стенки толстые, ни одна погань не подсунется. Мы с папкой начали уже днище валенками утеплять, а потом думали даже паровое отопление наладить. Вообще хорошо стало бы. А если…
– Здесь везде плохо, – перебил я. – Везде. Это все – не наше. А надо, чтоб сделалось наше. Мы должны вернуть себе землю. За этим и идем. А когда это произойдет, то наш дом будет везде, сколько раз говорить можно…
– Да, будет… А вот на Варшавской…
Зря я ему рассказал. Распалил юный мозг грезами о лучшей доле.
– Там много людей, наверное… – сказал Егор с сожалением. Одиноко ему. Что понятно. Отец погиб, я ему не нравлюсь, Алисы он боится. А вырос он в спокойных условиях, в слоне… Тьфу ты, что же так слоном-то меня придавило, как Егор стал, в самом деле.
– На Варшавской не так хорошо, как тебе представляется, – сказал я. – Там люди сидят в бункерах, как крысы. У них не хватает сил освободить землю вокруг себя, что уж говорить… И они вымирают. С каждым годом их становится все меньше и меньше. Ты знаешь, что такое вымирание?
– Там тепло, вот что я знаю. И нет сумраков.
Егор поежился.
– Пока тепло, – поправил я. – Пока нет. Но скоро все изменится. Тьма, если ее не поджимать светом, всегда расползается. Победить на одном отдельно взятом участке нельзя, только везде. И только сразу, одним ударом.
– Везде…
– Да, везде. Вообще-то я не держу тебя, Егор, – сказал я.
Егор поглядел на меня непонимающе.
– Конечно, не держу. Если хочешь, ты можешь вернуться в слона, пережить эту зиму, и другую. Если получится, конечно. Но лучше тебе со мной пойти.
– Почему лучше?
Я перепрыгнул трещину в камнях. С трудом. Ноги стали как деревянные. Но идти все равно надо, с ногами потом разберемся. Егор тоже перепрыгнул.
– Много причин…
Я огляделся. Алису не видно. Но она здесь. Здесь, я чувствую. Она отыскала где-то красную кожаную куртку и теперь носит ее, в этой куртке Алису заметно издалека. Красное пятно.
– Во-первых, с нами Алиса, – сказал я. – Ты сам видел. Это, согласись, очень удобно – когда быстро выздоравливаешь.
– Я ее боюсь. У нее с головой не в порядке. Если она на самом деле такая, как о них говорят… Мне кажется, она может нас в любую минуту убить.
– Не бойся, – успокоил я. – Если бы ей хотелось, она бы тебя уже давно слопала, я ее знаю. Если на кого глаз положит – все, лучше тому повеситься. И ей совсем безразлично, где ты станешь прятаться, – отыщет. Лучше, чтобы она нашла тебя, когда я буду рядом. Согласен?
Егор промолчал.
– Во-вторых… Во-вторых, в одиночку всегда хуже. Человеку тяжело одному, в одиночку все с ума сходят. И опасно. Вот если бы меня не было, ты бы уже трупом давно валялся.
– Как это?
– Про затяг забыл? Про сумраков? Егорка, если бы не я, ты бы уже удобрением дымился. Так что можешь, конечно, возвращаться, не держу. Влипнешь, некому руку помощи подать будет.
Егор промолчал.
– А в-третьих, ты просто не можешь повернуть.
– Почему? – спросил Егор с опаской.
– Тут все понятно. Твой дед хотел пробраться к телецентру, твой прадед хотел этого, твой отец почти добрался, но вдруг умер. Ты обязан дойти ради их памяти.
– Ради чего?..
– Ради памяти. Если ты сейчас не дойдешь до телецентра, то получится, что они жили зря. А другого шанса не выпадет.
– Почему? Мы ведь можем туда летом сходить, зачем обязательно в мороз тащиться? Зачем сейчас? Летом теплее. Папка всегда летом ходил…
Они все хотели пробраться в телецентр. И деды, и прадеды, и все семейство Егора, отец всегда летом ходил. Но так и не дошел. Почему? Возможно, они тоже страдали слоновьей болезнью, чрезмерной привязанностью к месту обитания… Тут я вспомнил, что отец Егора спас мне жизнь и при этом погиб сам, оставив Егора сиротой. Получалось, что теперь на мне лежала забота о нем. Долг. Не пристало даже думать некрасиво о том, кто спас тебе жизнь, я размахнулся и с размаху влупил себе пощечину и тут же вторую и третью, непочтительность надо вышибать из глупых голов.
Мозг встряхнулся.
– Ты что?! – с испугом спросил Егор. – Зачем себя бьешь?!
– Так нужно.
– А… Двигаем дальше?
– Есть еще и в-четвертых, – сказал я.
– В-четвертых?
Я кивнул.
– В-четвертых.
Приблизился к нему, схватил за шкирку, оторвал от земли и сказал почти лоб в лоб, отчетливо и громко проговаривая слова:
– В-четвертых, значит, так. Ты…
Егор попытался отвернуться, и я встряхнул его сильнее.
– Так! – почти крикнул я. – Слушай, болван! Слушай! Твой отец спас мне жизнь! И сам погиб! А перед смертью он завещал мне, чтобы я о тебе позаботился! И я о тебе позабочусь! Мне плевать, что ты хочешь в своего вонючего слона! Плевать! Ты будешь делать то, что я тебе говорю! Идти, когда я говорю, жрать, когда я говорю, и не срать, когда я не говорю. И если я не скажу, ты не сдохнешь! Даже если тебе оторвут башку! Ясно?
– Ясно…
– Вот и хорошо. Кстати, давно хотел тебя спросить – что означает слово слоняться?
Глава 6
Сухая гроза
Перед нами блестела изломанная полоса, гладкая и узкая, наверное, меньше метра.
– Ручей, – сказал Егор. – Смотри, настоящий…
Вода дымилась, я осторожно подошел, присел и опустил палец. Теплая. Или мне так показалось от мороза.
– Флягу бы наполнить. – Егор постучал пальцем по посуде.
Нельзя. Кто его знает, что за ручей, откуда он проистекает. Ну, вскипятим, но если там свинец какой растворен или еще что хуже. Папы нет, он бы определил.
– У меня воды всего три бутылки осталось, – сказал Егор. – Снега нет, пить хочется.
Он достал бутылку. Сто лет ей или сто пятьдесят, все это время вода сидела в пластиковой таре и осталась свежей, пьешь без опаски, как-то ее там обрабатывали. У меня две бутылки, но я пью меньше, организм у меня не растущий уже, к воде не столь восприимчив.
С водой у нас плохо. Реки ушли, ручьи втянулись в камни, почти все, при желании найти воду трудно. Или в магазинах, но неразграбленных мало осталось, или дождь собирать, если лето, или лед топить, если зима.
На Варшавской имелись мощные фильтры, центрифуги и излучатели, очищавшие воду от микробов, мелких вредных частиц, от водорослей. Хотя на Варшавской воду можно было и не очищать, она из скважин. В походных условиях дистиллятором можно пользоваться, но они тяжелые, конечно, редко их берем. Поэтому при первой возможности запасы воды надо пополнять.
– Наберем? – Егор отхлебнул из бутылки.
Я сунул палец в воду, понюхал. Не пахнет, но теплая. Где-то она там разогревается под землей, неизвестно чем разогревается.
– Обойдемся. – Я перешагнул через ручей.
Вообще мне ноги очень хотелось погреть. Посидеть на кочке, поболтать в теплой водичке. Как-нибудь посидим. Обязательно. Сейчас надо заняться делом.
На другом берегу ручья кустарник стал еще ниже и поменял вид. Яблоки исчезли, ветки сделались тоньше, и листья пожелтели, но не опали, кругленькие и коричневые.
– Это вереск, – сказал Егор.
– С чего ты взял?
– Верещит.
Растение на самом деле издавало звуки, но скорее не верещало, а скрипело при слишком сильных порывах ветра. Ну, пусть вереск. Оказалось, что через этот самый вереск пробираться сложнее, чем через мелкояблони, яблони ломались, а вереск путался, плелся вокруг ног, весь день мы боролись с ним и почти не продвинулись. Я отменил обед, поворачивать мне не хотелось, я собирался продавливаться до упора, и мы продавливались, останавливаясь только на водопой.
